Принц Х Царевич - 4

* * * — …Ничего я не видел! — отмахнулся Ёж. — Ну, да. Ехали через земли Ибирского ханства. И через Улус-орду тоже проезжали. Границу Кадая дважды пришлось пересечь. А как бы иначе я от Нихонии до Тридевятого добрался? Не по воздуху же летели! Пересвет сам недоумевал — оказалось, до сих пор не удосужился расспросить мужа, какой же длинный путь тот проделал ради брака с неизвестной царевной чуждой страны. Вот только принц неохотно снизошел до объяснений — и теперь стало понятно, почему. — Ради моей безопасности нам пришлось присоединиться к большому каравану кадайских купцов. И ради моего же блага толмач всю дорогу выдавал меня за свою молодую жену. Я целыми днями сидел в повозке, не имея разрешения даже на привалах выйти наружу. Ни размяться, ни в кэндо поупражняться! Меня нарядили в женские тряпки, завесили лицо вуалью. И вдобавок, чтобы любопытные караванщики не лезли, мои хитроумные телохранители пустили слух, будто бы я, разнесчастная, имела горе потерять недоношенного младенца сразу после дня свадьбы, отчего тронулась рассудком. Понимаешь? От меня, казалось, даже верблюды после такого заявления отворачивались с презрением на кривой морде. Тройное проклятие! Обесчещенная до замужества, бесплодная, безумная. Первые недели путешествия эта роль «неприкасаемой» забавляла. Потом стала очень раздражать, поверь. [прим: кэндо — фехтование] — Но тебя хотя бы не преследовали убийцы? — предположил сочувствующе царевич. По привычке подал руку, чтобы помочь спуститься по крутому склону со скользкой жухлой травой. И принц не отверг, вложил ладонь в ладонь и не зашипел на мимолетную поддержку за пояс. — Вот убийцы-то как раз и знали, кто я на самом деле, — усмехнулся невесело Кириамэ. — Мне чудилось, что я слышал ночами их насмешки из темноты. Как скоро оказалось, шиноби легко умели преодолевать оцепление караванной охраны. Толпы купцов и их слуг, погонщиков и носильщиков для них не были препятствием. — Я мог бы открыто сражаться за свою жизнь, — с плохо сдерживаемым раздражением от усталости объяснял Ёж. Хотя Пересвет пояснений не требовал, наоборот уже был не рад, что затронул эту, как оказалось, болезненную тему. — Я мог бы путешествовать, как подобает принцу крови. Вместо этого вынужден был терпеть унижение, играть в позорный маскарад и зависеть от неумелой наемной охраны торговцев. Верхом ехать не давали! Оружие отобрали!.. Но что я мог? Таков был приказ моего брата. Мне оставалось лишь сидеть смирно в своей тюрьме на колесах. Повторять уроки вашего языка. Круглые сутки, пока не освоил произношение лучше толмача. Непонятное бормотание все принимали за бред сумасшедшей… Так что я ничего толком не видел. Где мы проезжали? Через какие реки переправлялись? Какие степи? Какие границы пересекали? Через какие поселения? Уж извини, сказать не могу. В этом я совершенно бесполезен. Улус-орду от Ибири не отличу. — Да я и не просил тебя узнать местность, — вздохнул Пересвет. — Я просто… Ну, к слову вспомнил, вот и спросил. Слыхал, будто Ибирский главный хан Тыгыдым-бей улус-ордынцам дань платит. Так, кажется? А Улус-орда — злейший сосед Кадайской империи. — Верно. Кочевники много крови Хунь-Юаню попортили своими набегами. От них даже стену великую по границе строить затеяли, чтобы отгородиться. — Разве стена поможет? — удивился Пересвет. — Хотя, смотря какой высоты, конечно… Так я о чем! Может, хан Тыгыдым нам, Тридевятому царству то есть, союзником против Кадая выйдет? — Нет, не выйдет, — осадил Ёж воодушевившегося на порожнем месте супруга. — Это тебе не прямая арифметическая формула. Тут все международные интересы учитывать надо. А интерес ибирцев в том, чтобы Кадай истребил улус-ордынцев, чтобы дань платить не заставляли. А Тридевятое благодаря Хунь-Юаню пришло бы в упадок — и уж тогда Тыгыдым-бей не упустит возможности по-соседски заявиться к вам «в гости». Царевич задумался. — Союз между Ибирью и Тридевятым возможен, конечно — но только в том случае, если появится прямая угроза ханству, и тайный союз с Кадаем им покажется менее выгодным, чем мирный договор с вами… Тчи!.. — отрывисто ругнулся принц, остановившись. [прим: chi— черт, блин.] — Будь здоров! — не расслышал царевич. — Привал! — объявил Ёширо. — Ветер стих. Дальше идти бессмысленно. Не заботясь о чистоте одежды, — а чего заботиться, если и так уж испачкался, как поросёнок? — Ёж плюхнулся на траву, под первое же приглянувшееся дерево. Пересвет сел рядом, с блаженным вздохом