Коронованный лев

I

      – Прежде чем мы туда сунемся, хочу вам кое-что рассказать.       Мы уже распрощались с Пуаре и Фонтажем и подумывали о том, чтобы, не теряя времени, нанести хранителям дружеский визит. И вот тут совсем не мешало бы поделиться открытием, что они куда сильнее обычных людей, обладают своеобразным мышлением, да еще неизвестно чем смазывают свое оружие. Когда я закончил рассказ, Готье и Рауль выглядели задумчиво и, судя по всему, рассказ мой им не нравился.       – Знаете что... – проворчал Готье. – Похоже, сегодня вообще не стоит к ним соваться. Во-первых, уже поздно, мы тут засиделись, и вряд ли у них идет какая-то служба, а во-вторых, – его глаза предупреждающе сузились, – боюсь, что в любом случае придется идти туда без твоего замечательного общества. Вдруг там окажутся какие-то твои фанаты, числом минимум шестеро.       – Если службы нет, это-то как раз неплохо, – заметил Рауль. – Мы могли бы просто оглядеться на месте, да еще и без лишних свидетелей. Особенно, если есть какая-то опасность нарваться на «клуб фанатов».       – Тоже верно, – согласился я. – Стоит ли бездействовать, не выяснив хоть что-то? Времени у нас не так уж много.       – Осмотреться во тьме кромешной? – сниходительно-язвительно осведомился Готье.       – Зато мало шансов, что и нас кто-то разглядит, – как само собой разумеющееся вставил Рауль.       И, в конечном счете, мы отправились осмотреться. Тьма царила все же не совсем кромешная. Ближайший из указанных домов находился в довольно диком квартале, не так далеко от кладбища Невинноубиенных младенцев с его легендарными катакомбами и не менее легендарным Двором чудес.       Уже на воздухе, когда мы немного остыли и легкий пар не чрезмерного количества выпитого вина чуть развеялся, мне подумалось, что мы все-таки немного погорячились, направляясь ночью туда, куда направлялись. Уверен, Готье и Рауль думали о том же, но дружно об этом помалкивали. Пуаре ведь, кажется, упоминал, что, как ни странно, именно в этих кварталах в последнее время стало куда спокойнее – видимо, из-за благотворного влияния все тех же хранителей. Пожалуй, уже можно было составить несколько правдоподобных гипотез о природе этого благотворного влияния.       Да и к нам все же трудно было подходить с обычными человеческими мерками, и мы начинали к этому привыкать. «И может быть, чересчур на это полагаться», – подсказал внутренний голос, тварь ехидная, разумная, но по большому счету бесполезная.       Чем ближе мы подходили к нашей цели, улицы становились безлюднее и пустыннее, но пока все было тихо. Тихо и спокойно. Как в покойницкой…       – «О мертвых или хорошо, или ничего», – пробормотал Готье. Это отлично передавало царящее тут настроение.       Нужный нам дом оказался простой для этого места и времени обшарпанной двухэтажной каменной коробкой, слишком скромной и невыразительной. Соседние дома тоже выглядели неважно, пусто и глухо. Закрытые двери и ставни. Дом выглядел спящим. Разойдясь в разные стороны, мы обошли его кругом, спугнув несколько кошек. Создавалось впечатление, что внутри совершенно никого нет, но оно могло быть обманчивым – раз уж предполагаемые обитатели сами казались «безжизненными». Рауль взобрался на какую-то приступочку и проверил показавшиеся ему не очень надежными ставни. Вытащил кинжал, как-то слишком ярко блеснувший в темноте, и послышалось упорное царапанье.       