I
Ночь без сна – еще не повод не участвовать в охоте на вепря. Что и доказывал дружно весь двор, – включая даже новобрачных, которым, казалось бы, по всем законам полагалась приличная брачная ночь, – выезжая с утра, пусть и не такого раннего, с которого принято начинать охоту, в королевские заповедные угодья. Но по тем же законам веселье не должно было останавливаться надолго. Клочья еще не развеявшегося тумана, как обрывки пропущенных снов, липли к векам, ветвям и конским гривам. Яркие наряды терялись в пятнах солнечных бликов, растворяясь в зелени с крапинами золота и бронзы. Все мы рассредоточились. Девушки, в сомнительной компании герцогини де Ла Гранж, присоединились к свите новой королевы Наваррской, Огюст – к самому королю Наваррскому, Рауль, уже по привычке, примкнул к гизерам, отец с Таванном держались немного особняком. А мы с Готье оказались среди окружения Генриха Анжуйского. Вернувшись вчера ко двору, Дизак уже не думал никуда пропадать и теперь сопровождал короля открыто. Похоже, беспокоило это не только нас, но вел он себя, по крайней мере внешне, весьма пристойно, миролюбиво и предупредительно, и к этому, пожалуй, уже начинали привыкать. Тем более что выглядел он совершенно безупречно, выдерживая точную середину между чванливой пышностью и почти гугенотской строгостью. Он являл собой картинное видение не кающегося, но исправившего просветленного грешника. Я видел, как герцогиня де Ла Гранж что-то беспрестанно говорила на ухо Диане, чей вид выражал бесконечное терпение, и надеялся, что все, сказанное ей на ухо, она после расскажет, если, конечно, это имеет хоть какое-то отношение к делу. Рантали не присутствовали и, пожалуй, это было к лучшему. Зато присутствовали Пуаре и Фонтаж, к ним поближе я и отъехал, предоставив Готье присматривать за несловоохотливым герцогом Анжуйским, выглядевшим осунувшимся и кислым, и постоянно сверлящим пристальным задумчивым взглядом издали фигуру своего венценосного брата. Герцога тоже следовало бы разговорить, но несколько позже. – Не верю своим ушам! – заявил Пуаре возбужденно, хотя глаза у него то и дело сами закрывались, время от времени он скрывал зевки. – Говорят, вчера вы пожали друг другу руки! Что с ним случилось? Или что случилось с тобой? – Это сложная долгая история, Теодор, – заверил я. – Впрочем, перемирие – еще не мир. Просто интересно, что он будет делать дальше. Пуаре кивнул. – Да уж, интересно… В последнее время он ведет себя совсем интересно… – Трудно этого не заметить, – со смутно раздраженным смешком заметил Фонтаж, также пребывающий в каком-то еще полупризрачном состоянии. – Это каким же образом? – спросил я. Фонтаж посмотрел на меня с веселым любопытством. – Что там говорят про сапожников? – Что они страшно много пьют и ругаются? – А… ну так… да… – засмеялся Фонтаж, любовно потрепав левой рукой белоснежную гриву своего невысокого, но чертовски красивого и щеголеватого, в духе самого Фонтажа, арабского скакуна. – Он изменился с тех пор как ты провертел в нем две хороших дырки, ну или с тех пор как после этого очнулся и бросился в Париж, пока ты оставался в своей глуши, поближе к своей даме сердца. Пуаре кивнул, благодушно клюнул носом в гриву коня и со вздохом опять встрепенулся. – И что же он тут натворил? – поинтересовался я. – И как давно появился? – Да уж недели две-три назад. И представляешь, умудрялся никого не задирать. Совсем. – Неужели такое бывает? – А вот! – подтвердил Фонтаж с кривой усмешкой. – Но когда попался один дурак, решивший, что у него кончился порох, – Фонтаж снова потрепал гриву нетерпеливо гарцующего коня, на этот раз задумчиво, – он его убил. Не на дуэли, даже стычкой не назвать. Говорят, это простая случайность. Танкред тоже пытался выделывать коленца, но собаки что-то никак не могли взять след после прошедшего поутру короткого дождя, и на какое-то время мы просто остановились. – А ты думаешь иначе? – На самом деле все думают иначе. Ведь больше его не задевали. Видишь ли, говорят, он едва выхватил клинок из ножен, почти не глядя, и вдруг его обидчик оказался пронзенным насквозь, как если бы сам вздумал на него прыгнуть. Дизак сказал только «ой» или что-то вроде того, вытер клинок и снова спрятал его в ножны. Произошло это на глазах у многих, потом только и разговоров было, и все в один голос уверяли, что это просто случайность. – Фонтаж пожал плечами и вытащил из особой кобуры, рядом с пистолетом, серебряную фляжку. – Превосходный арманьяк, – рекомендовал он с гордостью. – Не желаете? Мы желали. Пуаре тут же пробудился наконец окончательно и по достоинству оценил крепкий напиток. – Замечательно! – похвалил он. – Просто замечательно. Здорово прочищает мозги. Так о чем мы тут говорили? – О Дизаке, – напомнил я. – А-а… – Теодор и правда наконец проснулся. – Ну, теперь он и правда стал потише. – Уж не религия ли ему в голову ударила? – поинтересовался я небрежно, возвращая фляжку Фонтажу. Арманьяк прокладывал огненный ручеек не только в горле, но и в голове. А лесной воздух стал вдруг мягче и ароматнее. – Не исключено, – легко ответил Пуаре. – Но скорее Фландрия. – В каком смысле? – Да он тут всем рассказывает, что приберегает силы для нее и численность нашей армии тоже, – Пуаре критически хмыкнул. – Понятно. Кстати, а кого он убил? Не кого-то из наших знакомых? – Нет, что ты, – благодушно возразил Фонтаж. – Мы бы тебе уже сказали. Пуаре подавил новый зевок и тихо замурлыкал какую-то песенку. – А где же он тогда пропадал всю последнюю неделю? – спросил я. – Ну, это просто, – рассеянно сказал Теодор. – В вашей же глуши… что с тобой? Что-то не так? – Нет, ничего… – Но удержаться, чтобы не оттянуть воротник, мне не удалось. Если Рантали были ни при чем, а сколько бы я ни решал, что они тут ни при чем, какие-то «случайности» все равно приводили к ним, они находились в большой опасности. «Слабое звено, – подумал я о себе самом, – перестань, это уже какой-то невроз…». – Да я понимаю, – проницательно протянул Пуаре. – Но ничего ведь не случилось. Вроде бы он был там по делам. – По каким делам? – Вот не знаю. Не удивлюсь, если какой-нибудь шпионаж, с него станется. Фландрия, это ведь как раз в ту сторону, верно? Я машинально кивнул. – Ну вот… – ласково подтвердил Пуаре. – А уж что он там делал, не знаю, как не знаю, почему задержался, но король им, как видишь, доволен. Значит, и впрямь там у него были какие-то дела. – И ты точно не знаешь, какие? – Нет, не знаю. Но если хочешь, узнаю! Что-то ты чересчур беспокоишься. Перед моими глазами мелькнуло яркое видение окровавленного крыльца и полусидящего-полулежащего под ним бледного до синевы, с остекленевшими глазами, Моревеля. Хочу ли? Чтобы, может быть, с кем-то еще случилось то же? С Пуаре или с Фонтажем? А разве есть выбор?.. И я кивнул. – Да, беспокоюсь… Ты ведь сам встречал его вчера, верно? Пуаре недоуменно дернул поводьями и его конь заволновался. – С чего ты взял? – Я видел, как ты выскакивал из зала, очень поспешно. Тебе сказали пару слов, о чем-то известили… Пуаре посмотрел на меня очень серьезно, прищурившись, и подозрительно насупился. Видимо, это надо было понимать, как согласие. Фонтаж рядом испустил едва слышный смешок, фыркали лошади, переступая копытами по тропинке, позванивала сбруя, кругом раздавались голоса, настроения которых ни к чему перечислять, слишком их было много. – Послушай, если это государственный секрет, мне это не интересно, – солгал я, хотя и только отчасти. – А вот если не государственный, то другое дело. – Тебе не о чем беспокоиться, – заверил Теодор и нетерпеливо огляделся. – Поехали! Собаки взяли след. Красочной гурьбой, группками, мы дружно подскакали к следующей полянке и снова встали. Что-то сегодня не слишком ладилось. – Ну вот, опять, – проворчал Пуаре с тяжелым вздохом. – Да каждый раз так, – пожал плечами Фонтаж. – Ты что-нибудь слышал о Хранителях? – спросил я его. Фонтаж приподнял брови, а Теодор хохотнул, услышав вопрос, он его явно не беспокоил. – Да это просто модное поветрие. Что это ты заинтересовался? Все делают вид, что им больше не хочется воевать друг с другом. Ты же в это не веришь? – Вот потому и странно… – отозвался я. – Дизак же к ним не относится, или относится? Поэтому он нацелился только на Фландрию? Пуаре пожал плечами: – Возможно. Не