вытянул ноги. Всё-таки хорошо быть благородным дворянином! Быстрокрылым всадником скачешь туда-сюда по делам. Верхом он и не такие расстояния мог одолеть, как сегодня. Легко! А вот пехотинец из него никудышный. Пересвет потрепал по холке подошедшего коника. После сегодняшнего пешего похода через буераки уважения к лошадям у царевича определенно прибавилось. — Что это за звук? — насторожился Ёж. — Ты слышишь? — Листва шумит? — предположил Пересвет. Но ветра ведь не было. В следующий миг и царевич расслышал. Звук был действительно необычный — как будто шелестящий храп с тихим, размеренным поскрипыванием. Звук не приближался и не отдалялся. Повторялся на одной громкости. И, по всей видимости, не предвещал никакой опасности, поэтому вскоре они перестали обращать на него внимание. Над горизонтом, в длинную щель между облаками, проглянуло низкое солнце. Прищурившись на косые лучи, Кириамэ запрокинул голову, всмотрелся в нависающую низкую крону. Дерево, под которым они уселись передохнуть, выглядело необычно даже для этой странной местности. Ладно мухоморы в половину человеческого роста. Ладно необхватные кедры. Но это?.. Освещенные закатом круглые оранжевые плоды полыхали сусальным золотом, аж глаз резало. Голые ветки прогибались от тяжести обильного урожая. Листва давно облетела, что не удивительно при холоде. — Удивительно, как оно здесь вообще растет? — проговорил принц. — Что это за дерево? — заинтересовался и Пересвет. — Первый раз вижу такое. — Я не помню названия на вашем языке. Но они растут только у нас или в Кадае. Кадайское яблоко, так кажется. — Выходит, мы в Кадай попали? — удивился царевич. — Сомневаюсь, — возразил Ёширо. Подобрал из травы опавший плод, разодрал крепкую кожуру, придирчиво понюхал брызнувший на пальцы сок. — Переспелые. Жаль. Наверное, тут снова без колдовства не обошлось — вот и выросло. — Не похожи на кадайки, — заметил Пересвет. Экзотические яблоньки с мелкими, как черешня, кислыми яблочками уже успели заселить сады столицы Тридевятого царства и стать вполне привычными. Здесь же им встретился совершенно другой фрукт. Выброшенным плодом заинтересовались коники. Опасливо обнюхали, лизнули сок, куснули золотистые дольки. И, воодушевившись необычным вкусом, мигом умяли всю мякоть до пустой кожуры. Не насытившись, принялись выискивать в траве еще «падалицу». Острыми копытцами плоды колошматили, крепкую шкурку разгрызали — только брызги во все стороны летели. Воздух наполнился островатым, пряным и в то же время освежающим запахом. Кириамэ глубоко вздохнул, закрыл глаза. Этот запах всколыхнул из глубины сознания яркие воспоминания о покинутой родине, где подобные деревья росли во множестве в предгорных садах... Вместе с накопившейся усталостью и черной безнадежностью, прочно поселившейся в сердце, это было не к добру. Нужно взять себя в руки, ни в коем случае не поддаваться пустым, бесполезным эмоциям… — Скоро солнце сядет, — произнес Пересвет. — Надо бы место для ночевки подыскать. Царевичу тоже было несколько не по себе. Тревожно? Не то слово… Волнительно? Снова ночевать под открытым небом. Согреваясь теплом друг друга… Выдержит ли он еще одну ночь, подобную предыдущей?.. И хорошо, если принц снова будет крепко спать. А если нет? Обычно-то ведь вполглаза дремлет, от любого шороха вскидывается. Вот будет тогда Пересвету пытка еще худшая, чем вытерпел нынче… — Ненавижу чувствовать себя беспомощным, — вздохнул Ёж. — Нет хуже, чем когда тобой играют, словно куклой. Заставляют подчиняться обстоятельствам, которые сильнее тебя. Лучше бы с армией врагов встретиться лицом к лицу, в открытом бою, с оружием в руках! Чем мучиться от неизвестности. От бессилия… У Пересвета сердце кольнуло. Видно, у мужа нервы натянуты уже до предела, раз вслух такое произнес. Впрочем, его и самого сейчас ощутимо потряхивало. Но нет, нужно держать себя в руках. Если предстоит еще одна ночевка, как вчерашняя… Пересвету до боли в стиснутых зубах хотелось схватить его в охапку, прижать к груди. Обнять, утешить, успокоить… Чтобы не видеть сейчас вот эту морщинку меж хмуро сдвинутыми бровями… Хорошо, что Ёж глаза закрыл и на него не смотрит. Наверняка не понял бы бешеного блеска в безумном взгляде. Боже! Похоже, царевичу самому надо успокоиться прежде, чем пытаться лезть с ободрением. — Плутаем здесь… Неизвестно, где застряли. Неизвестно, надолго ли… А Войславу в это время какие-то мерзавцы мучают! И я ничего не могу с этим поделать. Просто не