Готье шикнул, тут же подбежав – стараясь ступать при этом так же тихо и мягко, как вспугнутые нами кошки.       – Ну куда ты лезешь?!       – Внутрь, – твердо ответил Рауль, отодвигая ставень и толкая оконную раму – она рассохлась и не сразу поддалась, но вскоре окно удалось открыть. Рауль сосредоточенно заглянул в зияющую черноту.       – Черт бы тебя побрал, – сердито проворчал Готье, тревожно озираясь, но, похоже, никого произведенный нами шум не разбудил и не потревожил. – Никого?!       – Представления не имею, – сказал Рауль, все еще гипнотизирующе глядя внутрь, и ловко взобрался на подоконник. Готье только шумно вздохнул. Рауль канул во тьму.       – С кем я связался… – пробормотал Готье, и с беспокойством уставился на меня. Я поставил ногу на ту же приступочку, схватился рукой за подоконник и полез за Раулем. – А кто будет караулить снаружи?!.       – Может, проще залезть всем внутрь и прикрыть за собой окно? – предложил я.       – Влезть сразу всем троим в ловушку? – поинтересовался Готье, но было поздно. Я уже залез в окно, а оставаться одному снаружи ему явно не хотелось, и, чертыхаясь вполголоса, Готье зашуршал вслед за нами.       Рауль, оглядываясь, бродил в темноте между рядами простых и легких деревянных скамей.       – Действительно – молельный дом, – признал он, будто ставил диагноз.       – А вы ждали, что тут портовый бардак? – фыркнул Готье. Даже спрыгнуть с подоконника на пол ему удалось раздраженно. – Прикрыть ставни?       – Не до конца. Что-то еще видеть хочется, а зажигать свет – идея плохая.       Святилище, покрытое изнутри гладкой, но небеленой, штукатуркой, походило на подземный храм, по крайней мере, в темноте. В одном его конце находилось что-то напоминающее алтарь и кафедру, простые и условные, как сцена в провинциальном доме культуры. Ничего лишнего. Пустота и странный, пропитывающий стены, сладковато-дымный запах курений.       – Не похоже на ладан, – заключил Готье, пару раз потянув носом. – Но голова от этой дряни покруживается, – добавил он, потянув носом еще несколько раз.       – Не увлекайся, – негромко пробормотал Рауль.       Заглянув за алтарь, я обнаружил за дверцей в стене маленькое помещение, в котором висели какие-то серые балахоны, стояли сундук и пара больших керамических кувшинов в углу. В сундуке были уложены плотными рядами толстые свечи. Вытащив парочку свечей из сундука, я принюхался, кажется, от них исходил тот же самый запах, что и от стен, или мне мерещилось – просто все вокруг было пропитано этим запахом. И Готье был прав – голова от него начинала кружиться.       – Видимо, масло для лампад, – предположил я, открыв крышку большого сосуда, расписанного каким-то растительным узором. Сладкий запах резко усилился.       – Ага, – произнес протиснувшийся в комнатку Готье, окунул в масло палец, понюхал, и собрался сунуть палец в рот, попробовать необычное масло на вкус.       – Не смей, – тихо, но твердо сказал неслышно подобравшийся сзади Рауль. – Вытри палец об одежду.       – А что такое? – удивился Готье.       – Вытри его, – с нажимом повторил Рауль, и я увидел в темноте его странно горящий взгляд. Рауля заметно трясло, и говорил он сквозь зубы. – Закрой кувшин, – велел он мне, и его голос упал до свистящего шепота. – Закройте дверь и уйдем отсюда! Это важно. Я не могу сказать, что это… но я знаю, когда-то знал, что это такое. Что-то чертовски скверное, и самое плохое, что я не могу вспомнить. Но чувствую – это где-то рядом. Я вспомню… я потом вспомню!       