But I'll still believe though there's cracks you'll see, Но я по-прежнему верю, хотя и ранен, ты увидишь: When I'm on my knees I'll still believe, Стоя на коленях, я буду по-прежнему верить And when I've hit the ground, neither lost nor found, И лёжа не земле, не потерянный и не найденный, If you'll believe in me I'll still believe Если поверишь в меня — я буду по-прежнему верить. Mumford and Sons, Holland Road
«Я не мог поверить в то, как быстро она от нас ускользнула, — сказал я маме. — Мы вместе смотрели фильмы, поддразнивая ее и Реджи, делали вид, что с ней все хорошо, а стоило моргнуть — и она уже прощалась с нами. Ее болезнь казалась настолько… абстрактной. Нереальной. Когда она покинула нас, все изменилось, и это было так, словно мы потеряли ее дважды». Я немного поерзал, пытаясь устроиться поудобнее на холодной земле. Была рассказана только половина истории, а мне уже было так некомфортно. Тем не менее, я пообещал маме рассказать все от начала и до конца — и я это сделаю. «Я не говорил тебе, как много Джемма стала значить для меня за те месяцы, но с нею у меня будто снова появилась сестра, правда . Даже при том, что мы всегда отводили отношениям Джеммы и Реджи определенный срок, я могу сказать, что ее смерть оставит шрам и на его сердце. И просто наблюдая за ним в те дни, после, я думал о том, что мы не можем быть счастливыми надолго». Поднялся ветер, терзая кожу и требуя, чтобы я закутался в пальто поплотнее и поспешил рассказать оставшуюся часть истории. «Я должен был прислушаться к себе. Может быть, тогда я не был бы потом так удивлен». ___ Мы похоронили Джемму на четвертый день после ее смерти, двадцать девятого декабря, прямо на закате. Энн выбрала для нее платье. Все пространство между надгробиями, окружающими ее собственное, были заполнены людьми, которые ее любили. Люди из группы поддержки больных раком, старые учителя, дальние родственники, школьные друзья и многие другие — все, кто хоть сколько-нибудь знал Джемму, стеклись на кладбище, услышав о ее уходе. Стоя там, на погребении, я со своего места наблюдал за лицом Гарри, ловя каждый признак безумного горя. А когда не смотрел на него, то поворачивался к видневшимся вдалеке надгробиям, принадлежавшим моим матери и сестрам. К тебе. Слишком часто в этой жизни я сомневался в существовании высшей силы, и молился от силы пару раз, но тогда, именно тогда я изо всех сил надеялся, что Джемма прошла через чудесную завесу между живыми и мертвыми и что Физзи встретила её, на ходу предлагая жевательную резинку. Я надеялся, что Фиби и Дейзи взяли ее за руки, а Физзи вытащила бутылек с лаком для ногтей из кармана короткой джинсовой юбки. Хотел бы я, чтобы она никогда ее не носила. Мне хотелось, чтобы так все и было, но Гарри был слишком ранимым, чтобы делиться с ним этими мыслями. Так что я продолжил стоять рядом с ним в сомнительной тишине, ожидая, когда он возьмет меня за руку. Я видел моменты, когда его глаза застилались болью, а сам он становился океаном, отступающим от берега здравомыслия; и чем дальше он отступал, тем больше темнело его лицо. Но когда я сжал его руку, он немного ожил: взгляд помутнел, а воды его океана приблизились к дому. Реджи смотрел на процессию, осознавая тяжелейшее в мире чувство — чувство поражения. Мы все надеялись, что рак снова погрузится в стадию ремиссии, что с нами в самом деле случится чудо, — но теперь нам пришлось принять нависшую неясной тенью угрозу. Он не разговаривал с того момента, как губы Джеммы растянулись в улыбке, а дыхание остановилось. И я ненавидел тот факт, что лучше него справлялся с потерями, что мог держать всю боль внутри, меж костей, мог ее прятать. После похорон, когда последняя официальная часть этого кошмара закончилась, мы с Гарри направились домой, держась друг к другу как можно ближе. Найл и Лиам предложили заказать пиццу, но, быть может, они просто хотели отстраниться хоть немного от всепоглощающего ужаса пережитой нами недели. У них не было времени на то, чтобы должным образом отпраздновать помолвку и как следует пощебетать по поводу планов на будущее. Теперь их воссоединение превратилось в отдаленное будущее: «настоящее» сейчас заволокло густым туманом. Гарри тоже был не особо разговорчив: пока я вёл машину, он выключил радио, а после отправился в душ, не проронив ни единого слова с тех пор, как я вывернул на дорогу. Я сделал все возможное, чтобы обеспечить ему личное пространство, честно, но спустя час вслушивания в звук льющейся воды сдался и открыл дверь. Гарри не потрудился ее запереть, и теперь я видел почему: он сидел на краю ванны, скрестив ноги, все еще полностью одетый в костюм. Вплоть до обуви. — Хазз, идем в постель. Он медленно повернулся в мою сторону с выражением тупого согласия на лице. — Хорошо. Я приму душ утром. — Да, это может подождать. Давай просто отдохнем, лады? Как будто в замедленной съемке, он нагнулся, чтобы снять ботинки. Удовлетворенный тем, что заставил его двигаться, я стащил собственную одежду и натянул новую клетчатую пижаму от Лиама вместе с одной из толстовок Гарри. Успокаивающий запах Гарри и моего нового дома окутал меня с головы до ног, распутывая холодный узел страха, крепко завязавшийся в животе после Рождественской ночи. Пока Гарри переодевался, в наше окно забарабанил сильный дождь. Реджи сказал, что синоптики обещают солнце, но потом предупредил, что в конце дня, скорее всего, будет дождь, даже если сами похороны удастся провести в сухую погоду. Может, ему стоило пойти в метеорологи. Реджи мог предсказывать погоду с такой точностью, словно всю свою жинь только и делал, что её изучал. Сколько раз мы слушали радио, и сколько раз, как только начинался прогноз погоды, он просто качал головой, говоря нам, что это всё полная чушь. И каждый раз оказывался прав. Дверь ванной немного скрипнула, но я продолжал смотреть на то, как капли дождя стекают по стеклу, размывая цветочные кусты, растущие снаружи. Лиаму рассказал, что ему для них отвели несколько маленьких клочков земли: владелец дома считал, что это может сделать местечко более ценным, но я знал: это было ничто по сравнению с тем, какой сад хотел бы иметь Пейн. В какой-то момент, когда я потерялся в своих мыслях, ко мне сзади подкрался Гарри. И пусть сперва я мог этого вовсе не заметить — как только кончики его пальцев прикоснулись к моему плечу, каждый мой нерв и все тело в целом потянулись к нему. Каждая частичка моего естества признавала то, что он был рядом, признавала его горячее дыхание на моей шее и то, как его правая нога смещается ближе, прижимаясь ко мне. — Выглядишь уставшим, — пробормотал он точь-в-точь таким же измотанным голосом. — Я устал, но я не хотел засыпать без тебя. Я откинулся назад, прижимаясь к телу Гарри и жалея, что надел его толстовку. Если бы я не пытался согреться, между нами не было бы никаких лишних слоев одежды. — Теперь я здесь, медвежонок. Давай спать. Он потянул меня за собой, увлекая в постель. Мы зарылись под одеяло и смотрели друг на друга до тех пор, пока Гарри не сдался и не закрыл глаза. Он был прав. Я едва мог думать сквозь окружающую меня дымку истощения. Но у Гарри были кошмары, и он кричал во сне. Сколько всего часов я проспал с момента смерти Джеммы? Шесть. Этой ночью? Ни часа. Мне все еще везло больше, чем Гарри.***