могу. Ксссо… — С ней всё будет в порядке, — попытался возразить царевич, но выходило слабо и не убедительно. — Ясмин ее не оставит в беде. — Что Ясмин? — прикрыл ладонями лицо Ёж. Выдохнул-зарычал от сдерживаемой ярости. — Она в конце концов всего лишь слабая женщина, использующая в качестве оружия способность очаровывать. Против грубой силы ее приемы бесполезны. Она назвала меня своим господином — а я не могу ее защитить. И твою сестру… Самого близкого, родного тебе человека… Пересвет поднял было руку, чтобы хоть на плечо положить. Показать, как он ценит его слова, понимает его переживания. Но не осмелился прикоснуться, отдернул. — Нельзя было заставлять девчонок отсылать золото Мэйнхарда вперед, — продолжал сокрушаться Кириамэ. — И врагов раздразнили, и жизненные силы близняшек истратили. — Но кто ж знал? — вздохнул царевич. — Я должен был догадаться, — глухо сказал принц. — Волшебство не происходит из воздуха. За всё всегда приходится расплачиваться. Всё имеет свою цену — чудеса тем более. Я должен был выспросить у них, узнать секрет. Заставить их признаться! Пересвет невесело усмехнулся: самомнение супруга имело поистине императорский размах! Готов винить себя за все беды на свете. Не предугадал, не предусмотрел, не предвосхитил. — Прости, — опомнился принц. Головой уткнулся в сцепленные на коленях руки. — Это я обязан тебя поддерживать. Вместо этого жалуюсь. Пожалуйста, дай еще минутку. Ты прав, пока не стемнело, надо укрытие найти. Хворост собрать… Кириамэ еще что-то говорил. Вроде негромко, сдержанно — а внутри ведь клокотало, как в вулкане. Переживал за царевну сильней ее родного брата. Пересвету аж стыдно сделалось — он за самого себя сейчас больше волновался. Как бы с ума не сойти? До безумия нестерпимо хотелось развернуть за плечи и поцеловать… Жадно, крепко, долго, до растрескавшихся губ, до вкуса крови… Царевич провел рукой по лицу. Лоб горел, как в лихорадке. Но не простуда, если бы! Вчера ночью еще хуже колотило. За всю прошедшую ночь Пересвет едва ли на полчасика и сумел задремать. Под утро только отпустило его… Сидел у костра, веточки подбрасывал, чтобы горело веселее. И на принца поглядывал. Того сморило быстро. С холода что ли, или с усталости. А может и мухоморы в ночной туман морока напускали, кто ж знает. Пересвет опрокинул в себя для решительности оставшиеся полстакана водки. И подполз к спящему. Осторожно дотронулся, погладил по бледной щеке, готовый в любой миг отдернуть руку. Но Ёжик не проснулся. Тогда царевич втянул полную грудь воздуха. Катану с вакидзачи из-под расслабленной ладони убрал, отодвинул подальше на всякий случай. И взялся расстегивать кожаный кафтан. С хитрыми застежками он уж был знаком, долго возиться не пришлось. Сложнее оказалось вытряхнуть мужа из суровой одёжки и не разбудить при этом… Но и тут Пересвет справился. Нежно-нежно под спину поддерживал, чтобы не дай бог о хвою не искололся… Догадался свой кафтан расстелить. Благо длиннополый, широкий. Балахон немодный, грубоватый — а как пригодился… Потом совсем обнаглел — решил и штаны на просушку к костру вывесить. Пока сапоги снимал, пока пояса с ремнями расстегивал — вспотел. То в жар бросало, то в холод. И раздевал ведь, бывало не однажды, и совершенно нагим видел… А пальцы тряслись, будто неведомо что незаконное творит. Кое-как управился. Тихонько старался, не потревожил. У самого сердце в груди бухало, словно десять верст без передышки пробежал. Быстренько развесил, чтобы тепла хватило да искрами не достало. Еще хвороста в огонь подложил. И рядышком на хвойные, примятые, пахучие смолой лапы присел. Ёжик во сне чуть слышно заскулил, на бок повернулся… и царевича обнял. — Шш-ш… — зашептал тот, замирая, стараясь дышать через раз. — Спи, это я. Всё нормально… Ладонью по спине погладил, точно кошку. И тот по привычке ногу на него закинул. Пересвет выдохнул сквозь стиснутые зубы. Дотянулся до своего кафтана, набросил сверху, укрыл мужа, от ушей до голых ног… И чтобы пятки наружу не светили, осторожно ладонь под коленки просунул, подтащил на себя… Ёж не сопротивлялся. Охотно на мужа переместился весь целиком, не просыпаясь. Царевич без сил откинул голову. Перевел дыхание. Вроде бы холодно, того гляди снег повалит. И земля не перина… А душно и жарко. От напряжения перед глазами костровые искорки плясали. До стука в ушах хотелось стащить с себя рубашку, чтобы горящей кожей почувствовать соприкосновение тел. Ощущал ровное биение его сердца. Дыхание, щекочущее