Я закрыл кувшин.       – Пожалуй, нам стоит взять немного с собой – нет ли тут какой-нибудь посудины?       Рауль дышал в темноте тяжело и затрудненно.       – Да, может быть… Черт, мне лучше уйти...       – Готье, помоги ему! – быстро бросил я, и кинулся к примеченным полочкам, на которых было навалено что-то вроде подсвечников и лампадок. Готье буквально отволок Рауля ближе к окну. Я на миг прислушался к своим ощущениям. Кажется, у меня не было никакого желания упасть. Возможно, Рауля скрутило не от самого запаха, а от каких-то связанных с ним ассоциаций и напряженных попыток вспомнить, что же это такое. Если бы только это было возможно… вспомнить еще что-то... Эта мысль одновременно вдохновляла и леденила кровь. Стать неизвестно кем хорошего мало, но любопытство ведь никуда не денешь…       Торопясь, я чуть не рассыпал всякую мелочь с полок на пол, под руку подворачивалось все что-то не то. Подсвечники, какие-то сосудики, все запечатанные и не пустые. Тут мне пришло в голову, что можно ведь прихватить и пару сосудиков. А кувшин? Вдруг там что-то другое? Наконец я нашел и подходящую лампадку, навел на полке относительный порядок, открыл кувшин, зачерпнул маслянистую жидкость, закрыл комнатку за собой и с добычей направился к окошку. Голоса Готье и Рауля раздавались уже снаружи. Готье переправил Рауля через окно, как только увидел, что я выхожу из комнатки, и последовал за ним сам. Я передал ему через окно похищенные для независимого исследования предметы: пару свечей, пару сосудиков и наполненную лампадку, и тоже выбрался из ограбленного дома. Готье держал лампадку в руке и, глядя на нее, скептически хмыкал.       – Так и потащишь это, как молоко в блюдце? – спросил он.       – Хочешь выпить? – поинтересовался я.       Я с трудом прихлопнул на место рассохшуюся оконную раму, которую толком не за что было ухватить, порядком взмокнув от этого неблагодарного занятия, закрыл ставни и спрыгнул на землю, немного злясь, как будто больше заметать следы никому было не интересно, хотя на самом деле я просто начал нервничать. Но кажется, кругом было по-прежнему тихо.       – Как ты? – спросил я Рауля.       – Ничего, – отозвался он приглушенно, так как старался дышать в сторону, подальше от странного, беспокоящего его запаха. Я забрал у Готье трофеи, посмотрел на темное небо и прислушался.       – А дождь ведь так и не пошел, – заметил я.       В небесах полыхнула зарница.       – Типун тебе на язык! – воскликнул Готье.       И мы, уже не задерживаясь, отправились домой не то чтобы кратчайшим, но самым быстрым и удобным путем. Рауля немного пошатывало, но Готье мягко направлял его на верный путь. Пока мы шли, небо то и дело озарялось зарницами, но только под самый конец прогремел далекий гром, стал подниматься ветер и начали падать первые тяжелые капли.       За «блюдце с молоком» я беспокоился напрасно. Ливень разверзся только когда мы были уже под крышей, хотя, нет слов, встречавших нас слуг мы своими трофеями несколько удивили. К тому же, естественно, за нас уже начали тревожиться, и мы сразу направились в кабинет к отцу. Выглядел тот действительно взволнованным, но, похоже, не впрямую из-за нашего отсутствия, нас он лишь окинул удовлетворенным взглядом, будто мысленно пересчитав и обратив внимание, что никакого видимого ущерба мы не понесли, и кивнул.       – Что-то случилось? – спросил я сходу, едва заметив его напряженно-отстраненный вид.       