Около пяти утра я выскользнул из его объятий, чтобы приготовить завтрак. Я уже решил попытаться расшевелить его во что бы то ни стало, даже если придётся тащиться вместе с ним на какой-нибудь хипповский митинг или любое другое дерьмо наподобие. Но даже не дойдя до кухни, я наткнулся на Зейна: он сидел на диване, сложив руки вместе, и рассматривал стоявший в ногах чемодан. —Что случилось, приятель? — спросил я. Он не вздрогнул от неожиданности, и мое сердце упало в пятки, когда я понял, что он ждал меня, — он знал, что я не сплю и буду первым, кто его увидит. —Ты думал когда-нибудь, — тихо ответил он, — что все, что мы когда-либо слышали о любви, — ложь? То есть, на самом деле это просто сказка, но какие-то придурки растрепали всем, что она существует, а остальные им подыграли? Ну, и дальше пошло-поехало: певцы-однодневки, любовные романы… И все говорят, что любовь реальна, но мы не можем знать этого наверняка, потому что все, что у нас есть — непродуманная ерунда, доставшаяся нам в наследство от пары-тройки отчаянных лжецов? Я глубоко вдохнул и закрыл глаза. Подобные разговоры всегда причиняли боль, и скажи мне это Зейн пять месяцев назад, я бы, возможно, с ним согласился. Но теперь, с любовью всей жизни, что спала так близко, — я не мог. И, вместо того чтобы спорить, выбрал более безопасный путь. — Немного рановато для таких разговоров. Неужели я сначала даже кофе выпить не могу? — Извини. Тон его голоса ничего не подразумевал, но все-таки я сел рядом, подражая его позе. — Ты не можешь сказать, что не любишь Лиама. Если бы не любил — не собирался бы сбежать, не был бы после новости о его браке так безумно опустошен и в то же время совершенно — только оттого, что он счастлив. — Это не любовь, — запротестовал Зейн. — Это полное дерьмо. Худшее из всего, что я когда-либо чувствовал, Лу. Словно меня выпотрошили. Словно мои легкие больше не работают так, как должны бы. Можно было бы подумать, что это сказываются годы курения, что наконец-то до меня добрались, — но нет, это он меня уничтожил. И я хочу, чтобы у него и Найла была самая длинная и счастливая жизнь, которая только может быть. Но я не могу быть рядом и смотреть. Это самый медленный суицид из всех, что я мог бы выбрать, — а я, уж поверь, за все эти годы обдумал великое множество вариантов. В недоумении от слов Зейна я прижался к нему крепче, делая все возможное, чтобы успокоить, и одновременно с тем придумывая адекватный ответ. В конце концов, все, что я смог спросить, было: — Куда ты идешь? Ответил Зейн слишком быстро, словно репетировал. Всегда это ненавидел. — Мне позвонил Уильям. Блядь, Лу, не смотри на меня так. Мы все прекрасно знали, что не сможем долго оставаться в стороне от этой жизни. Бампер и их уволил, так что нам нужен новый старт. Кроме того, Уильям сказал, что ему нужен умный человек, с которым можно было бы работать. Я не хочу быть здесь и не знаю, куда еще пойти. Работа с Уильямом — лучший вариант из возможных, и я спокойно могу подохнуть, не взваливая на вас затраты на похороны. Я поверить не мог, что он в самом деле уйдет к Уильяму, что пара каких-то волшебных слов — и Зейн купился. Я поверить не мог, что он был готов отдать свою жизнь тому, с кем мы всегда враждовали, — человеку, навеки застрявшему в том аду, из которого нам только-только удалось наконец сбежать. — Не уходи к нему, Зейн. Ты можешь быть следующим. Господи Иисусе, мы и без того слишком долго жили той жизнью: мы были бедными, отчаянными, вечно голодными. Почему бы тебе… — Хватит, — перебил Зейн. — Я знаю, что это глупо и неправильно. Господи, да меня блевать от этого тянет. Но Энн больше не может справляться с нами всеми. Остаться здесь — самая страшная пытка. Сделай мне величайшее в мире одолжение, Луи, это будет самая большая моя просьба. Пожалуйста, позволь мне уйти. Я знал Зейна и понимал, что он сможет сам о себе позаботиться. Каким бы злобным выродком Уильям ни был, на убийство, как Бампер, он не пойдёт. И сдирать с Зейна деньги не станет. Но чем придется за это расплачиваться? Зейн был в таком отчаянии, что решился уйти, и что бы я ему сейчас ни сказал, оно не смогло бы заставить его остаться. — Держись на связи каждый де… — начал было я, но пришлось умолкнуть, когда Зейн, раскинув руки, обнял меня. — Спасибо. Уйти, зная, что ты на меня злишься, было бы слишком тяжело. Слушай… кое-что, практически все — изменилось. Для меня это так. Я не могу осознать этого полностью, но у меня такое чувство, что боли это мне не причинит. — Ладно, — сказал я, не обращая внимания на закручивающийся в животе водоворот страха. Я должен был ему доверять. — Так что, правда вернешься к продаже? — Конечно. Это ведь единственное, что нам подходит, разве нет? — Не говори так. Только не тогда, когда я в самом деле начинаю выпутываться из этого дерьма. Зейн отстранился, похлопав меня по плечу с вызывающим бешенство сочувствием. — Ты знаешь, что это правда, Луи. Ни в чем больше, нигде больше мы не были достаточно хороши. Но, с другой стороны… — он испустил глубокий вдох, и весь мой гнев растаял. — Если кто из нас и сможет выкарабкаться, так это ты. Спокойствие сглаживало черты его лица, пока он вставал и брался за ручку чемодана. Мы вместе подошли к двери; слова себя исчерпали, но то, что осталось несказанным, висело между нами тяжким грузом. И что теперь? Когда я увижу его снова? Выйдя на улицу, Зейн залез во внутренний карман и достал оттуда тоненькую книжку. — Реджи сказал, что она тебе нужна. Я осторожно взял книгу в руки, ногтем большого пальца пробегая по истрепанному заглавию. «Лоскутные Люди». — Мне она тоже была нужна, — продолжил тем временем Зейн. — Хотя не как заявление о том, что я не послушался совета книги. Мне было нужно напоминание. Слабо кивнув, он развернулся на пятках и направился вниз по улице, сжав телефон в руке. Наверное, где-то неподалеку ждал Уильям, чтобы забрать его. Не обращая