кадык и впадинку меж ключицами под расстегнутым воротом… И руки предательски тянулись, под грубой тканью кафтана… Ладони скользили по коленям, по бедрам… К узкой пояснице, к теплу худого живота под задравшейся атласной курточкой… Насупив брови, Пересвет решительно заставил себя остановиться. Еще не хватало! Собственного мужа вздумал украдкой лапать! Воспользовался, что тот вымотался, как собака, и в кои-веки заснул крепко. Совесть иметь надо!! Совсем последний стыд потерял. Венчанный супруг называется… Прижал его, обнял крепко. И приказал себе спать! Без всяких раздумий и упаси боже пошлых поползновений. Да куда там. Пару часов промучился, еле задремал. А очнулся от резкой боли в кисти, перехваченной стальными пальцами. Поделом, нечего распускать фривольные конечности… Воспоминание о минувшей ночи ослепительной вспышкой мелькнуло перед глазами. Но за этот краткий миг Пересвет решился. Нечего тянуть! Так ведь и прозевать можно собственное счастье. Если царевич сейчас не в состоянии выручить сестру, как бы ни желал помочь всем сердцем. Если для родного царства оказался бесполезен. Если понятия не имеет, куда идти и что делать — делать нужно то, к чему душа рвется! Сама судьба толкает будто в спину. Нельзя медлить! Нужно решиться! Сейчас же! Немедленно! Это как в омут прыгнуть — страшно до озноба. Но всего-то нужно глаза зажмурить, дыхание задержать и один шаг сделать. И он сделал. Вернее не шаг — просто нагнулся к принцу. Губы сами собой для поцелуя сложились… — Звук прекратился, — произнес вдруг Ёж. Оглянулся, наклонился в другую сторону — не подозревая, ушел с линии соприкосновения. Вместо губ мужа, рот царевича наткнулся на холодный кожистый шарообразный плод, неожиданно свесившийся на тонкой веточке вниз. — Отведайте-ка моих молодильных яблочек, добрые молодцы! — проорал радушно высокий гнусоватый голос. Пересвет только успел плюнуть, отмахнуться от фрукта, навязчиво лезущего в лицо. А принца уж как сдуло — отпрыгнул, схватился за катану, клинок до половины из ножен вынул. Но огляделся и врагов нигде не увидел. Обнажать оружие целиком повременил. — Мои яблочки молодильные! — продолжал разоряться неведомый голос. Не то мужской, не то бабий с подвизгиваниями. И явно хмельной, судя по интонации. — Самые сочные плоды в мире! Самые сладкие! Самые ароматные! А уж полезные до чего, ни в сказке сказать! Скушайте пуд-другой — и помолодеете! Посвежеете! Похорошеете!.. — Это ты, получается, тут храпел? — спросил Кириамэ, резким движением забросив наполовину обнаженный клинок обратно в ножны. — Я не храпела! Яблоньки не храпят! — оскорбилось дерево, покачав ветвями. Пересвет глянул вверх — и с тихим выдохом «у-ё!» рванул из-под кроны к принцу, загородил его собою. И вовремя ушел: с высоты на землю посыпались дождем оранжевые переспелые «бомбы», от падения взрывавшиеся фонтанами сладкого сока. Задремавшие от перебродивших плодов коники очумело повскакивали, — а до того мига блаженно валялись в траве кверху копытцами, — и сиганули, куда окосевшие глаза глядят. Правда, далеко от хозяев убежать не решились. Затоптались позади, ругательски всхрапывая, навострив уши и с любопытством взирая на вздумавшее вдруг заходить ходуном дерево. — Какая ж ты яблонька? — хмыкнул Кириамэ. — Молодильная, говорю ж! — настаивало дерево. — Мои яблочки на всю округу славятся! Из дальних деревень ко мне народ на поклон приходит! Сама матушка Яга не брезгует наливочку гнать из сладкого сока! Да что там — жар-птицы перелетные на моих ветвях отдыхают! Кстати, скоро прилететь должны. Они завсегда, как снег выпадает, из северных краев к нам зимовать перебираются. Да что говорить! Сам старший сын великого хана Тыгыдым-бея — самолично храбрый мурза Чумкум-гей мои яблочки за обе щеки уписывал и нахвалить не мог! Совсем недавно наведывался, кстати, полные карманы семечек набил, обещал сады разбить. Так что я буду матерью-основательницей королевских!.. тьфу — ханских волшебных садов неземной красоты и несказанной пользы! — Стой, яблонька! — перебил поток хвастовства царевич. — Ты можешь нам сказать, где мы сейчас находимся? Что за края? Где деревня ближайшая? — Отведай моего яблочка — тогда отвечу, — лукаво пообещало дерево. И веточку с плодами протянуло. — Не советую, — сказал Кириамэ, кивнул на коников. Те, глаз не спуская с шевелящихся ветвей, хвостики задрали и, не смущаясь, удобряли почву. Пересвет поморщился: — Нет, благодарю за угощение, я не голоден. — Ну, как знаете, — плеснуло