буду врать, что меня интересовали эти глупости. Но если он хотел втереться кое-кому в доверие, то преуспел. – Поветрия на один день, – философски заключил свою мысль Фонтаж. – Легко входят в головы и легко уходят. Как только переменится ветер, от этого ничего не останется. – А ветер переменится? – шутливо поинтересовался я, хотя тон Фонтажа не допускал, что он имеет в виду что-то определенное. Фонтаж усмехнулся. – Обязательно. Стоит кому-то утомиться, что ему наступают на мозоли, и… – он пожал плечами. – След! След! – закричали где-то, и мы пересекли новый небольшой участок леса только затем, чтобы снова остановиться. Король начал проявлять недовольство, забирал из рук окружавших его придворных подготовленные аркебузы, бегло осматривал и швырял, не глядя, обратно, не особенно заботясь о том, чтобы они летели в те же руки, из которых он их забрал. Любопытно, как там Дизак – его все это еще не утомляет? Будто почувствовав мой взгляд, он поднял голову, прищурился, затем что-то негромко сказал королю. Тот недовольно дернул головой, потом тоже оглянулся и устремил взгляд бесцветных, расплавленных от раздражения глаз, на меня. Та-ак… Добром это не кончится… Король нетерпеливо вытянул руку, помахав в воздухе бледными пальцами. – Приблизьтесь. Как любезно… Я с поклоном подъехал к нему, делая вид, что моего старого, а теперь и нового, врага рядом с ним нет, более того – не существует в природе. – Сир? – Послушайте, Ла Рош-Шарди, – обращение прозвучало на редкость сварливо. – Говорят, вы страшный скептик, просто Фома неверующий! – Это невозможно, сир, – ответил я безмятежно. В голове была звенящая холодная ясность. – Скептики не пишут дурных стихов. – Если только они и впрямь не дурные, – усмехнулся Дизак. – Некоторым и этого не дано, – слегка улыбнулся я. Дизак озадаченно нахмурился. Ему явно казалось, что после вчерашней нашей беседы я должен нервничать больше. Или какие-то его слова и действия не возымели должного действия? Этого еще мало для того, чтобы беспокоить, но вполне достаточно, чтобы раздражать. – И тем не менее… – проворчал король. – Впрочем, я не намерен обсуждать недостатки вашего воображения. Вы, кажется, собирались жениться. Отчего вы до сих пор этого не сделали? Вот и добрались... – Возможно, вы забыли, сир, – поговорил я так же ровно. – Должен истечь траур. – А может быть, кто-то не желает вступать в брак? К примеру, ваша невеста? Кажется, королей не полагается бить в челюсть, и что-то не припомню, одолевало ли меня когда-либо в прошлом подобное желание, но сейчас я некоторое время отстраненно изучал его, как некое необычайное природное явление, не собираясь воплощать его в жизнь, но заинтересовавшись самим эффектом. – И это также совершенно невозможно, – ответил я спокойно. – Я бы знал об этом. Дизак изогнул бровь с намеком на задумчивое удовлетворение, как бы то ни было, я впервые опустил вежливое обращение «сир», хотя и не переменил интонации. Значит, более тонко? В более мелкий порошок? – Заинтересованные лица в таком деле всегда все узнают последними, – вставил он. – Разумеется, – согласился я. – Если не ошибаюсь, вы тут очень заинтересованное лицо. Карл Валуа, похоже, вовсе не замечал нашего обмена репликами. – Пожалуй, я склонен отменить свое согласие на вашу свадьбу, – сказал он почти рассеянно. – Возможно ли это? – спросил я отчетливо: – Чтобы вы, сир, какова бы ни была причина, изменили своему слову? Вокруг воцарилась любопытная тишина. Поблизости от нас уже никто не пытался делать вид, что говорит о чем-то своем, разумеется, ответ на мой вопрос заинтересовал всех хотя бы просто риторически. Я отметил вокруг движение: Генрих Анжуйский придвинулся ближе, Генрих Гиз и Генрих Наваррский, также придвинувшись, оба навострили уши, Бюсси вытаращил глаза, наблюдавший за нами Готье заметно побледнел. Карл по-прежнему не обращал внимания на то, что происходило рядом, но лицо его вспыхнуло от ярости, кроме того, впервые с начала разговора он перестал блуждать взглядом по поляне и затылку собственной лошади и посмотрел мне в глаза. – Да как вы смеете говорить такое?! Ага, – подумал я, – а ведь если ему взбредет в голову меня сейчас ударить, в отличие от меня, его ничто не остановит. Но он лишь нервно хлопнул хлыстом по собственному сапогу. – Лишь потому, что не сомневаюсь в вас, сир, – ответил я, не отводя взгляда. – Но вы готовы проявить несогласие с моим решением?! – Если вы не согласны с самим собой. – Пуаре! – резко крикнул король, выбрав, как ему казалось, самого подходящего поблизости офицера. – Заберите у него шпагу! Пуаре, тревожно-серьезный и сосредоточенный, подъехал ко мне. Я без возражений отстегнул и передал ему вместе с ножнами предмет, о котором шла речь, заодно оценив символическую условность и иронию ситуации – ведь пистолеты и охотничья аркебуза пока оставались при мне. Другой вопрос, что воспользоваться ими сейчас попытался бы только идиот. – Если позволите… – проговорил Дизак, протянув было руку. Наверняка ему казалось забавным хотя бы на время завладеть моей рапирой, как если бы я проиграл поединок. – Не позволю, – холодно, с еле сдержанной свирепостью, отрезал Пуаре. Дизак с легкой глумливостью приподнял брови, довольно улыбнулся и откинулся в седле. Я снова изучающее посмотрел на короля. – Не правда ли, чудесен мир, сотворенный господом, сир? – произнес я беззаботным светским тоном, чтобы это ни в коем случае не сошло за угрозу, скорее за эксцентричную попытку примирения. Отвернувшийся было, Карл со странным удивлением повернул голову, снова посмотрел на меня и… улыбнулся, не только губами, но и глазами, вдруг смягчившимися и потеплевшими. Я не ожидал, что такая внезапная перемена встревожит меня больше, чем все, происходившее прежде. – И да сохранится в мире!.. – пробормотал он себе под нос, почти проглотив последние слова. И тут же расслабленно махнул Пуаре: – Верните! Все в порядке… Вот так же он только что забирал и тут же отшвыривал аркебузы. Ошеломленный и, похоже, не совсем еще успокоенный Пуаре вернул мне рапиру не только как нечто, принадлежавшее мне раньше по праву, но и почти как трофей. По крайней мере, этот поединок я не проиграл. Краем глаза я видел Дизака, хотя и не смотрел на него, делая вид, что он мне безразличен. Тот впился в меня оторопевшим взглядом. Он был по-настоящему растерян. Что ж, не он один, я сам не ожидал столь прямой реакции на свои слова, хотя нельзя сказать, что совсем никакой не ждал. Заиграли рожки, послышались крики, собаки наконец взяли свежий след и началась та головоломная скачка по подлеску, под хлещущими ветвями, которой все ждали. Все признаки налицо – кабан где-то поблизости. – Что это, черт побери, было? – спросил Готье, поравнявшись со мной в самом начале гонки. – На скаку не объяснишь, – усмехнулся я с мрачноватым удовлетворением. Готье пристально глянул на меня, но решил, что если я усмехаюсь, пусть и недоуменно, значит – ничего особенно плохого. Пусть в этом не было и ничего хорошего. На этот раз все было просто. Собаки подняли двух свиней. Их прикончили быстро, мимоходом, они не были основной добычей. Сходящие с ума от возбуждения собаки и охотники рвались дальше, только распалившись. Следующим был загнан кабан-двухлеток, не слишком грозный и серьезный противник, и еще не закончив с ним, все устремились за мелькавшим в подлеске черным загривком матерого секача. Как только его стало видно лучше, всеобщее волнение достигло предела, а король издал азартный воинственный клич – чистое везение, зверь был одинцом и рядом со стадом попался лишь по случайности. Дамы стали разумно отставать, собаки, стелясь по земле, заходились лаем, повсюду слышались азартные крики и нетерпеливые выстрелы, хотя из аркебузы трудно пробить шкуру секача и тем более его крепкий череп – чуть не треть всего зверя, увенчанный острейшими клыками, способными распороть что угодно и кого угодно. Вепрь разумно порскнул в сторону. Одна из собак догнала его и тут же высоко взлетела, подброшенная клыком, еще поворот, и раздались громкие крики – дамы в панике развернули лошадей в стороны, чудом никто не упал. Стрелять в их гущу никто не отважился. Охотники ринулись туда, все смешалось, снова послышались выстрелы, собачий скулеж – или кто-то подстрелил по случайности одну из