внимания на зияющую в сердце дыру, я закрыл дверь и побрел на кухню, чтобы пригото… попытаться приготовить завтрак. Пока готовились овсянка и тосты, я пробрался в нашу с Гарри спальню и спрятал книгу в ящик комода, который Гарри освободил специально для меня. Когда я разбудил Гарри с полным подносом его любимой еды, сонливое выражение любви и довольства на его лице почти вытеснило Зейна из моих мыслей. Но не полностью. Мы ели и смотрели телевикторину: Гарри выкрикивал случайные догадки и ошибался из раза в раз, а я наслаждался тем, что вовсю его дразнил. И это мог быть любой другой день до проклятого Рождества. Но кольцо, которое я купил для Гарри, невыносимо красиво блестело на солнце, и я понимал, что как бы больно это ни было, мы должны признать: Джемма умерла, и все, что произошло на протяжении того дня, все, что произошло после, — реально. Много позже, когда Гарри уже доел свой завтрак, а мы продолжали смотреть уже следующий этап викторины (конечно, марафон), в дверную щель нашей комнаты просунулась голова Лиама: — Ребята, вы не видели Зейна? Найл с Харви пошли за продуктами, а я хочу посмотреть «Историю игрушек». — А мы слишком хороши для того, чтобы смотреть с тобой «Историю игрушек», Лили? 1864! — закричал Гарри одновременно с тем, как ведущий игрового шоу показал правильный ответ. Гарри фыркнул. Не 1864, кстати. — Не-а, вы не такие веселые. А вот Зейн будет действительно внимательно слушать все мои теории. Ну так где он? Должно быть, что-то в моем лице меня выдало. Лиам уставился на меня с растущим чувством растерянности. — Луи, где Зейн? Даже Гарри повернулся с умеренным любопытством во взгляде. Вдох через нос, выдох через рот. Один. Два. В конце концов, я сумел расставить слова в том порядке, в котором они никогда не должны были бы стоять. — Он ушел. С одним нашим старым приятелем. Они, наверное, проедутся по штатам и начнут новый бизнес. Лиаму потребовалось добрых полминуты, чтобы осознать, но, как только он это сделал, я понял, что был прав насчет абсолютно всего, что видел тогда на кухне. И его «да», сказанное Найлу, было ошибкой. — Он ушел? Навсегда? Нет, Зейн ничего не говорил о том, вернется ли он когда-нибудь, но говорить было не обязательно. — Наверное, я буду изредка с ним встречаться. Но не думаю, что он вернется сюда. Рот Лиама открылся и закрылся, а в глазах промелькнула череда бесчисленных эмоций, прежде чем он покинул комнату, но было кристально ясно: охватившую его невыносимую агонию я только начинал испытывать. Гарри повернулся ко мне, и его обычно простодушное лицо кипело возмущением. — Ты знал, что он уезжает, и никому не сказал? — Еще пару часов назад я понятия ни о чем не имел, и это, в конце концов, не мое дело, чтобы кому-нибудь рассказывать. — И ты даже не попытался его остановить? Я был потрясен его раздражением, если не сказать больше. — Пытался, Хазза. Он не стал меня слушать. Поклялся, что Уильям изменился, и сказал, что не может оставаться здесь и смотреть на Лиама и Найла, которые стали парочкой. Ты должен понять… Но Гарри этого не сделал. Он отбросил одеяло и ушел, через мгновение хлопнула дверь в комнату Лиама. Во время тихих пауз между рекламами, клянусь, я слышал плач. Да, я любил Лиама — но чего он ожидал? Не того же, в самом деле, что обманутый им Зейн будет счастлив? И Гарри не имел права на меня злиться. Если я, со всеми своими сомнениями, отпустил Зейна к Бамперу, он должен был просто это принять. Выбитый из колеи, я пнул одеяло в сторону и отнес тарелки Гарри на кухню только для того, чтобы обнаружить, что должен водрузить их на уже довольно большую кучу немытой посуды. Так я и отвлекся. От ухода Зейна, от омерзения, которое испытывал ко мне Гарри за то, что я его не остановил, и, конечно, от Джеммы и Луки. Я начал с кухни, отскребя каждую тарелку до блеска, затем помыл пол и разобрал содержимое холодильника. А после этого принялся бродить по дому, подбирая одежду для стирки и выравнивая груды журналов и книг. В таком месте как это, где главенствовал стиль хаотичных цветов и принтов на стенах, это было максимум моих возможностей. Но я убирался, пока Гарри наконец не вышел из комнаты Зейна и не сел на диван. Он молча смотрел на меня, пылесосившего коричневый ковер. Вскоре после этого Харви и Найл притащили еду, но я не позволил им раскидать покупки как попало: теперь в холодильнике существовала своя система расположения продуктов. Гарри появился возле меня, словно тень, как только я закончил складывать фрукты в кухонную миску. — Хэй… — Привет, — коротко ответил я, вытаскивая из ящика серебряные столовые приборы. Мне очень хотелось разложить их как положено: на дне — большие ложки, справа — ножи… — Я не злюсь, — легко сказал он. —Больше нет. Просто Ли сейчас совершенно разбит, и это проблема, которую не решить. Я сорвался на тебе, мне очень жаль. Я закрыл глаза и вслушался в это извинение как следует, прежде чем вернулся к работе. — Все нормально. Чем хочешь заняться сегодня? Витавшее в воздухе напряжение заметно спало, и Гарри, взобравшись на барный стул, подмигнул. — Всем чем угодно. Можем танцевать на луне, целоваться под Эйфелевой башней, или, быть может, поедать спагетти в Италии… — Что-нибудь более реальное, пожалуйста. — Ну… — он задумчиво нахмурился. — Мне нужно пойти в спортзал: занятий йогой не будет ещё несколько недель, а я должен держать себя в форме. Скучноватая идея для свидания, знаю, но хоть что-то. — С удовольствием схожу с тобой. Только дай мне время тут закончить и переодеться. — В шорты для йоги? — спросил Гарри с тем пошлым энтузиазмом, по которому я так безумно соскучился за последние несколько дней. — В длинные спортивные шорты. И халат. Ты не сможешь увидеть ничего, даже мои щиколотки. — Но ведь они мои любимые! — заскулил Гарри— Пожалуй, следует сделать пару фотографий на телефон. — Ха. Гарри настоял на том, чтобы машину вел я: потому что мне было необходимо привыкнуть к своему новому грузовику, а ещё, может, потому что сам он был занят запихиванием себе в рот бесчисленных кексов. Чего, конечно же, не мог делать во время вождения. Козлина. Но выглядел он в своей облегающей футболке и спортивных шортах просто шикарно, так что я его простил. Тренажерный зал Гарри также спонсировал и его занятия йогой, так что он лишь раз провел своей карточкой — и нас обоих пропустили в просторную комнату. У стены выстроился ряд пустующих беговых дорожек, стоявших перед рядом зеркал и самых разных тренажеров. Оглянувшись, я понял, что зал совершенно пуст. — Где все? — спросил я, вздрогнув от слабого эха. — Технически, тренажерный зал сейчас