ветками дерево. И замолчало. А через пару мгновений — захрапело. — Эй! Не спи! — возмутился Пересвет. — Мы еще разговор не кончили! — Бесполезный цитрус, — хмыкнул принц, махнул царевичу: — Не трогай это бревно. Всё равно ни на что не годен, только кони прока… — Почему это не годен?! — возмутилось очнувшееся дерево. — И сам ты цитрус! Я — яблонька! — Ты? Да ты апельсин пьяный! — возразил Ёж. — Я?! — задохнулось от возмущения дерево. — Да разве я… Кхе-к! Кхе!.. Хм?.. Дерево прокашлялось, подавившись оскорблением. И заговорило октавой ниже, пробуя мужской голос, зазвучавший куда естественней бабьего визгливого: — Так что ж, правда что ли? Не яблоня, говоришь? — Нет, — покачал головой Кириамэ. — Таких, как ты, в Кадае полным полно. — И… Что ж выходит, я не уникальная? То бишь, не уникален? — в растерянности спросило дерево. — Не последний в своем роду и в мире? — Говорящих апельсинов я точно не встречал, — пожал плечами принц. — Вот! Я — говорящий молодильный апельсин! — возликовало нетрезвое дерево. А как протрезветь, коли прямо на ветках плоды бродят? — Единственный и неповторимый на всю округу! На весь белый свет!! И пусть всё ёлки и черешни утрут черешки! И вот нечего мне тут шелестеть, что я неправильная яблонька!! Да, не яблонька! Я — апельсин! — Так ты скажешь нам, куда мы попали? — настаивал Пересвет. — Откуда ж мне знать? — изумилось дерево. — Я ж в земле сижу, по дорогам не разгуливаю. Сюда попали, на мою поляну. А большего мне не ведомо. — Ты ж говорил, к тебе народ приезжает толпами! — напомнил царевич, раздражаясь. — Ханский сын, еще кто-то… — Ну да! Говорила! То бишь, говорил, — не отнекивался апельсин. — Только разве они со мной разговоры вести станут? Новости обсуждать, да? Как бы ни так! Обдерут, как липку — и укатят! Копытами все корни обтопчут. А я, между прочим, уникальное растение для этих суровых холодных краёв! Ко мне надобно с аккуратностью относится! А не ветки ломать, чтобы верхние яблочки обобрать. Варвары!! Да я, между прочим, колдовскими тайнами владею!! Да если только захочу — любого ханского сына испепелю в удобрение!.. Кириамэ оглянулся на царевича, выразительным взглядом напомнив, что про колдовство они уже и сами догадались. Дерево же, поняв, что сболтнуло лишнего, пробормотало: — Нет, про сокровища я вам точно ничего не скажу. А то еще выкорчуете… Ну, доброго пути, странники хорошие! Скатертью дорожка. А мне в спячку впадать пора. Ух, холодрыга… И поджав веточки поближе к стволу, сжавшись в оранжевый шарообразный куст, дерево вновь принялось выводить трели. Интересно, чем оно вообще разговаривало? Если горла-то с языком у дерева не предусмотрено от природы… [примечание к эпизоду: кстати, appelsina в буквальном переводе с голландского означает китайское яблоко] — Вот ведь… пихта подлая, — пробормотал Пересвет. — Ладно, идем отсюда. Принц кивнул. И хотел было пойти, да не сдвинулся с места. Поднял лицо к небу, запрокинув голову. Солнце еще не ушло за деревья окончательно, путалось в облаках и ветках, вызолачивая унылый, облетевший лесок вокруг поляны. А сверху, из низкого ватного брюха белой тучи, медленно и плавно посыпались снежинки. Сначала мелкие, колючие крупинки — за ними повалили крупные хлопья. Словно перышки, выколоченные из перины — только искрящиеся в косых лучах, посверкивающие ледяными бриллиантами. Парили в воздухе, не спеша падать на жухлую траву, чтобы неизбежно растаять. — Кирэ… — прошептал принц. [красиво] Пересвет улыбнулся. Снежинки запутались в черных прядях, прилипли к подрагивающим ресницам, капельками растопились на приоткрытых губах. — Грибной снегопад, — пошутил царевич. Подошел со спины вплотную, прижался и запахнул мужа в свой кафтан, для тепла. — У вас разве снега не бывает? — Бывает, конечно. Не так рано, правда. И не так чудесно… Пересвет решился. Сердце бухало, как угорелое. Но либо сейчас — либо лучше удавиться на ближайшей ёлке и не мучиться. Он осторожно дотронулся до подбородка, заставил развернуться к себе и, хоть и не совсем удобно через плечо тянуться, поцеловал. Кириамэ закрыл глаза. Снежные перышки с ресниц растаяли, капельками соскользнули вниз, оставив мокрые дорожки. Поцелуй получился совсем не такой, какой мерещился царевичу. На неистовую страсть смелости не хватило. Или просто не хотелось пугать… Губы сомкнулись нежно. Пальцы вплелись в волосы, удерживая затылок. Но Ёж не вырывался, не спешил оттолкнуть, затягивал в сладкую игру, смешивая жаркое, рваное