собак, или она нарвалась на клыки, а может быть, угодила под копыта, этого я не видел. Сама охота меня сегодня нисколько не интересовала, разве что упорно напоминала глубоко-ехидное высказывание Оскара Уайльда о «погоне непотребного за несъедобным». Хотя, кажется, он имел в виду охоту на лис, а кабаны хотя бы вполне съедобны, и тем не менее... Но раз уж дело повернулось таким образом, что стало представлять опасность для кого-то кроме добычи… Увернувшись от скачущей не разбирая дороги герцогини де Ла Гранж, с ужасом глядящей себе за спину, я потянулся к висевшей на своем крючке охотничьей аркебузе, и вдруг ощутил сильный, слившийся со звуком чьего-то выстрела, толчок. Танкред с недоуменным ржанием потерял равновесие, поскользнулся, и с маху рухнул на подломившиеся передние колени, а я полетел ему через голову, кубарем прокатившись по земле, взметнув фейерверк палых листьев и ожидая, что вот-вот сам получу по голове копытом. Но обошлось. А привскочив, я замер на месте, встретившись взглядом с налитыми кровью свирепыми глазками кабана, будто вкопавшего свои крепкие копытца в нескольких шагах впереди. Пара собак заходилась рядом оглушительным лаем, но не горела желанием броситься на ждущие наготове острые бивни. «Если успею выхватить рапиру, – прикинул я, – то можно будет устроить что-то вроде корриды». Аркебуза отлетела черт знает куда, Танкреда, ошеломленно трясущего ушами, я заметил неподалеку, кажется, ногу он не сломал, и был более-менее в порядке. Я медленно потянулся к эфесу, вепрь всхрапел и с места ринулся вперед, низко пригнув голову. Не успел… но с пути зверя я отскочил, почти не уступая ему в резвости, развернулся в прыжке, чуть не оттолкнувшись от воздушной волны, созданной, когда он снарядом пронесся мимо, оказался на ногах и даже с клинком в руке, ожидая нового нападения. Кабан шустро развернулся на всем скаку, чтобы повторить попытку, над нами пронеслось еще несколько пуль, а затем среди прекратившихся вскриков загремел яростный вопль Карла: – Не стрелять, болваны!.. Собирающийся дорого продать свою шкуру одинец тоже издал боевой клич и атаковал. Сбоку раздался дробный, громовой стук копыт, я мельком увидел несущегося на меня белого коня с совершенно безумными выпученными глазами и капающей с удил пеной. Карл соскользнул с седла прямо между мной и воинственным зверем, и хладнокровно глубоко вогнал в старого кабана рогатину. Кругом все выдохнули. Признаться, это был действительно чертовски красивый маневр и удивительно чистый удар! Кабан еще хрипел и яростно сучил копытами, щелкая клыками, но король умело прижимал его к земле. На помощь ему бросились и собаки, и другие охотники. Король счастливо торжествующе рассмеялся и отвернулся от добычи. – Благодарю, сир… Вы спасли мне жизнь, – сказал я, не так уж и покривив душой. – Пустое! – бросил он, широко ухмыляясь, из глаз его сыпались счастливые великодушные искры, он был просто в превосходном настроении. – Судя по крикам, в седле вашей лошади пуля. Чего только не случается на охоте, верно? Особенно, когда дураки палят куда попало, вместо того, чтобы научиться орудовать рогатиной! «Пуля – дура, штык – молодец», – подумал я с мрачной абсурдностью, согласно поклонившись. – Вы правы, сир. Никто не подвергнет сомнению ваше мастерство! Король рассмеялся и принялся благосклонно внимать и прочим изъявлениям восхищения, а я отыскал взглядом Дизака. С легкой хищной усмешкой он смотрел на меня, небрежно держа на отлете аркебузу и намекающе ею помахивая. Значит, шальная пуля? Или она попала именно туда, куда была нацелена? Вариантов немного. Всего лишь пятьдесят на пятьдесят. И в пятьдесят из них я никогда бы не поверил, зная, какой меткостью может обладать человек, подобный… мне самому? На этот счет мы еще не проводили испытаний, но почему-то это не вызывало во мне ни малейших сомнений. И трудно представить, что имея такую возможность, ею можно было не воспользоваться, чтобы сделать еще одно «предупреждение». Он знал, что я не могу ни заподозрить его всерьез, ни выкинуть из головы мысль, что на самом деле выстрел мог быть смертельным и мне всего лишь повезло. А вот заподозрить его в том, что он сделал именно то, что хотел сделать… Но он мог и попросту застрелить Танкреда, подумал я с тревогой. Хотя тогда мне было бы в чем его обвинить, или это не смотрелось бы так смешно, а так он всегда мог отговориться тем, что ни за что бы настолько не промахнулся, если бы хотел куда-нибудь попасть, в любом случае, это просто пустяк, шутка, неважно, как она могла кончиться на самом деле. Не было ли на его лице следов скрытой досады? Он не собирался достать меня напрямую, но ведь это мог сделать и кабан, не увернись я с быстротой, какой, я не был уверен, обладал ли прежде. Не начинал ли я слишком недооценивать то, чем прежде обладал? Может, и так. Я задумчиво отвернулся и посмотрел на обеспокоенного Фонтажа, приблизившегося с поводьями Танкреда в руке. За ним собралась уже целая компания моих друзей и некоторых совершенно случайных знакомых. – Вы посмотрите! – негромко восклицал маркиз де Клинор, подъехавший к нам вместе с Изабеллой, к которой наконец нашел повод приблизиться: – Задняя лука просто разворочена! – Какая подлость! – громко возмущалась герцогиня де Ла Гранж. – Это настоящее покушение! – Не кажется ли вам, что это было бы уже слишком? – негромко отвечал Фонтаж, и было видно, как сильно ему не по себе. – Ты правда цел? – Абсолютно, – отозвался я успокаивающе. – Но каков мой кузен! – с гордостью воскликнула герцогиня, довольно глядя на короля. О другом своем кузене она не сказала бы такого и под дулом пистолета. – Какая сила, какая ловкость!.. – Так вы уверены, что это не покушение? – уточнил де Клинор. Глаза у него были синие и незамутненные, как незабудки. Вряд ли его что-то беспокоило всерьез. – Ну конечно, нет! – со смешком воскликнул я. – Разве что стрелок был никудышный, раз не попал даже в лошадь! – И все кругом шумно развеселились. Герцогиня, чья тонкая жемчужная кожа азартно раскраснелась, пригнулась в седле, ее огромные глаза любопытно сверкали. – Вы так спокойны! – заметила она театральным шепотом. – Скажите! Уж не затеяли ли вы какую-то игру?! – Она нетерпеливо покусывала губки, алчно стреляя взглядом в сторону другого своего кузена, которого ненавидела всей своей открытой нараспашку душой. – Если кто ее и затеял, то не я, – ответил я загадочно, и Агриппина де Ла Гранж восторженно пискнула. А я довольно мрачно осмотрел Танкреда, все еще ошеломленно всхрапывающего и трясущего гривой – он получил лишь пару неглубоких ссадин на ногах, хотя мог повредить себе при таком падении все на свете. Действительно – повезло. Пуля застряла в деревянной части луки – а ведь мог случиться и рикошет. «Ублюдок…», – подумал я, но отчего-то ярость моя была холодной, наверное, именно той температуры, какой должно быть такое изысканное блюдо, как месть. Скоро, уже скоро. Все равно одного из нас вскоре не будет в живых. А может быть, обоих. И нам уже поздно терзаться сомнениями – стоит ли убивать друг друга, или нет.II