закрыт для всех, кроме персонала. Которым я, так уж случилось, являюсь. — «Закрыт»? Да сейчас полдень! — Мы даем людям собрать себя в кучу после праздников, — объяснил Гарри. — Все равно никто не захотел бы вставать и тащиться сюда по снегу просто для тренировки. — Мы ведь сейчас говорим о том снеге, через который ты только что заставил меня продираться? Гарри посмотрел на меня с веселой улыбкой. — Что сначала — штанги или бег? — Бег. К моему вящему удовольствию, Гарри вытащил из кармана бандану и повязал поверх волос, чтобы ничто не падало ему на лицо. Честно говоря, он никогда еще не выглядел смешнее — что описывает масштабы трагедии безо всяких слов. Я начал с самой низкой скорости, предлагаемой беговой дорожкой, позволяя уставшим мышцам размяться при обычном шаге. Наличие автомобиля значило, что теперь мне не нужно будет ходить пехом по несколько миль, как привыкло тело. Жалких пять минут спустя я бежал уже практически на самой высокой скорости, наблюдая за тем, как Гарри, на своей средней, начинает спотыкаться и задыхаться. — Уже хочешь перейти на подъем всяких железяк? — поддразнил я. Мое дыхание сбивалось едва заметно. — Как… уфф, ты… уфф… это делаешь? Гарри издал хрип поражения и ударил по цифрам на консоли, пока не перешел на неспешный шаг. По его упершимся в бока рукам я мог точно сказать, что он вымотался до предела. Но справедливости ради стоит заметить, что он продержался дольше, чем среднестатистический человек. — Я всю свою жизнь бегаю, детка, — объяснил я, продолжая бежать быстро-быстро. — От людей. К людям. Откуда-то и куда-то. Вот почему наличие грузовика для меня — так странно. Я к такому не привык. Я нажал на кнопку «стоп». Пять миль. Беговая дорожка замедлилась до скорости улитки, затем остановилась. — А теперь пошли поднимать штангу до тех пор, пока наш сердечный пульс не придет в норму, —предложил я, когда стало очевидно, что в ближайшее время Гарри не собирается прекращать на меня пялиться. Когда он бросил к скамейкам, в его глазах появился блеск. Может быть, нам с Гарри не следовало расширять нашу сексуальную жизнь. Теперь все в нем заставляло меня думать о глазах Гарри той ночью, в душе, о том, как втягивались его щеки вокруг моего члена, а опущенные ресницы трепетали. — Присоединишься? — спросил Гарри. Как будто бы я мог отказаться.***
Школа у Гарри и Найла должна была начаться только завтра, поэтому мы провели наш последний свободный день сидя перед телевизором и смотря остатки традиционного шквала новогодних мультиков. Любимчиком Гарри был Джек Фрост, а Найл обожал Рудольфа. Лиам хотел было посмотреть какие-нибудь Диснеевские мультфильмы, но Хоран, благослови его Господь, идею сразу же откинул, так что этого нам делать не пришлось. Мы изо всех сил сохраняли баланс, что нашли в ту ночь: Лиам и Найл старались друг на друга даже не огрызаться, а Гарри — не вспоминать о своем детстве, как бы сильно Рождественские мультики ему о нем ни напоминали. Мы старались не говорить о Джемме, когда болтали о прошлом. Около полуночи энергия Найла иссякла, и Лиам начал настаивать на том, что пора ложиться. — Завтра школа, детка. И тебе нужно подтянуть математику. — Да нахуй математику, — сонно пробормотал Найл Лиаму в плечо. Но в итоге все равно встал и, спотыкаясь, поплелся позади Лиама, пока за ними не закрылась дверь спальни. Я встал, чтобы последовать их примеру и тоже отправиться в постель. Но Гарри обхватил меня за талию и потянул к себе на колени. — Давай пока останемся. Можем посмотреть канал с огнем. «Канал с огнем» был хренью, которую мы нашли перед Рождеством. Обнаруживший его Зейн просто павлином ходил, особенно после того как все мы объявили его находку чудом. А по сути это был канал, где не показывали ничего, кроме реалистичного камина, с тихой музыкой на фоне. Я проваливался в дрему каждый раз, когда мы его смотрели. — Если хочешь, чтобы я заснул прямо здесь, тогда конечно. Вперед, переключай. — Хорошо. Но только потому, что ты так сказал. Гарри развязно мне подмигнул и откинулся назад так, что мы разлеглись на диване, а я вытянулся на его груди. Несмотря на угрозу сразу же заснуть, я все еще боялся, что Гарри приснится кошмар. Так мы и лежали ещё какое-то время. Я смотрел на настенные часы, считая минуты. Вскоре по комнате разнесся тихий храп Гарри, успокаивая меня, но вместе с тем и как-то даже умиляюще раздражая. Я решил тоже немного поспать, ощущение тепла и правильности происходящего успокаивало меня, словно погружение в теплую ванну. Как только мои глаза закрылись, Гарри заметался подо мной и застонал, заскулил. Сев, я всмотрелся в его лицо. Ему снился кошмар? Словно в ответ на этот вопрос, из уголка его закрытого глаза выкатилась одинокая слезинка. — Гарри, проснись! Схватив Гарри за плечо, я начал резко его трясти, пока глаза Гарри не распахнулись и он не задрожал подо мной. — Что? В чем дело? — Думаю, тебе приснился кошмар. Ты бился во сне, словно угорь. А как прикажешь засыпать на трясущейся кровати? — спросил я, пытаясь пошутить. Он выдавил в ответ улыбку, которая почти сразу погасла. — Так ты в порядке? — поинтересовался я, наблюдая за тем, как тускнеет его взгляд, направленный в пространство поверх моей головы. — Это просто… Как ты думаешь, когда это прекратит причинять такую боль? Его вопрос поразил меня, словно удар в живот. Ну отлично. И как мне сказать ему, что этого никогда не случится? Я не мог лгать Гарри, но правда сейчас сделала бы ему еще больнее. — Со временем станет легче. — Нейтральные слова сработали. — Просто знай, что она больше не страдает. Это клише, конечно, но ведь не просто так им утешали тысячи раз и до меня. — Завтра кажется настолько далеким, — вздохнул Гарри. — Особенно теперь, после того как мы пережили… это. Думаю, хуже всего — понимать, что я больше никогда не увижу ее лицо, или не крикну ей поторопиться, когда Джемма засядет в ванной, или не подерусь за право заграбастать большее количество блинчиков на завтрак... Я никогда не зудмывался об этих вещах, пока они не исчезли, понимаешь? — Я понимаю. Уж поверь. — О Боже, Лу, прости. Поверить не могу, что забыл, насколько тебе это знакомо. — Мы все тебя понимаем, — просто сказал я. — Харви, Реджи, Зейн, я… Лука бы тоже понял. Мы все потеряли в этой жизни что-то очень важное, и это привело к… трудному положению, в котором мы были, когда в моей жизни появился ты. — Например? — спросил Гарри. — Ты ведь поделишься со мной? И если бы не свежие слезы на его щеках, я бы ничего ему не сказал. Это, в конце концов, не мое дело. Но Гарри хотел знать, и он никому ничего не стал бы разбалтывать. — Харви… — Я