дыхание. — Ямэте, кудасай… [прим: не надо, пожалуйста] Пересвет неожиданно уткнулся губами в висок. Его руки чувствовали дрожь, пробегавшую по телу принца. Или это он сам дрожал от неутоленной жажды большего? — Почему ж «не надо»? Кхе-кхе… Мне лично понравилось. Красиво милуетесь. До утра б на вас любовалась, голубков. Раздавшийся в густом снегопаде старушечий надтреснутый кашель застал их врасплох. Ёж отпихнул от себя царевича, машинально схватился за рукоять катаны. Но за пеленой парящих в воздухе хлопьев разглядел лишь безобидную на вид бабку. Худая и сутулая, стояла и пялилась на них, опираясь на узловатую клюку. С улыбочкой на дряблых губах, всё лицо морщинило, как печеное яблочко. А глазки хитреньким огоньком светились. С первого взгляда ясно — ведьма! Словно из-под земли выскочила, откуда только леший принёс. — Кто вы, почтенная? — спросил Пересвет. Вот точно ведьма! Такой момент испортила, поганка дряхлая. — Чего спрашиваешь? Кхе-кхе… Вот он догадался сразу! — она кивнула на принца. — Говори, ведь узнал меня! Чего застеснялся? — Юки-онна? — произнес неуверенно Ёширо. Про волшебную снежную деву, которая появляется в снегопады и забавляется тем, что морочит, а потом замораживает приглянувшихся путников-мужчин, Пересвет знал. Слышал про них сказки от нихонского толмача, давно правда, еще до свадьбы. Но точно запомнил, что девы те отличались исключительной белоснежностью, изяществом и завораживающей красотой. А эта — ну разве только седая? — Да не то подумал! — захихикала старушенция. — Не надо мне комплиментов! Говори честно! — Юкифури-баба, — признался Ёж. Старушка зашлась в довольном хихиканье, быстро перешедшем в надсадное кхеканье: — Вот-вот! Верно угадал, она самая я и есть — Баба!.. [примечание: Юкифури-баба — дословно «старуха снегопада», одна из множества личин Юки-онны.] — Если снежная дева, то почему такая страшненькая? — спросил негромко Пересвет у мужа. Но несмотря на кашель и почтенный возраст, у старушки оказался острым не только длинный нос, но и слух. — Да потому что ста-а-ренькая, дурачок! — ехидно протянула она. — Охо-хо-нюшки! — Она пошмыгала, поводила своим длинным носом: — Чую! Чую удаль молодецкую, необъезженную!! Никак столичным духом от вас, касатики, разит? Ух, птицы какие залетные, важные к нам в заповедную дыру пожаловали! И куда ж это вы, голубчики, в неурочную пору непогожую навострились? Чего ищете в наших дремучих краях? Кого потеряли? Али сами потерялись? По делу аль по дурушке молодецкой по чаще бродите? С валенка на валенок переступила, на клюку поудобнее оперлась — слушать приготовилась со вниманием. — Прежде чем с расспросами приставать, — возмутился царевич, — ты, бабка, сперва на ночлег бы усталых путников пригласила! Накормила бы, напоила бы, в баньке попарила. А уж после вопросы бы задавала! Или под елочкой живешь, свежим воздухом сама питаешься? — Почему ж под ёлочкой? — прикинула в уме хитрая старушка. Согласилась: — Экий ты наглый молодец! Столичный. Ну, будь по-вашему! Милости прошу, окажите любезность. Ежели не боитесь к незнакомым бабкам на ночлег проситься, невинность свою не блюдёте... Последнее она пробормотала едва слышно. Но Кириамэ тоже тугоухостью не страдал, глаза изумленно распахнул. Бабка зашлась мелким хохотом, за живот схватилась костлявой ручонкой. И тут же неуловимо быстро метнулась к принцу, ухватила его за щеку, заставила пригнуться — заглянула в лицо изучающе. — Вот ничего ж себе, голубь мне попался! Породисты-ы-ый! Импортный!.. — без насмешки произнесла. — Императорская кровь! Слаще варенья вишневого… А глазищи-то — синие? Вот редкость для нихонца! А волосы-то зачем портишь, а? Стесняешься седин, да? Как я тебя понимаю! Кхе-кхе... Пересвет аккуратно костлявую ручонку от мужа убрал. Та шустро развернулась, точно и неинтересно ей было принца за юную щечку потрепать. Поковыляла к «молодильной яблоньке». Оглядела по-хозяйски, постучала клюкой по стволу: — Эй, дура оранжевая! Спишь уже? Птички, гляжу, не прилетали покуда? А, ну спишь, так спи. — Почтенная, позвольте спросить? — открыл было рот Пересвет. — Ничего не знаю! Ничего не ведаю! — замахала на царевича тощими длинными пальцами бабка. — Вот сперва отмою вас в баньке, поросяток. По чарочке апельсинной настоечки налью, крепенькой-сладенькой! Спать уложу в собственную постельку… Мда. А уж потом все вопросы обсудим. Потом-потом! Если силы разговаривать у вас останутся, конечно, кхе-кхе… Развернулась и ушла в снегопад, поманив за