Он посмотрел на меня, на «блюдце с молоком», и ответил как ни в чем не бывало:       – Да не то чтобы. Просто стреляли в Таванна.       Я аккуратно поставил «блюдце» на стол, испытав внезапное неправильное желание уронить его на ковер. Готье и Рауль издали заинтересованные звуки и встрепенулись.       – Он жив? – снова спросил я.       Отец кивнул, не менее удовлетворенно, чем раньше, хоть и с некоторым замешательством – все-таки происходящее ему закономерно не нравилось.       – И даже здоров. Ему только прострелили плащ и сбили шляпу. Возле самого Лувра.       – Ого! – воскликнул Готье.       – Неожиданно, – сказал Рауль. – А как же теперь Колиньи? В него-то стрелять будут? Впрочем, это я риторически… – добавил он.       – Может, в Таванна и правда стреляли вместо него? – вслух предположил Готье.       – И на два дня раньше срока, – вставил я. – Теперь даже неизвестно, произойдет ли Варфоломеевская ночь именно в Варфоломеевскую ночь или в любую другую…       Отец пожал плечами.       – Меня спрашивать бесполезно. Я в него стрелять не собираюсь.       Я молча кивнул и заметил, что остальные сделали то же самое. Мы и впрямь знали только, что ничего не знали.       – Что это у вас? – спросил отец, глядя на источающую уже не такой густой и тяжелый аромат лампадку.       Рассказа в двух словах не вышло. Ни о хранителях молящихся и миротворящих, ни о хранителях воинствующих. Более того, отец остановил нас на первых же минутах, и к нам позвали остальных – это было важно для всех. То, сколько это, возможно, продолжается, и какие у наших врагов есть помощники – куда опаснее обычных людей. И в отличие от того, сколько именно тут находилось злоумышленников из другого времени, их количество могло быть не ограничено.       Рауль был категорически предубежден против той алхимии, которую использовали хранители у себя дома, и которую мы принесли сюда с собой. Изабелла нашла где-то подходящий флакон и перелила туда не так уж неприятно пахнущую жидкость, надежно закрыв ее пробкой. Возможно, у Рауля действительно с чем-то ассоциировался этот запах, а возможно, это была лишь естественная догадка – что именно делает их не совсем обычными, «пустыми», как говорила Жанна. Как именно действовало это средство? Насколько было опасно? И что могло случиться под его воздействием, например, с кем-то из нас?       Но как бы этот запах ни внушал Раулю отвращение, он вызвался вместе с Готье вернуться назавтра в тот же молельный дом уже на службу и посмотреть, что именно там происходит. Службы, по сведениям Пуаре, были открытые. А по соображениям, уже высказанным сегодня Готье, кое-кому лучше туда при свете дня лишний раз не соваться.       – А кто стрелял в Таванна? – вдруг вспомнил я. – Его не схватили?       – Нет, – ответил отец. – Ведь представь, тогда получилось бы, что кто-то должен был стрелять прямо из дворцового окна.       – Из гладкого ствола… – подхватил я, кивнув.       – Это как раз необязательно. Но гипотетическая меткость оставляла бы желать лучшего по нашим временам.       – Но он ведь так и не попал в Таванна, – трезво заметил Готье.       – А вчера кое-кто угодил только в седло, – безмятежно добавил Рауль.       – И все же, – вздохнула Диана, – теперь все становится как-то яснее…       – Или только чуть виднее, – подсказал отец. – И яснее, что мы видим только краешек.       Но видеть хоть какую-то часть цели лучше, чем не видеть ничего.       