начал с самого младшего из нас. С самой невинной ошибки. — Он… мм… устраивал кемпинг-туры, продавал оборудование для богатых людей. Разумеется, у них были постоянные клиенты, и иногда какая-нибудь женатая пара, испугавшись чего-то, требовала остаться на ночь в его домике на колесах, и тогда, пока сам Харви спал в их палатке, клиенты смотрели телик и ели его еду. — Познаем секреты кемпинга, — заметил Гарри, все еще немного всхлипывая. — Не совсем. В общем, в один прекрасный день одна из таких парочек рассорилась. Муж сказал жене, что хочет жить в палатке, и она может либо смириться с этим, либо уйти. А она вспылила и прибежала прямо в трейлер Харви. Хотя понятия не имела, что на самом деле он там жил. Она считала, что это было какое-то запасное жилище для отдыхающих, слишком напуганных лесом с наступлением темноты. Они сидели вместе, распивали вино, и он влюбился. Каждый раз, когда они разбивали лагерь, жена якобы боялась и уходила спать к Харви. — Спать или заниматься сексом? — спросил Гарри. — И то и другое, но в основном — секс. — Я улыбнулся и продолжил: — Муж перестал привозить ее сюда, и она наплела ему, что вступила в кучу местных организаций, которые отнимали у нее кучу времени — и позволяли оставаться с Харви. По руке, успокаивая, скользнули пальцы Гарри. А я даже не понял, что мой голос дрожит. — Муж узнал правду? — О да. Застукал их вместе, потом развернулся и вышел. В ту же ночь, когда жена ушла домой, Харви заснул в своем трейлере и спал, пока не проснулся от запаха дыма. Пальцы, что скользили по моей руке, замерли на запястье. — Неужели он?.. — Да. Поджег трейлер. Когда Харви выбрался, он так ужасно обгорел, что не мог покинуть больницу несколько месяцев. Они с Реджи росли вместе, а мы с Зейном на тот момент уже начали жить в одной квартире. Поэтому, когда Реджи спросил, может ли Харви пожить с нами, кончилось все тем, что Харви упросил остаться и Реджи. Редж потерял маму несколько лет назад и кантовался в местных приютах, пока не вырос настолько, что уже не мог жить в квартирках размером с обувную коробку. Он был очень благодарен. И это были самые лучшие времена. Мы все по очереди уклонялись от обязанности снимать кусочки обгоревшей кожи со спины Харви, и пускай в конце концов мы это сделали — все равно было забавно, когда он гонялся за нами, как сумасшедший. Мальчишка вырос в лесу и не имел ни малейшего представления о том, как кататься на скейтборде. Зейн его научил, пришлось даже нырнуть в мусорный бак возле скейт-клуба, чтобы достать ему доску: их выбрасывали богатые детишки, когда появлялись новые модели. И Зейн, в классическом Зейно-стиле, сделал на обратной стороне доски граффити с именем Харви в сложном спиральном паттерне. Вначале Реджи нас сторонился: он все еще испытывал боль и бесконечную усталость от череды страшных злоключений, сломавших его детство. Но в один прекрасный день, через неделю после того как к нам присоединился Лука, у нас зашел разговор о любви. Харви настаивал на том, что больше никогда на такое не пойдет, Реджи, Зейн и я сошлись на том, что любви не существует. Лука утверждал, что она есть, но только для хороших людей, которые проживали свою жизнь совершенно бескорыстно и ради других. «Любовь, — сказал он, — это величайший подарок, который могло получить человечество. И такие подонки как мы ее не заслужили». С этим поспорить мы не могли. Вот тогда Реджи и сказал, что у него есть для нас история. Он прочитал ее, пока мы сидели кружком на потертом ковре, прямо так, из головы. И Зейн, у которого в глазах словно загорелось по звездочке, спросил: «Я могу ее проиллюстрировать?» — Луи? — беспокойство в голосе Гарри выдернуло меня из воспоминаний. — Д-да? — Как ты думаешь, все они… они будут в порядке? — Да. У нас все будет просто прекрасно. У всех нас, — добавил я, глядя ему прямо в глаза. — Расскажешь мне историю Луки? И Зейна? — Не сегодня, любовь моя. Но я могу рассказать тебе историю Реджи. Я давно хотел поделиться ею с тобой, но это никогда не казалось мне уместным. А сейчас, думаю, самое время. Я слез с Гарри и направился в спальню. Нашу комнату опутала тьма, шторы, которые Гарри повесил для меня, чудесно выполняли свою работу. Ни сияние звезд, ни луна не освещали мой путь. Не то чтобы это имело значение: эту комнату я знал как никакую другую. В своем ящике комода я пробрался под носки и нижнее белье — и достал оттуда книгу. Обложка — две руки, почти отчаянно сжавшиеся воедино — была словно на камне высечена на изнанке век. Я мог безо всякого труда проследить каждую линию рисунка даже с закрытыми глазами. Возвращаясь обратно к Гарри, я уже знал, что это будет обязательство даже серьезнее, чем кольцо. Может быть, не для него — но для меня. Книга была нашим путеводителем, а ее строчки намертво впивались в наши уста, пока мы выкрикивали в темных переулках имена безликих незнакомцев. Мы всегда помнили, что любовь нам — не помощник, и что все, что мы можем делать, — это сомневаться и дрожать от страха, доверив частичку себя хоть кому-то. Но дело в том, что я доверял Гарри. Чёрт возьми, да я доверял ему больше, чем самому себе. Когда я вынырнул из-за угла, Гарри оживился, подвигаясь, чтобы освободить мне место. — Что это? — В детстве мама Реджи рассказывала ему сказки на ночь. О рыцарях, драконах и воинах. Они шутили о том, что ее истории когда-нибудь обязательно опубликуют, но я не думаю, что она хоть на что-то надеялась после того, как отец мальчика застрелился, оставив семью без гроша. Но Реджи любил мать, очень сильно любил. Между ними была сильнейшая связь. Поэтому он начал записывать сказки, которые она им рассказывала, настаивая на том, что в один прекрасный день они их опубликуют и им не придется больше читать их при свечах только потому, что у них нет денег заплатить за электричество. — Я даже не думал… — начал было Гарри, явно встревожившись. Может быть, он сожалел о том, насколько жестким был с Джеммой. — Все в порядке, —прервал его я. — Об этом не догадывается подавляющее большинство людей. В ночь, когда у матери Реджи случилась передозировка, ее история стала другой. Ни героев, ни любви, ни «жили они долго и счастливо». Она вселила любовь в жизнь Реджи, а после забрала ее всю без остатка. Это не была сказка на ночь, поверь мне. Возможно, стихотворение. Или, я думаю, предсмертная записка. Реджи не любит об этом задумываться. Но, как бы то ни было, Зейн проиллюстрировал эту историю, и мы оставили ее у себя. На случай, если нам вдруг понадобится напоминание. Светившиеся острым интересом лаза Гарри были прикованы к книжке. — Тогда