собою клюкой. — Какая-то она сумасшедшая, — с опаской шепнул принцу Пересвет. — Ведьма лесная, что ты хочешь, — шепотом ответил Ёж. — Провидица. — Я всё слышу, касатики! — донеслось бодренькое из-за снежной завесы. — Не шушукайтесь, не заблудите там! Тьфу, я хотела сказать: не заблудитесь! Кхе-кхе… Избушка моя недалече, туточки рядышком! Ох, и затворю я с вами праздничный ужин! Ох, вкуснотища получится, пальчики оближу!.. — Почтенная! Так вы, может быть, никакая не Юкифури-баба? — крикнул ей в спину Пересвет. Догонять быстрым шагом приходилось — очень уж широко бабка клюкой отмахивала. Коники вперед поскакали по снежку, вприпрыжку, чуя обещанный теплый кров. — Может быть! — отозвалась та весело. — Ну-ка, синеглазый, какие у тебя еще догадки имеются про меня? — Вы точно не Яма-уба! — с улыбкой откликнулся Ёширо. — Ну, а вдруг? Кхе-кхе!.. [примеч: Яма-уба — чудовище-людоед, появляется в образе женщины с длинными распущенными волосами, живет в чаще леса, заманивает путников на ночлег и в своем домике съедает, откусывая голову зубастым ртом, расположенным на животе.] — Вы о чем вообще толкуете? — возмутился Пересвет. — Хватит ерунду городить! Оба! Но разве царевича кто послушает? — Так вы вправду людоедка? — подыграл старушенции принц. — Не боись, тебя кушать не буду! — пообещала ведьма. — Больно ты пригожий, жа-алко будет жа-арить! Да и от волосьёв, чай, одна копоть пойдёт. Приятель твой тоже нича-аво! Хорошенький. Ай, да в печку-то не влезет, детинка. Тоже не стану его есть, обойдётися! Хи-хи… Кхе-кхе! Хотя славные вы! Сладкие! Вот так бы вот взяла бы — и скушала со всеми косточками! Деликатес ведь — царская да императорская плоть и кровушка! Не каждый день лизнуть доводится. — Что всё это значит? — ворчал Пересвет. — К чему все эти детские загадки про чудищ? Кириамэ пожал плечами. — Загадки — моя жизнюшка! — распевно отозвалась бабка. — Без загадочек давно бы померла от скуки! Кхе-кхе!.. — Доверься ей, — сказал Ёж с улыбкой. — Ничего не бойся. — А я и не боюсь! — рявкнул Пересвет. Обещанная избушка, что по словам бабки стояла «недалече», всё не показывалась. Уж солнце скрылось, уж снег падать устал, уж сумерки засинели. Лесок пересекли, через овраг глубокий перебрались, ручей перешли… Пересвету пришлось в этот раз через быстрый поток, прикрытый ледяными иглами, «хрустальными» гребешками, переносить на руках хихикающую от удовольствия старушку, а не мужа. Ну, и пусть! Доставил бабке радость. Ёж, глядя на них, тоже рассмеялся. И у царевича от сердца отлегло, вот прямо явственно будто камень тяжелый свалился. Однако ненадолго вздохнул с облегчением. Улучил момент, поймал за локоть принца, зашагал рядом по узкой, извилистой тропке: — Послушай, Ёжик, — сбивчиво заговорил. — Тот поцелуй… Я… Улыбка стерлась с лица. — Не говори ничего, — тихо ответил Кириамэ, отвел глаза, руку высвободил. — Я повёл себя недостойно. Потребовал твоего сочувствия, хотя не имел права. Я должен был наоборот тебя поддержать, вместо этого заставил волноваться обо мне. Этого не повторится, обещаю. Это была просто минутная слабость, ничего более. Пожалуйста, не беспокойся и забудь обо всём. Прости! Он ушел вперед. Пересвет сердито запыхтел. Значит, вот что Ёжик о нем думает, да? Тот поцелуй — просто за жалость принял? Ну да! Жалость принц на дух не переносит. Сие обидное чувство ущемляет его достоинство! Ну, хорошо. Забыть просит? Пусть сам попробует не вспоминать об этом! А Пересвет еще поглядит, как это у него получится! — Уважаемая! — окликнул Кириамэ жизнерадостно напевающую старушку. — Могу я спросить про то разговорчивое дерево? Там, на поляне! — Болтливое — ужасть! Да? Скажи спасибо, что ты его, василёк мой лазоревый, не встретил летом. Голова бы заболела от его трещания! Хуже сороки. — Как же мог апельсин вырасти здесь? — Да колдовство же! Что ему холода и зимы? — отмахнулась беззаботно старушка. — Как сейчас помню — лет сто двадцать пять тому назад накопилось у меня в избушке много ненужного хлама. А выбросить жалко — всё хорошие вещи! Я вот всё в узелок увязала, в сундучок положила — и утащила в лес, на симпатичной поляне закопать. Пока яму-то копала — притомилась. А мимо кадайские купцы ехали, коробейники. Заблудились, понятное дело — торговый-то путь далеко отсюда пролегает. Ну, я им дорогу указала, за что они мне мешок фруктов отсыпали в благодарность. Ох, вкусные были! У моей-то «яблоньки» не такие получаются, кислятина да шкура толстая — лучше бы поменьше языком