Солнце рассыпалось бликами по сверкающим граням, высвечивало, зажигая, золотые инкрустированные узоры, разогревало пеструю разряженную веселую толпу, запрудившую специально выстроенные недавно трибуны, от которых еще стоял в воздухе запах свежеспиленного дерева. Плескались на ветру традиционные вымпелы и человеческие гирлянды на всех верхотурах. Пронзительно пели фанфары, им вторило ржанье коней, сопровождаемое дробным топотом, лязгом и грохотом схваток, являющих собой то веселое фантасмагорическое причудливое зрелище, что призвано возвышать дух и радовать сердца. Не обошлось и без курьезов. Граф де Люн, не желая быть выбитым из седла, велел прикрепить себя к нему таким образом, что, получив удар, слетел с коня не расставаясь с этим бесценным предметом, у которого лопнула подпруга, и воткнулся носом в песок седлом вверх под всеобщий восторг и изумление. Несмотря на это красочное веселье, мне никак не давала покоя одна навязчивая мысль. Ведь после гибели Генриха Второго турниры во Франции были запрещены? Или мы что-то не так запомнили? Теперь проверить это не было никакой возможности. Несколько лет после происшествия турниров и впрямь избегали, а затем все понемногу вернулось на круги своя, хотя все больше превращалось в совершенную игру. Без них тут было бы чертовски странно. Служителям уже не раз приходилось проходить по арене с ведрами, смачивая быстро высыхающие песок и опилки, неизменно тучами взмывающие в воздух при каждой схватке, когда на ристалище первым из нас выехал Готье, играючи смахнувший с седла сперва зазевавшегося Бюсси, а потом и Пуаре. Я и раньше подозревал, что наше участие в этом представлении далековато от честной игры, но разве это повод отказываться от удовольствия? Тем более что сам по себе отказ мог показаться странным и неубедительным. Но следующим Готье бросил вызов Рауль, и дело пошло на лад – после четырех громоподобных сшибок оба оказались на земле, основательно оглушенные наведенным ими самими грохотом. Их место заняли я и по всей форме пославший мне вызов Лигоньяж, наверняка всерьез обиженный моими недавними словами. И в сущности, исключая не такое уж большое число поединков, наблюдалась естественная, хоть и прискорбная, если задумываться о будущем, тенденция – католики предпочитали бросать вызов протестантам, а протестанты – католикам. За мгновение до сшибки со мной приключилось нечто вроде смеси «дежа вю» и обычной галлюцинации – может быть из-за солнца, нагревавшего металл, или из-за слишком многих беспорядочных мыслей. Яркий свет ударил в глаза, угодив в зрительную щель не хуже шального копья, и на какое-то мгновение, пока мы неслись на всем скаку друг к другу, меня охватила уверенность, что мы не во Франции, а в Палестине среди песчаных дюн. И – одновременно! – в Испании времен Реконкисты, в то время года, когда из Африки дует жгучий ветер, несущий раскаленные песчинки и дыхание душной печи… Но с резким лязгом и толчком меня выбросило из того, что я готов был назвать воспоминаниями, а Лигоньяжа выбило из седла на песок, который совсем не был таким раскаленным, и менее всего походил на дюны Аравийской пустыни. Место выбывшего из игры Лигоньяжа занял весельчак Брантом, тоже тот еще вылитый сарацин, но на этот раз никаких галлюцинаций – мы просто поскакали друг другу навстречу, и я точно знал под каким углом, в какой момент и куда его ударить разлапистым наконечником турнирного копья. Это ощущение можно было бы назвать везением, или интуицией, или вдохновением, если бы мы не знали, что этого-то и следовало ожидать, и в силу каких именно обстоятельств. Как не было ничего удивительного в плещущих повсюду синих вымпелах с золотыми лилиями и алых с золотыми цепями Наварры. А затем на противоположном конце ристалища в своих затейливо вычернено-золоченых доспехах появился тот, кого я ждал. Конечно, он мог бы и не появиться – это было слишком несерьезное развлечение и отвлечение для того, кто преследует иные, более высокие цели. Но мог ли он упустить такой случай показаться во всей красе? Пыхтящий в своих латах Танкред раздраженно стукнул копытом, как будто понимал, из-за кого вчера мог бы переломать себе ноги. Я и сам был взволнован. Если знать, как убить турнирным копьем нарочно… И я почувствовал, что знаю это, почти знаю. И значит, – это закономерно, – он знает тоже. Сердце совершило легкий увлеченный кувырок. Я перехватил копье поудобнее и слегка склонил острие в знак приветствия, стараясь, чтобы оно не дрогнуло. «Помни, ты смертен», – пробормотал я, пристально глядя на него сквозь прорезь шлема, но ему ли это адресуя или себе, неясно. Фанфары взвизгнули на редкость нестройно и фальшиво, царапнув слух, как дружно придавленные дверьми кошки, мы одновременно пришпорили коней, и ветер, рвущийся в отверстиях забрала в клочья, надсадно взвыл, требуя крови. Раз он вышел третьим, бесполезно пытаться нанести такой же удар как предыдущим противникам – он к этому уже готов, да и такой удар был бы слишком вежлив… но пока я так же, как прежде, метил ему в щит. И только в последний миг, спружинив, привстал на стременах, оттолкнувшись от них, и со всей силы нанес удар в забрало. Одновременно заметив, что он проделал в точности тот же маневр, – и успел чуть отдернуть голову. Кажется, он был все же чуть расслабленней? И не так яростно гнал коня, уверенный в своем превосходстве?.. Удар, оглушительный треск, сотрясение. Кони пошатнулись, присев на задние ноги, не заржав, а почти взревев, по инерции едва не завертевшись волчком. Копья распались на со свистом разлетающиеся, вращающиеся в воздухе обломки. Копье Дизака «скользнуло» по моему шлему как удар тарана, но только немного его перекосило. Каким-то чудом я удержался в седле – мне померещилось, что Танкред подскочил под меня, когда я отлетал в сторону. Сам же Дизак пулей полетел из седла на песок – а его сорванный шлем помчался еще дальше, грохочущий, позванивающий забралом, будто насмешливо щелкающий подвижной челюстью стальной череп. «Ух ты!..» – подумал я, если, конечно, это можно назвать мыслью. Я придержал взбудораженного, всхрапывающего Танкреда, созерцая пустое высокое седло противника, чуть ниже – его одинокого коня и еще чуть ниже – его самого, с недоверчивым изумлением. Дизак, пошатываясь, поднялся на ноги – взбешенный, побагровевший, мечущий вокруг невидимые, наполняющие воздух треском, молнии. Винить было некого. Если он недооценил мою злость, это его проблемы. Свирепо сорвав с руки перчатку и вцепившись в перекошенный нашейник, он впился в меня маниакально-мстительным, но удивленным взглядом, в котором читалось желание тут же, на месте, по макушку вколотить меня в землю, его губы шевельнулись в подобии чего-то, что можно было и не слыша перевести как «ты покойник!» И когда он уже двинулся прочь, я вдруг почувствовал, что меня трясет и подавил желание безвольно свалиться Танкреду на шею, покрытую ходящими ходуном полосками изукрашенного металла. В глубине души я ни секунды не верил, что у меня что-то получится, и теперь, когда все случилось, испытывал и мрачное злорадное торжество, и полное отсутствие интереса к тому, чтобы продолжать состязание. Огюст в следующей же схватке без малейшего труда вышиб меня из седла, отправив в заслуженный полет по красивой параболе, на исходе которой на меня обрушился град посыпавшихся из глаз звездочек и туча захрустевших на зубах песчинок. Но когда я снова обрел способность дышать, я только расхохотался. Падение ничуть не помешало мне покинуть ристалище с пьянящим победным чувством, весело помахав Огюсту на прощанье. – Быстро же он тебя! – смеясь, встретил меня Готье. – Друзьям можно! – ответил я, и Готье с веселым грохотом обрушил свою руку, покрытую немного выщербленной золоченой сталью мне на плечи. – Верно, главное, что врагам нельзя! – и он затащил меня в яркий шелковый желто-красный шатер. Обнаружившийся там Рауль тут же всучил мне наполненный кубок с вином. Это было весьма кстати. – Есть только одна вещь, которая меня смущает, – заметил он. – То, что он может быть не настоящим? – пошутил я, стряхивая с правой руки перчатку, которая казалась сейчас не столь подвижной, как обычно. Я махнул ею в сторону, заставив металлические пластинки, покрытые вытравленными и инкрустированными серебром арабесками, распрямиться, просыпая попавшие между ними песчинки, а затем забрал кубок. – Э… нет, – мягко возразил Рауль. – На самом деле, я имел в виду, что он все-таки может что-то заподозрить. Я пожал плечами – получилось не очень, зато со скептическим скрежетом. – В конце концов, мы не собираемся играть в эту игру бесконечно. За покачивающимся пологом раздались голоса, он качнулся в сторону сильнее, и в шатер вошел отец, за ним следовали и наши дамы. – Замечательно! – Диана весело бросилась мне на шею. Я осторожно прокружил ее полкруга, поцеловал в щеку и снова поставил на землю. – Радуешься за Огюста? – Нет, – засмеялась Диана. Глаза ее сияли. – Все-таки, они не сильнее нас – это же здорово! – По крайней мере, пока они не ожидают подвоха, – сдержанно напомнил отец. – И теперь будет лучше никак с ним не сталкиваться, чтобы случайности не перешли в правило, потеряв всякую свежесть. – Он предупреждающе прищурился, посмотрев на меня: – Теперь я всецело поддерживаю мадемуазель дю Ранталь – держись от него подальше. – Ну конечно, – заверил я в высшей степени благоразумно. – Жанна так и не появилась, – немного озабоченно сообщила Изабелла. Я печально ей кивнул. Я это уже знал, она лишь напомнила, быстро избавив меня от остатков эйфории. Хотя и впрямь, лучше Жанне было всего этого не видеть после ее предсказаний. – Бертран сказал, что ей нездоровится. Похоже, он сильно за нее тревожится. – Да, – я вздохнул. – Я навещу их сегодня. – Может быть и мы… – начала было Изабелла. – Нет, – прервал я, может быть, резче, чем это было естественно. – Не надо. Хватит визитов вежливости… Изабелла посмотрела на меня с тревогой, да и не только она. Брови Дианы неудержимо поползли вверх. «В каком смысле: хватит визитов вежливости?..» – было написано у нее на лице. – Если вздумаешь в ближайшее время скоропостижно скончаться, – беззаботным тоном напутствовал отец, – домой можешь не возвращаться! Его слова вызвали облегченные смешки, включая мой собственный. – Договорились! – согласился я.III