прочитай. Мне очень любопытно. Я криво улыбнулся и открыл книгу. Страницы были жесткими от краски, и я начал читать тихим голосом. Гарри положил голову мне на плечо, скользя глазами по картинкам. А я читал ему один из последних секретов, которые у меня остались. Когда-то, давным-давно, люди Были созданы целыми и здоровыми И когда-то они и оставались такими: Цельными, полными А их сердца принадлежали только им одним Когда-то, давным-давно, города Строились на холмах Но лес преклонился перед Цементом И тем не менее… все, что пало Однажды восстанет А все, что воскреснет — станет сильнее Иначе оно не существовало Вообще Ни в памяти, ни наяву Лес боролся, боролся И тем не менее… дети начали Спрашивать, почему это В городе их растет лес Вместо того чтобы спросить Почему это город растет В лесу И это происходит до сих пор Когда люди вдруг спрашивают О естественных, самых обычных вещах Таких как любовь И боль И не раз С того времени Дети спрашивали у своих родителей Почему подростки носят Бинты на своих запястьях И тогда родители Объясняли Что им на самом деле не доставало Чего-то, чтобы начать Ценить жизнь Родители называли их лоскутными людьми Со всеми частями И всем их счастьем Утилизованным, переработанным В красивые таблетки Со днями недели Запакованные в уродливую зеленую банку Они не владели своими сердцами На самом деле Сердца Принадлежали людям в серых костюмах Кивающим над блокнотами «Все, что когда-то пало Неизменно однажды восстанет», - так говорят Но кое-что никогда Не сможет встать во весь рост И снова пойти В городе, растущем в лесу Царило отчаяние Под кожей растущее И, дорогой, я знаю, ты спрашивал о папе Но и у него были швы И бинты, чтобы держать его воедино И все же он слишком себя ненавидел Резал запястья, чтобы помочь ненависти Выйти наружу Вместо того чтобы держать ее внутри Но он любил нас и свою Свободу Одинаково В тот день, когда пустил себе пулю В голову Я не хочу, чтобы ты боялся Все, что от него осталось, мы упокоили в гроб И все, о чем я прошу Это чтобы ты никогда не стал Лоскутным Человечком Со всеми твоими изломанными частями И рваными ранами от незнакомцев с улиц Оставайся неделимым И оставайся собой Пока не посмотришь На чье-то сердце. И этим Дашь им власть Сорвать свои швы Долгое время Гарри с совершенно опустошенным видом смотрел на последнюю страницу. Я захлопнул книгу, боясь, что как-то выбил Гарри из колеи, но, как только страницы снова слились воедино, он очнулся. — Что ты… Что ты хочешь сказать мне этим, Лу? Я сделал глубокий вдох. Вот она, самая трудная часть. — Мы все нарушили часть обещания, и плевать, что оно было дано всего лишь ради Реджи. Мы сошлись в одном: любовь только сломит нас, уничтожит, и мы, скорее всего, станем следующей погребенной под грузом горя жертвой. У нас было бесконечное множество нездоровых способов борьбы… особенно на первых порах. Тогда мы договорились остановиться и взять в руки то, во что люди хотели нырять с головой, — чтобы хоть так иметь в своих руках власть. И ты не поверишь, сколько «замечательных» вещей нам говорили, когда узнавали, что мы продаем. Именно так мы и попали на вершину, совершенно не возникая против того, чтобы держаться подальше от общества, которое решительно отворачивалось от людей вроде нас. И мы были так самодовольны, изобретя эти... правила жизни, делавшие ее не в пример проще. Оказывается, стоило нам прекратить думать о морали — и этим тут же занялись другие. Неохотно, ведь я никогда не делал этого раньше, я взял пальцы Гарри и провел ими по внутренней стороне предплечья. — Что ты чувствуешь? — спросил я. — Шишки? — шутливо ответил он. А потом щелкнуло. — Ты… Ты что, правда?.. Я робко кивнул и отпустил его руки. Пальцы Гарри продолжали прижиматься к белым шрамам, тактично, но не полностью скрытым татуировками. — Чего еще я о тебе не знаю? — с оттенком отчаяния в голосе спросил он. — И когда ты собираешься прекратить сбрасывать на меня такие вот бомбы? — Не расстраивайся, — успокоил его я. — Я прочитал тебе это не просто так. Знаешь ли ты, сколько лет мы твердили, что никто и никогда не получит власти причинить нам боль? Что мы никогда не дадим никому такого шанса? Он покачал головой, все так же исследуя глазами мои шрамы. — Четыре. Четыре долгих года, и мы держали себя в безопасности. Реджи съехал ненадолго, когда жил со своей девушкой, о которой мы узнали совсем недавно, но мы всегда держались вместе. А потом Зейн забыл продать свою месячную долю и попросил меня пойти на продажу вместе с ним. И там, в парке, я увидел самого красивого в мире парня, который крепко спал в задней части фургона. Когда он проснулся, мне показалось, что он ждал меня всю жизнь. А я ждал его. Разумеется, ребята сразу же обо всем узнали. Но потом Зейн и Лиам… Даже Реджи, человек, для которого изначально была написана эта история, тот, кто воспринимал ее серьезнее всех остальных, — он тоже влюбился. Ты, твой друг и твоя сестра — вы разрушили все, о чем мы знали. И Зейн дал Лиаму ту самую власть, которой мы поклялись никому не давать. Лиам чуть не убил его. А Реджи дал ее Джемме, и теперь он потерян как никогда. При упоминании ее имени я тяжело сглотнул. — Несмотря ни на что… И да, я прекрасно знаю, что не каждая история любви заканчивается счастливо, но хочу, чтобы ты понял: я принадлежу тебе без остатка. Я люблю тебя — и не говорю об этом легкомысленно. Я настолько тебя люблю, что сейчас рассказал все это; настолько, что верю: ты никогда не причинишь мне боли, хотя это не совсем справедливо, ведь за такой короткий промежуток времени я успел столько раз сделать больно тебе... И я знаю, что двое из нас, после того как мы нарушили данное Реджи обещание, совершенно разбиты, но мы с тобой… Я думаю, что мы можем сделать это, Хазза. Я так сильно хочу верить в нас. В его глазах блестели, склеивая ресницы, слезы, пока мокрые дорожки не потекли наконец по щекам. Я что, так сильно его расстроил? — Если ты тоже хочешь этого, — запинаясь, закончил я. А что еще мне оставалось делать? Я либо довел его до точки невозврата, либо навсегда изменил наши отношения. А потом, медленно, как я и мечтал, Гарри положил ладонь на книгу и вытянул ее из моих рук. Положил рядом с собой и придвинулся ближе. — Пожалуйста, никогда больше, никогда не причиняй себе вреда, — жестко прошептал он. — Не смей думать, будто я не люблю тебя так сильно, что это с ума меня сводит. И никогда не думай о том, что я сделаю тебе больно. Я бы никогда не… я даже представить себе это не могу. И это, казалось, было все, что мне нужно было от него услышать, чтобы мои тревоги отошли на задний план, утонув в любви в его глазах и в том, как он коснулся своими губами моих. Я понятия не имел, куда нас приведет эта дорога, но все неизбежно должно было встать на свои места. И все было хорошо. По крайней мере, до некоторого времени.***
