Музыка небес

— Сережа, я принес вам скрипку. Старичок-смотритель сразу появился в комнате охраны, как только они с Николаем заступили на смену. — Зачем тебе скрипка? Ты что, музыкант? — изумился напарник Сергея и с недоверием взглянул на потрепанный футляр, когда тот нервно кивнул головой. Вот чего-чего, а такого он совершенно не ожидал. В его представлении все музыканты были худыми, низкорослыми, и уж, во всяком случае, не обладали бицепсами, как парень, с которым он дежурил перед мониторами по ночам. А как он стрелял из пистолета в тире, многим профи не снилось! Очень уверенно укладывая все выстрелы кучно возле десятки. Дрожащими руками Сергей с трудом вскрыл замки футляра и замер в изумлении — то, что предстало перед его взором, трудно было назвать скрипкой. Какой тут Ершов? Ершовым и близко не пахнет. Местный умелец, похоже, попытался на старенькой облезлой развалюхе перетянуть струны и теперь выдавал ее за шедевр мастера. — Это была его последняя скрипка, которую он начал мастерить… Но не успел закончить, — отозвался старичок, заметив, что Сергей не знает, что ему делать с инструментом, как поступить. Ему даже показалось, что он боится его. — Не опасайся, — он ласково прикоснулся к широкой спине парня, — она живая. И если вы найдете с ней общий язык, то она будет петь в твоих руках. А не найдете, то просто вернешь ее мне. С выражением крайнего недоверия Сергей извлек скрипку, внимательно осмотрел ее — и, правда, живая. Ни трещинки, ни скола на ее теле, все струны на месте, а то, что лак облез, так и он не без рук — под присмотром опытных мастеров покроет ее, будет блестеть, как новая. В консе же подправлял свои инструменты сам. И сейчас все сделает. Привычным движением он положил скрипку на левое плечо, попытался повести почти не двигающимися пальцами, захватывая гриф, но понял, что он погорячился, — скрипка все же была для другой, здоровой руки. Переложив скрипку на другое плечо, он снова почувствовал себя пятилетним мальчиком, впервые взявшим в руки инструмент. До боли знакомое чувство охватило Сергея, он уже испытывал его с той скрипкой в темном ночном зале. Но это было другое чувство — не чувство ужаса, что у него ничего не получится, а именно чувство пятилетнего мальчишки, что сейчас у него ничего не получится, но все еще впереди. Не гнущимися пальцами левой руки он поймал смычок и, зажмурившись от страха перед своими зрителями в виде Николая и старичка, провел по струнам, извлекая своей самый первый звук. Страх охватывал Сергея всегда, когда он играл перед зрителями — он боялся сфальшивить, боялся, что его музыку не поймут, боялся получить неодобрение. И только в ресторане, играя за деньги по просьбам гостей, он вдруг становился самим собой. Как только заканчивалась официальная часть, Сергей словно оживал, играя с необыкновенным воодушевлением, которого никогда не испытывал, выступая в концертных залах. Нежно, протяжно, ласково скрипка запела — то был звук, а не скрежет и треск, как в зале коллекций музыкальных инструментов, где он так опозорился перед концертмейстером. Судорожно пытаясь вспомнить что-нибудь, точнее хоть что-то медленное и протяжное, на другое он сейчас был не способен, Сергей извлек еще несколько звуков. А потом пальцы сами заиграли первые такты «Ноктюрна» Шопена. И вдруг, как отрубило — руки перестали двигаться, а скрипка петь. — Опять твой призрак бесится, — вдруг в полной тишине сказал Николай, который увидел на мониторах, что в зале не просто колышутся шторы, а там настоящий ураган, раскидавший кресла. — Иди, успокаивай его. — Не хочу, — покачал головой Сергей, прижимая к груди скрипку, — он мне ничего не сможет дать. Все, что надо, я уже имею. — Иди, иди, — ласково поддакнул напарнику парня старичок. — А твоя скрипка тебя дождется… — Играй, — взревел голос, сунув в руки Сергея инструмент. — Что играть-то? — пожал плечами тот. — То, что ты пытался сыграть на ней, — не унимался голос, оглушая своим криком. — Никогда, слышишь, никогда, ты не сможешь играть так, как на этой скрипке. И Сергей снова заиграл «Ноктюрн». Скрипка запела, застонала в его руках. Так вдохновенно он не играл никогда, звуки со страстью вырывались из его рук, слезы непрерывным потоком катились из его полуприкрытых глаз. Его душа слилась со скрипкой и пела о любви, когда можно мечтать и думать обо всём, созерцая тишину ночи. Пленительная мелодия парила над исполняемым другими инструментами аккомпанементом, состоящим из баса и ритмической конфигурации изысканной гармонии. Мелодия закончилась, а очарование музыкой осталось. — Ты думаешь, что сможешь играть так же? — тихо, как обычно, спросил голос и прикоснулся к заплаканным глазам Сергея легким поцелуем. — Нет, пожалуй, — согласился тот, возвращая инструмент. Так играть он никогда не сможет… — Господин, Рывкин, позвольте представить вам моего студента — Шереметева Сергея. Владимир Петрович сдержал обещание и в ближайший же четверг повел Сергея на