– Пять коней подарил мне мой друг Люцифер* И одно золотое с рубином кольцо, Чтобы мог я спускаться в глубины пещер, И увидел небес молодое лицо, – прочел я, глядя ей в глаза. Жанна вздрогнула, услышав имя некогда светлейшего из ангелов, но ничего не сказала, только судорожно сжала наброшенную на плечи зеленую накидку, запахиваясь плотнее, кажется, ее теперь беспрестанно била дрожь, ей все время было холодно. Кони фыркали, били копытом, маня Понестись на широком пространстве земном, И я верил, что солнце зажглось для меня, Просияв как рубин на кольце золотом. Много звездных ночей, много огненных дней, Я скитался, не зная скитаньям конца, Я смеялся порывам могучих коней, И игре моего золотого кольца. Там, на высях сознанья – безумье и снег, Но коней я ударил свистящим бичом. Я на выси сознанья направил их бег И увидел там деву с печальным лицом. В тихом голосе слышались звоны струны, В странном взоре сливался с ответом вопрос, И я отдал кольцо этой деве луны За неверный оттенок разбросанных кос. И смеясь надо мной, презирая меня, Люцифер распахнул мне ворота во тьму, Люцифер подарил мне шестого коня – И Отчаянье было названье ему. Я замолчал. Мы были одни. Бертран обрадовался моему появлению, он понятия не имел, что творится с сестрой, и готов был ухватиться за любую возможность хоть как-то поднять ей настроение. – Как красиво, – проговорила Жанна едва слышно. – Но почему так печально и страшно? – Она бесприютно съежилась в слишком большом для нее кресле, я сидел на маленькой, обитой бархатом, молельной скамеечке, совсем близко, и казалось, что мое тепло хоть немного передается ей. – Это не мои стихи. Я только перевел их, – если это оформленное в иначе звучащие слова воспоминание можно было так назвать. – С языка, который еще не стал таким, на каком они были сложены. И написавший их человек погиб задолго до моего рождения, хотя родиться ему суждено на три столетия позже нас. Жанна смотрела на меня огромными непонимающими глазами. Кажется, сказанное мной не говорило ей ничего осмысленного. Но и «что это за чушь?» она тоже не спросила. Похоже, она очень старалась меня понять. – Я не хочу больше притворяться, – сказал я. Она снова промолчала, вглядываясь в меня, будто пытаясь прочесть то, чего я не говорил вслух. – А вы? – тихо спросил я. – О чем вы? – наконец спросила она недоуменно, но и с каким-то напряженным ожиданием, как будто хоть что-то может для нее проясниться. – Вы действительно этого не знаете? – Я немного помолчал, пытливо глядя на нее. Ее глаза чуть мерцали, не таинственно, в них просто прятались привычные теперь слезы. – Вы ведь догадываетесь, не правда ли? – я говорил очень мягко, чтобы не спугнуть… – Догадываюсь?.. – Вы сказали однажды: «вы в опасности». Вы правы. Мы даже знаем, в какой именно. Вы не сходите с ума, Жанна. То, что кажется вам пугающим и странным, действительно пугающе и странно, но оно существует, это не игра вашего воображения. Пусть и кажется вам слишком безумным. Простите, я не хотел говорить об этом только по одной причине… Жанна напряженно выпрямилась, будто хотела потянуться ко мне, но сдержала этот порыв. – Потому, что не хотели подвергать опасности меня?.. – Да, – ответил я, хотя это было правдой только отчасти. Но попробуйте сказать хоть однажды то, что будет правдой не отчасти, а целиком и полностью, вам может не хватить на это жизни, даже если собеседник будет знать примерно столько же, сколько вы. Все знания и все слова имеют свои границы, и всякое понимание – не абсолютно. А еще есть правда, которая убивает, и для нее никогда не время. Тем более что она может оказаться вовсе не правдой, когда кусочки мозаики лягут окончательно на свои места и образуют, возможно, совсем не тот узор, что казался в начале. Жанна резко, но тихо, сдерживаясь, вздохнула. Я сжал ее руку, из которой постепенно стал исчезать холод. – Но я не могу позволить, чтобы вы погубили себя своими страхами, поэтому признаю – вы правы. Вы действительно почувствовали это впервые там, на лесной дороге? Она молча кивнула, в смеси страха, неуверенности и тоски в ее взгляде появилась странная нежность, сменившаяся еще большим беспокойством, но не большими тоской и страхом. – Почему вы хотите мне поверить? – Потому, что это правда, – повторил я ласково. – И вы говорите это не из жалости? – ее голос оставался тихим, но не был больше слабым, хотя сила его порождалась нервным напряжением, ее новой внутренней схваткой с собой. Теперь ей нужны силы для того, чтобы снова поверить не только мне, но и себе. Это и впрямь зашло далеко. Я посмотрел на нее так, чтобы взгляд был ей яснее голоса. – Нет. Из жалости я бы продолжал молчать. Она вспыхнула, если можно было назвать так появившийся на ее щеках бледный румянец, но в ней действительно что-то зажглось. Надеюсь, наконец я сделал хоть что-то правильное. – Так что же это? – Прежде, чем я смогу ответить, я должен спросить вас – на что это похоже? Что вы чувствуете? Мне хотелось бы иметь представление, как это выглядит со стороны. Поверьте, я не доверяю не вам, а себе самому, не знаю, насколько заблуждаюсь, насколько это может быть обманом или самообманом. Вы поможете мне? Страх в глазах Жанны на мгновение стал пронзительным. Но только на мгновение. Она давно свыклась со своими чувствами, какими бы странными и пугающими они ни казались. – Это как… черные тени, – выдохнула она, и меня вскользь неприятно кольнуло то, что тени были черными. За свою настоящую, а не иллюзорную, жизнь я все же слишком привык к сказкам об одержимости злыми духами, чтобы с легкостью от них отмахиваться, неважно, верил я в них или нет. – Они вьются вокруг, – Жанна бессознательно подняла руки, будто пытаясь их коснуться или защититься от них. – Как черное облако, невидимый ветер, обдают льдом, когда вы рядом, будто отделяют от всего, что есть, от всего живого! И от меня, – она чуть запнулась. – В них какая-то сила, ужасная, искажающая, которую я не могу объяснить, поэтому я говорила, что в самой большой опасности ваши души. – Как вам кажется, – спросил я тихо, – это похоже на одержимость? – Почему вы спрашиваете? – Эти черные тени… Видите ли, мне будет сложно объяснить это иначе так, чтобы вы смогли меня понять. Дело в том, что сейчас я не совсем тот человек, которого вы знали раньше. Она смотрела на меня со смесью испуга и недоверчивости, и странного облегчения. Казалось, причина последнего была именно в ее недоверчивости – раз я говорю об этом, значит, все не может быть настолько плохо. Она покачала головой. – Нет, вы тот же самый, за всей этой тенью! – И так, и не так, – возразил я с некоторым усилием, хотя таким соблазном было согласиться. – Я помню то, чего помнить не должен, мне принадлежит память другого человека, который даже еще не родился. И может быть – не одного. Вы способны поверить в такие вещи? Жанна выглядела потрясенной. – О чем вы говорите? – О том, что я не тот… – Нет, – быстро перебила она, вдруг протянув руки и легко и нежно проведя пальцами по моему лбу, отчего у меня окончательно пропало желание ей возражать и думать о чем-то еще. Но думать было нужно. – Нет, – повторила она, – вы тот же самый, только вы уходите от меня, куда-то во мрак и холод, и не зовете меня с собой, вы в другом мире, отделенном от этого заколдованной стеклянной стеной. Не уходите туда без меня, прошу вас!.. – В ее глазах снова появились слезы, но теперь они были теплыми и, казалось, все, чем я вольно и невольно хотел от нее отгородиться, пошло