Все поменялось так быстро, что я и моргнуть не успел. На следующий день мы с Лиамом развалились на кухне: он как раз подшучивал над моими навыками готовки, когда Гарри и Найл въехали во двор. — А что, школа уже закончилась? — спросил я, словно и не смотрел на часы каждые тридцать минут в ожидании Гарри. Отвыкать от постоянного времяпровождения с ним, вечных поцелуев в любое время, от этих паршивых каникул было херово. До этого, осенью, было не настолько худо. Днем я спал, а около полуночи выходил на продажу, так что у меня был отличный перерыв в графике, куда Гарри прекрасно вписывался. Теперь же я ждал его весь день, и это было мучительно. — Должно быть. По крайней мере, время примерно то. Хорошо, что я уже кое-что приготовил, иначе бы Найл закатил истерику. Снаружи синхронно хлопнули дверцы двух автомобилей, и, когда Гарри открыл дверь, до нас донесся смех Найла. Один взгляд на лицо Гарри — и мой желудок сжался. Он был… почти обезумевший. Никак иначе это было не описать, но это не имело смысла, ведь Найл выглядел так, словно Рождество пошло по второму кругу. — Ты подкалываешь Гарри? — заругался Лиам, положа одну руку на бедро, а другой угрожающе выставив вперёд лопатку. — Очень даже может быть. Это блины с черникой? — Да, если ты не подкалывал Гарри. А если подкалывал, то это блины с изюмом. — Только не изюм, — заскулил Найл, обнимая Лиама. — Пожалуйста, Лили. Хорошо, я его поддразнивал, но ты никогда не догадаешься, кто наш практикант на музыке! — Найл… — предупредил Гарри. Он стоял позади, возле двери, засунув руки в карманы и сгорбившись в плечах. — Гримми! Лиам застыл, глядя то на меня, то на Гарри с первыми нотками страха во взгляде. — Найл, в каком месте эта новость должна быть хорошей? — Ни в каком, — просто сказал Найл. — Это просто смешно, ведь он думает, что сможет вернуть Гарри обратно… — Я машинально ощерился. Какого черта? А Найл продолжал, не обращая внимания: — Он так и сказал. Хватает Гарри за руку и говорит: «То, что у тебя есть парень, не имеет никакого значения». — Найл, черт возьми! Ирландец вздрогнул. Гарри редко повышал голос, но зато, когда он это делал, все знали, что он по-настоящему в ярости. — Я не хочу ничего о нем слышать. Я весь день его избегал — и думал, что хотя бы дома мне станет легче, но ты снова начинаешь. Забудь ты про него! — Кто такой Гримми? — спросил я. Мой голос звучал слишком нятянуто и монотонно даже для моих собственных ушей. Гарри вздрогнул. — Ник Гримшоу. Гримми — это просто… — Кличка, которую ты ему дал, — пробормотал Найл, и Гарри покраснел. — Он мой бывший парень, — выплюнул Гарри, бросая на Найла очередной взгляд. — Сделай огромный акцент на слово «бывший», ладно? Этому есть своя причина. Бывший, и поэтому я не хочу иметь с ним ничего общего — и никогда не буду. Я не мог найти ни единого слова, чтобы выразить лавину тех эмоций, что душили меня изнутри. Гарри не рассказывал мне о своем бывшем. Никогда. Я тоже не упоминал обо всех своих одноразовых пассиях, но это значило, что я не имею с ними никакой связи. — Почему он твой бывший? — спросил я, пытаясь контролировать тугие струны ревности, прошившие голосовые связки. Лиам отвернулся к плите, а Найл быстро извинился и нырнул в ванную. Пейн повернулся и посмотрел ему вслед так, словно очень желал оказаться на его месте. — Он… — Гарри шумно сглотнул. — Э-э… употреблял много наркотиков. У него вошло в привычку продавать их и покупать… что бы он там себе ни воображал… «Привычка». Мой разум обработал это слово и выплюнул. Это, блядь, не привычка. В устах Гарри это прозвучало простым хобби, которое можно кинуть в любой момент, как вязание. Или, там, садоводство. Нет — продажа была всепоглощающим образом жизни. Моей жизни. Она все еще висела надо мной, и в последнее время было особенно странно не тусоваться в клубе, слушая ругань Зейна и Реджи или разговоры Харви и Луки о спорте. Это было странно — не продавать, не стоять в переулках, грея руки и ожидая клиента. Теперь я целиком и полностью понимал реакцию Гарри. Я внушал ему отвращение, и он был безумно счастлив несколько месяцев назад, когда я солгал и сказал ему, что больше не продаю. Тогда я его подвел. — Между нами все кончено, — выпалил Гарри, закусив губу в повисшей тишине. — Я тебе верю, — сказал я, но голос показался слишком плоским даже мне самому. Изо всех сил пытаясь вернуться к своему старому доброму сарказму, я ухмыльнулся и вытянул руки, приглашая Гарри в объятия. Он с благодарностью шагнул вперед, вздохнул мне в шею. — Ты ведь не планируешь кинуть меня ради него, правда? — подначил я. — Никогда! — очевидно обидевшись, воскликнул Гарри. — Тогда не вижу в этом проблемы. Но мне нужно найти себе занятие. Пока ты торчишь в школе. Я не могу сидеть и ждать тебя весь день. — Он весь день скучал, — поспешно добавил Лиам с очевидным облегчением. — Ничего подобного, — упорно возразил я, тем не менее придвигая Гарри ближе к себе и обвивая ноги вокруг его талии. — Я бы никогда не стал одним из тех парней, которые душат своего партнера. Я прижал его еще ближе, до сладкого смеха. У меня не было права потерять этот звук, и уж тем более не по причине проблемы, исчерпавшей себя еще до моего появления. Гарри отстранился, но потянул меня с собой, пока я не обернулся вокруг него, как коала. Так он и донес меня до своей машины, где сгрузил на пассажирское сидение. Подмигнув, Гарри закрыл за мной дверцу, но я все равно расслышал крик Лиама: «Вы куда собрались?! Еда почти готова!» — Макдональдс! — падая за руль, крикнул в ответ Гарри. Любой транспорт в мире был слишком маленьким для его долговязого тела. Наблюдать за тем, как он сгибается в три погибели, было бесконечным развлечением. Но даже пока Гарри пристегивался и включал радио, я не мог перестать думать о том, как выглядит этот Гримми-Ник. Красив ли он? Как долго они с Гарри были вместе? И что стало последней каплей в их отношениях? В следующий миг до меня дошла суть еще одной проблемы, временной отодвигавшей худшее на задний план. — Я не могу никуда ехать! Я в пижаме! — В моей пижаме, — поправил Гарри. — И выглядишь очаровательно. Он тоже был прекрасен, сидя в синем пиджаке и обтягивающих джинсах. А Ник замечал, какие длинные у Гарри ноги? А его сколотый зуб — он был до Гримми или после? — Хорошо, — уступил в конце концов я. — Но ты платишь. Как будто могло быть иначе. Уже