трепала, а больше о плодах своих заботилась!.. Ну, дык и вот: села я на свой сундучок, фруктик слопала — а косточку не увидела, косточка в землю упала. Я, значится, сундучок заныкала, землицей засыпала. А через год прихожу — росток! И ласковый такой, дружелюбный! Тоже я думала, что не выживет. Ничо! Приспособился, вымахал, плодоносит. Это всё, видать, благодаря тому, что я ему под корни всяких артефактов волшебных запрятала. — А если вам что-то из тех вещей понадобится? — огорчился Кириамэ. — Жалко будет дерево рубить, такое особенное. — Не понадобится, не сокрушайся зря, — заверила старушка. — Я ж знать не помню, что у меня такое там лежит! Так что и не полезу ничего обратно доставать. Пущай лежит, Дуняшке в наследство останется. Артефакты — они, понимаешь, сами себе на уме! Ежели почуют, что кому-то пригодиться могут — на свет вылезут без чужой помощи. — Скажите, — оживился царевич, — а если у вас так волшебных вещиц много, может и тарелочка найдется? С голубой каемочкой? — Хе-хе! — обернулась к нему хитрая бабка. — Так уж оголодал? Тарелочку просишь! Потерпи, уж скоро придем — будут тебе и тарелочки, и блюдечки! — Да я про волшебную тарелочку! С золотым яблочком! — Ох, молодцы! Напросились к бабке бедной на ночлег — а теперь про золото выспрашиваете? — продолжала с удовольствием валять дурочку ведьма. — Ограбить старушку решили, сироту чащобную? Эх, я-то к вам со всей душой! А вы за миленькими личиками темные помыслы держите? Пересвет не нашелся даже, что сказать. Кириамэ только усмехнулся. — О, а вот мы и пришли! — возвестила старушенция, с пригорка обозрев пейзаж. — Милости прошу! Будьте как дома, но не забывайтесь, гости дорогие. Пересвет поглядел на открывшуюся взору поляну, затерявшуюся средь лесной чащобы. И жуть обуяла его против воли. В обрамлении черных, замшелых стволов и мрачных ёлок стоял домик ведьмы, обнесенный частоколом. Домик был небольшой, но двухэтажный, с чердаком под островерхой крышей. Эдакая скромная аккуратная избушка, даже бревна сруба не темные, а золотистого цвета, будто только что с лесопилки. Над землей домик возносили крепкие столбы-подпорки, книзу укрепленные дополнительными брусьями, отчего подпорки страшно напоминали растопыренные куриные лапы. Крылечко, по понятным причинам, снабжалось длиннющей лестницей, будто язык свесившейся до земли. — К лесу задом, ко мне передом… — пробормотал царевич вспомнившуюся детскую присказку. Но что избушка! Что лосиный череп с исполинскими развесистыми рогами вместо конька на кровле! Что флюгер над печной трубой — ящерица жестяная на палочке. Изгородь — вот что впечатлило царевича до мурашек. Частокол из внушительной толщины кольев — и на каждом, вместо крынок или горшков, — черепа белеют! И не лосиные уже, не звериные, а человечьи. А в пустых глазницах — живые красные огоньки. При приближении гостей огоньки загорелись ярче, замигали, заморгали, как будто черепа за каждым шагом следили. В сиреневости сумерек иллюминация смотрелась эффектно. Но Ёжик бесстрашно шел за бабкой, и царевич устыдился своего малодушия. — Не обращайте внимания, касатики! — успокоила старушонка. — Это светлячки там порхают, не призраки, нет. Кхе-кхе. Зато от разбойников и хулиганов помогает отменно! Даже собаку не держу — никто не лезет. Собак, к слову сказать, во дворе не водилось, никто гостей не обгавкал. Зато на высокое крыльцо вышли их встретить домочадцы ведьмины — черный котище в пуд весом и девчушка лет тринадцати, тоже весьма упитанная. Из-за маленького роста и круглых щек воспитанница бабкина могла бы сойти за ребенка, но хмуро насупленные брови, презрительное выражение мордашки и умные, злые глаза смотрели из-под косынки и кудрявой челки не по-детски сурово. — Кого это ты там притащила? Бродяг каких-то в болоте выловила? — свысока окликнула девчушка. — Поговори мне еще! — погрозила незлобно клюкой ведьма. — Живенько баньку топи да ужин собирай на стол! Я нам с тобой женихов именитых привела, в столицу замуж поедем! А ты, дура, с порога вредный норов показывать вздумала! Кириамэ сделал царевичу знак промолчать, на шутки не перечить. — Дунька, правнучатая племяшка моя, — пояснила гостям бабка. — Бестолковая сиротинушка. Учу ее уму-разуму, а всё не в порося помои. Заходите, ноги о тряпку вон вытрите! Осторожно с притолокой, у нас тут не царские хоромы… — Спасибо за предупреждение, — буркнул Пересвет, который в темных сенях успел приложиться лбом до искр о верхнюю перекладину низкой двери.