трещинами, как лед на весенней реке. – Я не могу, Жанна… – Вы можете, – прошептала она с таким отчаянием, что уговаривать ее спасаться от меня показалось чистым безумием. – Когда я касаюсь вас, этой стены не существует, вы живой и настоящий, пусть случиться с вами может все, что угодно, и вы можете куда угодно уйти, если захотите, если ничто вас не удержит… Я поймал ее руку и так же нежно прикоснулся к ней губами. – Все не так просто. Я не хочу причинить вам вред, случайно, которого никогда вам не пожелаю. Но я ни за что не могу ручаться, даже за себя. Меньше всего – за себя. Может быть, когда все кончится… но я не уверен, что это кончится. А губить еще и вас я не хочу. Но знайте, если вам понадобится защита, насколько это будет в моих силах, я буду рядом… – Вот видите, – проговорила она, чуть не плача. Я не «видел» и посмотрел на нее удивленно. – Что же? – Тьма в вас – это не зло и не что-то чужое. Только опасность и боль. Оттого что вас отрывают от всего, что вам дорого! – От этих слов я почувствовал, что внутри меня будто скрутило – в яростном протесте и попытке отрицать очевидное. – Тьма не внутри, а вокруг вас! Но ведь и мой дар, это тоже проклятие, вы же не боялись его?.. А если это из-за него – из-за меня с вами все это происходит? – Конечно, нет! – воскликнул я. – Вы уверены в этом? Настолько, чтобы утверждать? Вот видите, – повторила она тихо, после недолгой паузы. – Я не стою того, чтобы за меня бояться! Вместо ответа я взял обе ее руки, поцеловал и приложил их к щеке. – Никогда так не думайте. Вы – ангел! Она всхлипнула и, понимая, какое она чувствует невероятное отчуждение, я поднялся, поцеловал ее лоб и виски, ощутив и влагу на ее щеках, осторожно погладил волосы. – Есть и другие, такие же, как вы, – сказала она, спустя минуту или вечность, когда мы немного пришли в себя. – Да. Есть. И их вы тоже чувствуете? Она кивнула. – Их много? – спросил я. Совсем удержаться от подвохов я не мог. Нас все же безнадежно разделяло многое, что бы она ни говорила. И я не был до конца таким, как ей хотелось верить. А еще – мы и сами многого не знали. Она покачала головой. – Я знаю лишь одного. – И это случилось там же? На лесной дороге? – Да, вы знаете… – И поэтому вы не хотели, чтобы мы с ним столкнулись? Мы все еще враги, и теперь – больше, чем всегда. Снова легкий кивок, но затрудненный, будто она отчаянно сдерживала какое-то чувство. – Боюсь, что это будет невозможно, – сказал я, невольно извиняясь. – Я поняла это еще тогда, – тихо всхлипнула она. Мы еще немного помолчали. Я ощущал легкий пульс в ее ладонях, не намеренно, просто следил, чтобы они вновь не холодели. – Жанна, – проговорил я наконец. – Опасность, грозящая нам – это одно. Но вы помните, я спрашивал вас о городе. – Помню. Выходит, вы теперь знаете, что будет дальше? – Знаю. Но не чувствую так, как вы. Мое знание не абсолютно. Я знаю, что должно быть, но лишь в целом, и нет, я ничего не знаю о нас, ни о вас, ни обо мне. Еще я знаю, что все, что мне известно, может и должно измениться. Только не знаю – как, и что именно изменится. Это все равно, что начать заново старую игру, каждая партия в которой может быть сыграна по-разному, с непредсказуемым множеством исходов. – Будущее всегда ненадежно, – сказала Жанна мягко, – вы знали это и раньше. И для меня тоже. Хорошо, когда только будущее, – подумал я. – Но ненадежно не только оно. Ненадежно и настоящее, и любое давно минувшее прошлое. Все течение времени ненадежно, зыбко как прах. – Не уходи!.. – почти испуганно воскликнула Жанна. – Ты здесь. Здесь и сейчас – это тоже существует! Это все-таки существует!.. – Да, да… – я с некоторым усилием сосредоточился. Жанна серьезно смотрела на меня. – Не знаю, есть ли какая-то связь, – проговорила она неуверенно. – Но есть еще странные люди. Много других. От этих слов снова повеяло холодом. – Много? Каких других? – Они не такие, как вы. Вы, за этим невидимым облаком, живые. Даже Дизак. А они – нет. Хотя они здесь – в этом мире и только. Но безжизненные, заколдованные, спящие. – Люди бывают разные, – проговорил я, раздумывая. Возможно, она имела в виду просто фанатиков? Пустое дурачье, которого всегда много. – Нет. Впервые я почувствовала такое год или два назад. Но да, люди бывают разные, я не придала этому значения. А тут, в Париже, сейчас, их десятки! И это страшно! Никогда прежде такого не было. Я вздрагиваю, проходя мимо, будто вижу призраков. Год или два? Сомнительно, чтобы тут была какая-то связь. Но, может быть, она так странно интерпретирует ощущение от тех, кто должен скоро умереть? Несомненно, в Париже сейчас таких много… Может быть, поэтому она не обращает внимания на то, что должно что-то произойти – считает, что этому есть какое-то другое объяснение? Нет, – вспомнил я тут же. Она ведь говорила и совсем другие слова тогда, на балу. Но, может быть, люди становятся «пустыми» из-за того, что во времени – во всех мирах что-то происходит, что-то меняется? Может, это и есть то, с чем мы должны справиться? Или что-то другое, не менее или даже более жуткое, и все на свете просто летит в тартарары вверх тормашками, перемешиваясь самым невозможным образом, и мы только часть всего этого? Вселенная трещит по швам и рассыпается? Не поручился бы, что она этого не может… – Я не знаю, что это, – я покачал головой. – Может быть, только пока не знаю. И она доверчиво кивнула, будто знала заранее, что я это еще узнаю и все пойму. – И еще я знаю, – все же проговорила вдруг Жанна, – что здесь может скоро случиться что-то ужасное, во что нельзя поверить. Это случится? – Может быть, – и это все, что я сумел из себя выдавить осмысленного. Если я скажу – да, и что именно это будет, что изменится? Кого я этим спасу или, наоборот, толкну прямо в пропасть? Старые как мир сказки о том, что знание будущего не доводит до добра – не такие уж сказки, если столкнуться с ними по-настоящему. Как притча о человеке, увидевшем Смерть, очень удивившуюся, но прошедшую мимо. Человек понял, что скоро она придет за ним, загнал нескольких лошадей, чтобы ускакать далеко, в другой город, и встретил там Смерть, сказавшую: «То-то я удивилась, как ты сюда успеешь!» – Да, это очень может быть… – А вы… вы можете что-то сделать с этим? – спросила она, затаив дыхание. И на меня снова нахлынула безнадежность. – Боюсь, что не знаю этого. Я знаю слишком много совершенно бесполезного, и слишком мало того, что нужно! Так уж вышло… Может быть, о том, что я здесь делаю, вы знаете куда больше меня. – Я тебе верю, – сказала она тихо, и я вдруг осознал, что она уже не первый раз говорит мне «ты», будто стремясь уничтожить пролегающий между нами континуум, стремящийся превратиться в бесконечность. – Но будь осторожен, – и проторенными дорожками снова побежали слезы. – Заклинаю тебя! Ты все же не должен с ним встречаться, не должен!.. И тогда «океан крови» не прольется? Раздави бабочку, и случится все, что только может случиться. Я мягко погладил ее волосы. Ее снова била дрожь. – Я буду осторожен, – пообещал я. – Ради тебя я буду осторожен. Большего я все равно пообещать не мог. «Я знаю, что ничего не знаю». Старое как мир проклятие, старше, чем первородный грех.IV