когда мы ехали домой, я, перегнувшись через коробку передач, чтобы украсть немножко его мороженого, увидел вывеску. — Эй, останови-ка! — Здесь? — Гарри затормозил посреди улицы. Мокрый снег скользил по стеклу и затемнял красный свет впереди. — Я обычно доезжаю до самого светофора, прежде чем остановиться… Но знаешь… И так тоже работает. — Нет, Жираф. Это мой тату-салон. Давай зайдем внутрь ненадолго. Не говоря ни слова, он развернул машину в другую сторону, пересек дорогу в неположенном месте и, вырулив на заброшенную улицу, припарковался прямиком там где надо. Здесь стояло только три автомобиля, и то, скорее всего, принадлежавших тату-мастерам. Кельвин всегда говорил, что для них праздники вечно растягиваются: обычно люди решаются потратить свои рождественские деньги на тату только несколько недель спустя. — Не собираешься рассказать мне, что мы тут делаем? — Даже несмотря на этот вопрос, Гарри отстегнул ремень и выбрался из машины, полностью мне доверяя. — Здесь объявление, что им требуется помощь, — рукой указал я. — Им нужен человек на ресепшн. — Ты? На ресепшн? — А что? Я могу это сделать. — Нет, я просто… —он покачал головой. — Я пытаюсь представить тебя в юбке и блузке. — Прибереги это для спальни, — пошутил я и, схватив его за руку, потащил внутрь. Атмосфера в зале ожидания была точь-в-точь такой, как я привык, хоть я никогда не ездил в этот тату-салон раньше. Кельвин почти всегда приезжал сам или встречал нас снаружи на своей машине. Вдоль красных стен были выставлены черные диваны с видом на плоский телевизор над старым прилавком. По MTV показывали новый эпизод «Кодекса парней», но звук терялся за жужжанием тату-машинки в задней комнате. — Может, нам лучше уйти? — А может, нам лучше позвонить в этот колокольчик? — предложил я и, взяв серебряную штучку с прилавка, как следует тряхнул. После короткого звонка тату-машинка на мгновение затихла. Приглушенные голоса немного о чем-то поспорили, а потом из комнаты вышла высокая женщина с бритой головой и многочисленными кольцами в брови. Фиолетовые перчатки немного наезжали на татуированные рукава. Рисунки были женственными и сложными, в то время как наши с Зейном — довольно… случайными. Вот только смотришь — волк воет на солнце, а в следующий миг это же солнце переливается в сложные завитки, превращающиеся в цветы — и так по кругу. Следом за ней шел мужчина с высунутым наружу языком, и по его лицу текли слезы. — Деточка, — пробормотала женщина, скользнув за прилавок, и добавила уже в полный голос: — Цену знаешь. Мужчина, услышавший, судя по всему, оскорбление, убрал руку от лица и вытащил несколько мятых купюр из заднего кармана, бросив их в ее сторону. — Ука, — сказал он, стараясь не задеть недавно проколотый язык. — Слабак, — без колебаний ответила женщина. Да уж, здесь клиент явно не был как принц голубых кровей. Покачав головой, она повернулась к нам. —Чем могу помочь? Она прошлась взглядом по всей длине моих рук, отмечая татуировки так, будто я их только для нее и делал. Ее посаженные на кошачий лад глаза рассмотрели каждый из моих пирсингов. Два кольца в брови, губы, уши. Решив, видимо, что я ей нравлюсь, она спрятала все свои колючки. — Я заинтересован, — сказал я, тыча большим пальцем в сторону объявления. — И знаю, что Кельвин хотел бы, чтобы я болтался поблизости. Плюсом, я вырос в местах типа этого, так что вам не придется слишком на меня орать. Да как бы то ни было — я быстро адаптируюсь. Она еще раз посмотрела на меня, прежде чем пожать плечами. — Хорошо. Ты нанят. — Че-чего? — возмутился Гарри. — Вот так просто? — А почему бы и нет? — Она пожала плечами. — Приходи завтра примерно к девяти, а? Пройдёмся по всем твоим обязанностям. Может быть, в скором времени вообще сможем поставить тебя на пирсинг. Мне пришлось рукой заглушать смешок. Я проколол Зейну губу при помощи кубика льда и швейной иглы — и проделал великолепную работу. Нам уже было не по девять лет, когда мы решились самостоятельно проколоть себе уши. И я бы хорошо знаком с пирсингом и прочим шлаком, но эта женщина может продолжать относиться ко мне как к ребенку, если хочет. — С удовольствием. А еще я мог бы сделать себе тату, пока работаю здесь… Маленькое что-нибудь… У меня были кое-какие свободные деньги, а теперь я ещё и работу получил — это ведь не навредит, верно? И тогда Гарри безмерно меня удивил, выпрямляясь и прочищая горло. — Я бы тоже хотел сделать тату. Я резко развернулся и уставился на него, уверенный, что смогу поймать проблеск шутки на его лице. Но нет. — Мэйкон занят, а у Кельвина отпуск. Хотя сделать могу и я. Вам обоим. Меня, кстати, зовут Серена. —Я Гарри. Это мой парень, Луи. И мне снова пришлось давить в себе смех. Эта женщина наняла меня, даже имени не узнав. К жизни такого рода — стремительной, рваной — я и привык. В самом деле: здесь я чувствовал себя нормально. Правильно. — Что вы оба хотите? — спросила она, вытаскивая альбом. Гарри открыл первую страницу и показал, похоже, на первое, что увидел. — Вот это. — Ласточки? — спросила она. — Очень популярны. — Я хочу две, — объяснил он, его голос отдавал волнением. Решив что-то — а решал он быстро, — он точно знал, чего хочет, в мельчайших деталях. — Клюв к клюву, у меня под ключицами. — Можно сделать. Хочешь немного времени, чтобы подумать о своей тату, Луи? — спросила мастер, отступая в сторону гостиной. — Да… Но я умею думать быстро. Не переживай. Я повернулся к Гарри и заметил, что он пристально наблюдает за мной, внимательно рассматривая каждый дюйм моего лица, а после снова глядя мне в глаза. — Серена? — позвал он. — Да? — приглушенным из-за расстояния голосом отозвалась она. — Я хочу, чтобы одна из птиц была меньше другой, ладно? С невозможно нарочитой нежностью он положил руку мне на бедра и притянул меня ближе. — Но только немного, — прошептал он, наполовину дразня, наполовину грустно. Серена неопределенно что-то промычала в знак согласия. Ее силуэт был слегка различим из-за двери, где она сгорбилась, рисуя эскиз. — За этим стоит какой-то смысл? — спросил я, наслаждаясь его смущением. — Ну, я бы так и подумал. Тату, в каком-то смысле, навеки. Не то чтобы я мог об этом рассуждать: весь в татуировках был именно я, и я бы первым признал, что некоторые тату совершенно бессмысленны. Как рисунок скейтборда, который я сделал в шестнадцать. — Думаю, — хриплым голосом сказал он, — ты доказал мне прошлой ночью: это навеки. Я молод, но не дурак. Я знаю, что это так. И в конце концов, я же не твое имя на себе набиваю. — Луи? — позвала из задней комнаты Серена. — Ты уже определился? Да. Определился.