прослушивание в тот же самый арт-ресторан. К неудовольствию и Сергея, и его педагога желающих занять освободившееся место скрипача было предостаточно. Но Рывкин Борис Леонидович, художественный руководитель выступавших в ресторане музыкальных коллективов, в основном квартетов, не желая вступать в конфликт ни с одним из педагогов, приведших своих учеников, предложил компромиссное решение — кто из ребят понравится гостям, тот и будет работать в квартете, выступающем по четвергам. Он давно так придумал, что студенты, дабы не нагружать их работой, могли выступать только один раз в неделю. И каждый день играли разные коллективы, даже в понедельник и вторник, когда, казалось бы, в заведении не так много гостей, жаждущих прикоснуться к классической музыке. Борис Леонидович не без удовольствия оглядел Сергея, одетого в простую рубашку и джинсы. Крепкая шея парня и широкая грудь, выглядывающие из расстегнутых верхних пуговиц, ему понравились. Понравились и светло-русые вихры, растрепанные в художественном беспорядке. Он смотрелся гораздо эффектнее, чем все остальные. Но это лишь его мнение, а понравится ли он своей игрой гостям? — Пиджака для образа не хватает, — негромко бросил Рывкин, — и пуговицы надо сильнее расстегнуть. Он знал, как подать товар лицом. Сергей выступал седьмым, последним. Так выпал жребий. Гостям с самого начала объявили, что им всем придется проголосовать за того или иного претендента на место скрипача в квартет. Рывкина совершенно не волновало, сможет ли выбранный музыкант влиться в коллектив. Не вольется, значит, будет выступать сольно. Главное, чтобы пришелся ко двору. — Не волнуйся, — напутствовал его Быстрицкий. Они обсудили, что Сергей не будет играть темпераментную пьесу, а сыграет нечто протяжное, но до боли знакомое публике. И Владимир Петрович знал, как подать товар лицом. И угадал. «Улыбка» Чарли Чаплина после всех карменов, чардашей и венгерских танцев, оказалась весьма кстати. Сам Быстрицкий ему аккомпанировал на рояле. — Твой первый успех, — похлопал он его по плечу, когда стало очевидным, что Сергею предложат место, а не кому-то другому, что именно он свой улыбкой, музыкой и очарованием покорил слушателей. Успех! Эта победа не была победой во всех смыслах, он часто выступал на конкурсах и часто становился лауреатом. Но это была его, только его, маленькая победа, когда он добился того, чего хотел. Он хотел здесь играть, и он добился, а не кому-то это было нужно, только ему… — Сергей, выпей с нами. Сережа, бокал шампанского тебе не повредит. Поначалу он отказывался от предложений, мотивируя это тем, что он не пьет. Но это только поначалу он отказывался, в самое свое первое выступление, когда, не дослушав официальный концерт, подготовленный квартетом, гости стали требовать его сольного выступления. Как известно, слухи, что хорошие, что плохие распространяются с одинаковой скоростью. И вскоре о талантливом музыканте заговорил весь бомонд, а по четвергам в зале не оставалось ни одного свободного места. Бокал шампанского вначале своего выступления, пара глотков вина в середине, рюмка коньяку в конце. Ему стало нравиться состояние легкого опьянения и бесшабашность, с которой он начинал играть. А потом возлияния становились все обильнее, а Сергей в своей игре все развязнее и наглее. И даже это безумно нравилось требовательной публике. Он не переступал ту грань, что отделяет веселость и дружественность от фамильярности. Но все же однажды он напился. Напился до беспамятства. И дежурному администратору пришлось вызывать для абсолютно невменяемого Сергея такси и сопровождающее лицо в виде Ольги. Она оказалось единственной женщиной в его недлинном списке контактов в телефонной книге. А утром он оправдывался и божился, что больше не будет пить. Но опять напивался по четвергам, правда, уже не до беспамятства, А потом стал повышать голос на свою Олюшку, что она пытается его контролировать, а порой уподобляется его родственникам в своих нравоучениях. Он не пьяница, и если выпьет в четверг немного, то это только ему на пользу, для снятия стресса, накопившегося за неделю. Он и сам не заметил, как начал цитировать Быстрицкого, который не видел ничего дурного в том, если Сергей немного расслабится. Он вообще стал во многом копировать своего педагога, который не только занимался с ним ежедневно по просьбе деда Сергея, но и водил его по ресторанам во время обедов, по модным бутикам мужской одежды. Сергею этого не надо было, одежды у него и так хватало, но тот помог ему определиться с выбором парфюма, помог купить костюм для нечастых выходов «в свет», не такой вычурный, как его концертный. Благо денег теперь у его студента хватало. Одно удручало Сергея, что на посещения бассейна и свиданий с Олюшкой у него практически не оставалось времени — легкость выступлений в арт-ресторане требовала бесконечного количества репетиций с квартетом, который стал теперь как бы аккомпанементом в его сольных выступлениях.