Кажется, я сказал и куда больше, и куда меньше, чем намеревался. Но, возможно, не больше и не меньше, чем следовало. По крайней мере, Бертран был доволен. Когда я уходил, Жанна, еще бледная и взволнованная, выглядела гораздо спокойнее, чем раньше, и больше не стремилась забиться ото всех в угол, даже ее волнение казалось теперь здоровым – у нее появились какие-то силы, чтобы бороться со своими страхами, она больше не чувствовала себя такой одинокой. Как Бертран ни стремился расспросить меня, в чем дело, у меня не было ни малейшего желания делиться с ним этим знанием, к тому же я опаздывал на назначенную Пуаре встречу, где тот собирался рассказать кое-что, что обещал для нас разузнать. Распрощавшись с гостеприимным хозяином на крыльце, я решил срезать путь, чтобы побыстрее добраться до «Пьяного фонарщика». Под вечер поднялся ветер и потянуло легкой сыростью, похоже, дело шло к дождю. В такое время я всегда ощущаю странную эйфорию, хотя, может быть, сегодня у меня были и другие причины ощущать некоторую «беспричинную» приподнятость духа. Я без колебаний скользнул в самый узкий переулок, серьезно рискуя тем, что мне выплеснут что-нибудь на голову, и благополучно быстро миновал его. Свернул в следующий, и выскочил на один из пустынных дворов, где неожиданно услышал, что сзади меня, по тем же самым переулкам, кто-то догоняет, обдирая от усердия со стен рассыпающуюся грязную штукатурку и шлепая по лужам отнюдь не чистого небесного происхождения. Удивленно оглянувшись, я заметил плотную кучку, а точнее, шестерых бегущих за мною субъектов в темных суконных одеждах, напоминавших ливреи или мундиры, хотя ни тем ни другим они как будто не являлись. Просто было в них что-то выраженно одинаковое и утилитарно-практичное. И, несмотря на то, что они цепляли стены оружием, что-то определенно не военное, хоть я не мог бы сказать сходу, почему именно так в этом уверен. Бежали они молча, их отделяло от меня не менее двух десятков шагов, но увидев устремленные на меня горящие взгляды, я отчего-то не усомнился в том, что они отлично знают, за кем бегут, и что у них не может быть какой-то другой цели. – Вам что-то нужно? – резко бросил я им навстречу, отчего они невольно столкнулись и перешли на шаг. Играть в салочки или прятки всего лишь с шестерыми незнакомцами я не намеревался. К тому же им удалось меня заинтриговать. Двор за моей спиной был пустынен, за маленькой аркой в противоположном конце пролегала достаточно оживленная улочка, однако тех, кто за мной бежал, это, похоже, не волновало. – Ла Рош-Шарди? – вопросил впереди идущий гулким, отразившимся от стен, голосом. – Для вас – виконт де Ла Рош-Шарди, – поправил я, – а то и «ваша светлость». Чем обязан? Они остановились в нескольких шагах от меня, все еще в стиснутом стенами пространстве – что вполне меня устраивало, тем более что им приходилось смотреть на меня из тени против света. Размахивать оружием я не торопился, решив, что в любом случае смогу развернуться быстрее и извлечь его вовремя – я нарочно перегородил им дорогу во двор, главное, чтобы у них не оказалось при себе ничего огнестрельного, но и тут свет за моей спиной был на моей стороне. – Вы не должны больше приближаться к известному вам дому, – монотонно провозгласил главарь. – Живущая в нем особа вам не принадлежит! Всплеск ярости, вполне ожидаемый от вполне ожидаемых слов ударил в голову ощутимым толчком. – Ого! – зло бросил я сквозь зубы, все еще не трогаясь с места. – Кто осмелится утверждать, что она принадлежит хоть кому-то?! – Не правда ли, чудесен мир, сотворенный господом? – многозначительно проговорил все тот же глашатай, буравя меня неотступным, но мало что выражающим взглядом, остальные, застыв, по-прежнему хранили осязаемое, повисшее в воздухе молчание. И ярость куда-то схлынула, уступив место прежней холодной настороженности. – И да сохранится в мире, – ответил я словами Карла. Главарь медленно кивнул. Плечи преследователей заметно расслабленно обмякли. – Коли так – идем с нами, брат! И тут я сморозил глупость: – Куда? – поинтересовался я. В ответ мне раздался слаженный визг извлекаемых клинков. – Ты лжец и обманщик! – прогремел главарь, кидаясь вперед. Я метнулся вбок, за угол, и подставил ему подножку. Главарь вылетел из проулка во двор рыбкой, растянувшись на грязных булыжниках. Другие замешкались, пытаясь не наступить на него, и встретил я их во дворе уже во всеоружии, удерживая на вполне безопасном для себя расстоянии. – По-моему, я только спросил! – Лжец! – рявкнул главарь, быстро поднимаясь. – За это ты должен быть покаран! – Да кто вы, черт побери, такие?.. Чтобы об этом рассуждать? Кажется, я их немного удивил. Наверное, их давно не обвиняли в том, что они еще и рассуждают. И разумеется, они не ответили. Должно быть, им было не велено отвечать, или велено не отвечать. Если призадуматься, несколько разные вещи и говорящие о несколько разных вещах… Я мельком глянул на арку, мне казалось, уйти от них будет нетрудно, они явно не отличались большой сообразительностью, но кое-что в них меня беспокоило. В том, как они меня догоняли, видна была неуклюжесть, как и в том, что они позволили остановить себя в узком переулке. Мне пришло в голову, что они могли занимать первоначально более выгодную позицию, а изменить ее им пришлось, когда, сойдя с крыльца, я внезапно свернул не в ту сторону. И все же, как будто они совсем не думали, исполняя данный им приказ. Атаковали они, не считая своего главаря, все так же молча, не бранясь и не подбадривая друг друга – просто выполняя свою задачу. Я без особого труда парировал их первые атаки, но… словно как-то замедленно. Странно… Так и не выбрав нужного момента, чтобы с легкостью разбросать их оружие по двору. В какой-то момент, казалось, даже едва успел отвести в сторону чужой клинок, который чуть не царапнул меня по руке. Собственная медлительность меня озадачила, но вдруг я понял, что это не я двигаюсь медленно, а они – необычно быстро и слаженно. И это при кажущейся-то тупости… Диссонанс настораживал. Говорить с ними, похоже, без толку, а вот реакция у них преотменная. Конечно, до кого-то из нас им далеко, но и для нас они могли представлять серьезную опасность, особенно во множестве. Определенно, несколько раз я задел их. Они будто и не заметили. С таким же успехом я мог бы тыкать булавками в манекены. И эти пустоватые взгляды: «безжизненные, спящие, заколдованные», – как сказала Жанна. И еще она сказала, что их десятки... Хранители? Которых прежде я видел только с зелеными ветками, а не со шпагами? Что же, они все такие?.. Если так, то было отчего волосам на голове зашевелиться. Но, по-видимому, и я оказался для них сюрпризом, несмотря на то, что они не очень-то были склонны раздумывать. – Ты можешь противостоять нам, – озадаченно проговорил главарь. – Кто ты такой?.. – вопросил он требовательно. Странный вопрос, учитывая, что они знали мое имя. – Князь тьмы! – пошутил я. – А вы и не знали? – Универсальное объяснение, ничего не говорящее и исчерпывающее. Главарь только серьезно кивнул, а в глазах прочих загорелось что-то фанатичное. Других вопросов не будет – слишком мал шанс на то, что они могут оказаться критически-мыслящими атеистами, а любому, кто их спросит, принесет кругленький ноль информации. Разумеется, кроме самого того факта, что они почему-то со мной не справились и не выполнили задание. Что же с ними такое сделать?.. Убить? В одиночку? И что тогда в самом деле обо мне подумают?.. Меж тем, они бросились в бой с новым пылом, а я понемногу отступал, раздумывая, что же делать дальше и просто тянул время. Как оказалось, не зря. От арки лавиной покатился грохот – дюжина всадников с гиканьем промчалась под ней. Оглянувшись, я зазевался и все-таки получил легкую царапину на запястье. – А что у нас тут?! – с веселым звериным азартцем поинтересовался молодой голос. – Каррико!.. – воскликнул было я, узнав своего преемника на посту лейтенанта королевских шеволежеров, и тут уже оцарапанную руку обожгло, будто в ранку угодил перец. Я непроизвольно втянул воздух сквозь зубы и отступил, с подозрением посмотрев на своих противников. У них что же, еще и оружие отравлено?.. Правильно расценив мой взгляд, главарь торжествующе усмехнулся, в его глазах по-прежнему горел маниакальный огонь, но все шестеро как по команде отступили, чуть опустив оружие и не обращая никакого внимания на появившихся во дворе всадников. – Лейтенант! – воззвал кто-то, и голос тоже был знакомым, не уверен, окликал ли говоривший Каррико или меня, по старой памяти. – Шарди! – удивленно воскликнул балагур Каррико. – А что это вы тут развлекаетесь? А нам можно?!. – Грешников жгут их грехи, – многозначительно изрек главарь, глядя только на меня. – А тебя – тем паче. Они снова отступили, со слабыми и бледными полумертвыми улыбками, будто узрев видение, доступное только их зачарованным взорам. Но отчего-то я понял – это не яд. В их взорах не было ожидания, что что-то последует дальше. Наверное, это и впрямь было что-то вроде перца, убеждающее их в том, что они действуют правильно. А прочих это должно пугать, отбивая охоту к сопротивлению. – Мы передали послание, – подытожил главарь. – Он грядет. Он низвергнет тебя и воинство твое. Судя по всему, мое заявление действительно было принято без малейшей критики. – Спасибо, – процедил я. – Приму к сведению. – И они, вложив шпаги в ножны – должно быть, что такое превосходящая сила они все же понимали, преспокойно пошли прочь. – Эй! – изумленно напомнил о себе Каррико. – Что происходит? Куда это вы… они? Шарди, что… черт побери, что тут у вас?.. Похоже, он еще не изжил давнюю привычку спрашивать у меня, что ему делать, оставшуюся со старых времен, когда он был только корнетом. – Пусть идут, – махнул я рукой. В такой ситуации это был лучший выход. Перестук копыт по булыжникам прозвучал как еще один вопрос. Я посмотрел на Каррико – тот склонился в седле и глядел на меня изумленно большими глазами, как подросший птенец, выглядывающий из гнезда, его темные волосы стояли торчком, топорщась из-под сдвинутого набок берета. Я невольно улыбнулся, у него всегда был такой забавный вид. – Спасибо, – сказал я на этот раз сердечно, – ты появился как раз вовремя! – Но… э… – Каррико озадаченно протянул руку вслед проскальзывающим в тот же узкий переулок, откуда они появились, хранителям. – С ними-то что? Кто это вообще был? – Да, лейтенант… – умеренно пожилой солдат с пронзительно голубыми глазами поводил головой от меня к Каррико, так что никто из нас так и не понял, к кому же он обращался. – Мы б их вздрючили, чего там?!. – Не стоит, Фьери. Мне нужно, чтобы они вернулись к тому, кто их послал. Пусть возвращаются. Может, мне это было не так уж нужно, но что мне точно было не нужно, так это чтобы кто-то с ними связывался, пытался слишком явно выяснить, что происходит, или перебил их всех. А такой выход, какой получился, казался самым повисающим в воздухе и безопасным. Неважно, что они скажут, что не могли со мной справиться. Вернутся они целыми и невредимыми, и про появившийся отряд не умолчат, значит, все еще будет неясно и туманно. – А-а… – протянул Фьери и понимающе подмигнул мне. Что он там понял, кто его знает. Но как бы там ни было, теперь-то я уже точно опаздывал на встречу. Убедив Каррико и компанию, что со мной все в порядке и, конечно, я когда-нибудь расскажу, в чем дело, я расстался с ними и наконец добрался до «Пьяного фонарщика», без дальнейших приключений. Когда я вошел в таверну, уже смеркалось, и внутри вовсю плясали огни, как в маленькой веселой преисподней. – Поль! – тут же крикнул Пуаре, прежде чем я заприметил его и всю компанию за столом в дальнем углу. Готье казался недовольным; по-видимому, он что-то увлеченно рассказывал – рука его зависла в воздухе. – А, вот ты где! – воскликнул он сердито. – Мы уже начали волноваться. – Да не то чтобы, – небрежно улыбнулся Рауль, рассеянно крутя в ладонях кружку. – Мы же знали, где он. – А если не только мы это знали? – резонно возразил Готье. – Должен же он был понимать… – Я все понимаю, – заверил я слегка запыхавшись, устраиваясь на скамье рядом с приглашающе подвинувшимся Фонтажем. – И представь себе, ты совершенно прав! Фонтаж тут же повернулся, принявшись выискивать на мне следы очередного приключения, на мгновение задержался взглядом на вспухшей царапине на моем правом запястье и скептически поднял брови. – Опять подрался?! – с безнадежной усмешкой всплеснул руками Пуаре. – Вот только оставь тебя без присмотра… – Ну и ладно, – буркнул я недовольно. Я уже сто раз слышал эту банальность. Рауль подвинул мне наполненную кружку. Что там, я даже не спросил – когда Рауль бывает один, он еще может подшутить, но когда рядом Фонтаж, все, в чем они оба могут соревноваться – это в изысканности вкуса. Я сел поудобнее и окинул компанию осмысленным взглядом. Огюста здесь не было, для Пуаре и Фонтажа он, разумеется, был не настолько своим, чтобы они могли говорить при нем свободно при всем желании. – Что стряслось? – спросил Готье. – Да так, шестеро по дороге. Правда, я все равно уже опаздывал. – Вот, – назидательно произнес Пуаре, будто это что-то объясняло и выводило определенную мораль. – Средь бела дня? – поинтересовался Фонтаж. – Среди него, – подтвердил я. – Я так понимаю, вы уже успели без меня что-то обговорить? – Немного, – ответил Рауль. – А что случилось с шестерыми? – Разбежались, – несколько преувеличил я, чтобы долго не объяснять. Потом кое-кому перескажу подробнее и с некоторыми выводами, но не сейчас. – Неожиданно прискакал Каррико с ребятами из отряда – проезжал мимо, услышал звон оружия и решил заглянуть во двор, побыть миротворцем. – Славный парень! – заметил Пуаре. – Большой город – большая деревня, – усмехнулся Готье. – Все всех знают! – Вот только, знаете что… – проговорил я. – Впервые видел хранителей без зеленых веток, зато со шпагами. Пуаре неожиданно фыркнул, поперхнувшись своим вином. – Да ты что?! – вопросил он удивленно, смахнув с усов повисшие капельки. – С чего ты взял, что это они? – Сами сказали. – Быть не может, – заявил Пуаре с каким-то сосредоточенным видом, будто обдумывал что-то, о чем подозревал, но в чем не был уверен. – Зачем бы им это? – И мне хотелось бы знать. Пуаре что-то задумчиво пробормотал под нос. – Не к добру все это, – заключил он уже громче. Фонтаж буравил взглядом стол. – С ними, конечно, не все чисто, – проговорил он негромко. – Только говорить об этом как-то не принято. А возможно, тебе солгали. Все говорят друг о друге все, что только могут. К тому же король их общество одобряет и это всем известно. Стали бы они разбегаться от королевской гвардии? – Возможно, ты прав, – допустил я. Зачем настаивать? Семена сомнения есть в каждом из нас и только ждут, когда пригреет солнце, чтобы прорасти. – Тем более, требование из их уст не приближаться больше к дому Ранталей, звучало определенно странно. – О, – сказал Фонтаж мрачно. – Дизак окончательно обнаглел. – И ему, как ты помнишь, король тоже в последнее время благоволит. – Ну, сегодня ты его все-таки уел! – удовлетворенно заметил Пуаре. Явно имея в виду не короля. Фонтаж, поморщившись, кивнул. – И все-таки эти линии как-то плохо сходятся и вяжутся. – Не нравится мне все это, – снова проворчал Пуаре, покачав головой. – А мы ведь говорили, – подал голос Рауль. – Все эти «духовные ордена» хороши на первых порах, а потом от них приходится избавляться, затевая войны… – Когда они забирают слишком много власти, – продолжил Фонтаж. – Но сейчас не до них. Сейчас мы миримся с кальвинистами. Кто станет обращать внимание на какие-то погрешности в отправлении культа? – Пока не начнут резать черных козлов, – добавил Готье. – Какие такие погрешности? – поинтересовался я. – Мы говорили, пока тебя не было, что они собираются в своих молельных домах – объединяют богослужение католическое и протестантское, – пояснил Фонтаж. – Делают из него что-то серединка на половинку. Пару таких домов мы знаем. – А теперь знаем и мы, – небрежно обронил Рауль, и я кивнул. – Как-нибудь надо будет заглянуть и посмотреть, – еще небрежней сказал Готье. – Причина его небрежности была ясна – не стоило обсуждать здесь и сейчас, когда мы туда отправимся, будет удобнее заглянуть туда сперва самим, прежде чем звать с собой друзей. – Да, пожалуй, – согласился я. – Удивительно, как быстро что-то появляется, а затем исчезает, ведь еще месяц назад о них ничего не было слышно, – заметил я с напускной наивностью. – Да нет, больше, – возразил Пуаре. – Я о них слышу уже самое меньшее полгода, просто это никогда не было мне интересно. Но я о них слышал. – Я тоже, – кивнул Фонтаж. – Интересно, – пробормотал я, не удержавшись. Конечно, что мешало тем, кто попал сюда, использовать в своих целях уже существующее общество, а не создавать новое? Но мне не давали покоя слова Жанны о том, что она видит таких людей не первый год. С чего я взял, что она говорит именно о них? С того, что сказал бы о них то же самое, хотя был лишен способности видеть их насквозь, и это могло быть совпадением только с какой-то совершенно мистической натяжкой. Куда большей, чем то, что я согласился всерьез верить во всякую мистику. Но во что я еще верил – так это в то, что люди ни с того ни с сего «безжизненными» не становятся, и не обретают способность к тому, чтобы уметь так драться «не приходя в сознание». Если только они не такие же, как мы, им нужно для этого учиться, и скорее всего куда дольше месяца… – «Есть многое на свете, друг Горацио…» – проворчал Готье, по своему рассеянному обыкновению цитируя то, что цитировать пока рановато. Впрочем, не мне с моим Гумилевым его поправлять.