II

      В городе было неспокойно. Таванн пока не пострадал, но волнения уже поднялись. Столкновения на улицах, выбитые окна и проломленные головы, все уже начиналось, вернее, начиналось-то все и раньше, но теперь переходило на новые ступени, с которых, наверное, уже поздно сворачивать, хотя, возможно, не свернуть было и с более ранних. Но есть же, в конце-то концов, такая штука как иллюзии! А задним числом все равно выяснится, что можно было сделать что-то, о возможности чего мы и не подозревали.       В дверь беспокойно забарабанили. Я бросил перо, которым пытался безуспешно вырисовать кое-какие схемы и, поднявшись, распахнул ее.       – Ты должен его убить! – с мрачной убежденностью выпалил Огюст прямо с порога, явно давно позабыв о всех наших трениях.       Я изумленно поднял брови, от неожиданности едва не забыв о таком же точно своем желании. О ком шла речь – даже вопроса не возникало.       – Потому, что это все его проделки!       Я втащил Огюста за рукав в комнату и закрыл дверь.       – Если это действительно он стрелял в Таванна, откуда ты знаешь, что именно он делает? Он еще не стрелял в Колиньи, а Моревель давно мертв.       – Еще не стрелял! – воскликнул Огюст, темпераментно махнув рукой в сторону окна. – Да какая разница, все идет к тому же!       – Может быть. Но не только же из-за него! Кто знает, может из-за него развитие событий все-таки превратится во что-то обратное.       – А может быть, все это и началось только из-за него? Мы-то этого не знаем! То, что нам кажется обычным и естественным, могло быть с самого начала не обычным и не естественным! – Слово «не» Огюст будто с силой впечатывал в воздух. – Возможно, в нормальной истории ничего подобного быть не должно! А то, что мы знаем – уже приключилось в ненормальной!       – Стоп, – сказал я почти демонстративно сев в кресло, показывая, что не собираюсь ни двигаться с места, ни скакать из-за сомнительных идей по комнате. – То есть, мы тут появились уже из неправильного мира?       Огюст посмотрел на меня с горькой обидой.       – Мы не появились, мы тут были всегда.       – Отчасти. Верно как одно, так и другое.       – То, другое – совершенно неправильно! – окрысился Огюст.       – А все наши прошлые войны – образец идеального порядка?       Огюст вздохнул и с раздраженным видом сел в кресло.       – Ты не понимаешь, – произнес он с нажимом. – Нам нарочно показали тот мир, чтобы мы знали, что он неправильный! Вот почему тут столько нестыковок!       Я пожал плечами.       – Это только предположение. К тому же, у тебя естественным образом сдают нервы.       Повисла звенящая пауза. Огюст буравил меня пристальным взглядом.       – Да, сдают. И не просто «сдают». Был бы ты на моем месте!..       – Я и так почти что на нем, – напомнил я. – Ты говоришь мне все это лишь для того, чтобы не говорить остальным? Потому что все против поспешных действий.       – Вам хорошо, – презрительно пробормотал Огюст.       – А меня, как тебе кажется, – продолжал я, не обращая внимания, – вполне можно заставить делать то, чего тебе хочется, потому что я сам этого хочу.       Огюст вскочил, покраснев как жгучий перец, его глаза яростно засверкали.       – Поль, какого черта!..       – А такого, черт побери, что с нервами у нас всех плохо! Но делать что-то только по этой причине нельзя! – Хотя, отметил я мысленно, прогресс уже налицо. По крайней мере, теперь Огюст пытался убеждать, а не просто выкидывал коленца. А пока он пытался убеждать, у него было время подумать самому. Пусть ему действительно было чертовски несладко. – Этим ты все равно ничего не изменишь.       Огюст помолчал, нервно покачивая головой.       – Но надо же что-то делать!       – Что именно? Какую из фигур сейчас ни вывести из игры, произойдет одно и то же, разве что с какими-то незаметными глазу вариациями.       – Если вывести эту фигуру, никто даже ничего не заметит, потому, что ей здесь не место.       В этом было немало здравого. По крайней мере, для меня. Моя показная уверенность изнутри пошла трещинками, мне всегда хотелось со всем расправиться быстро, не думая, это был слишком большой соблазн…       – Так значит, ты думаешь…       – Что они не согласны с этим только потому, что боятся.       Я помолчал, потом медленно кивнул.       – В этом я с ними согласен. Видишь ли, я боюсь тоже.       Огюст посмотрел на меня во все глаза, едва не раскрыв рот, но наконец раскрыл его, чтобы сказать:       – Но ты же говорил…       – Говорил… Говорить я могу все что угодно.       – Ты слишком спокойно об этом говоришь.       – Это еще не значит, что это неправда.       Огюст изумленно покачал головой.       – Но я думал, что ты слишком… слишком… ненавидишь его.       – Это ни для кого не секрет. И для него, в том числе. Я знаю. В конце концов, я совершенно уверен, что ты все-таки меня настолько не ненавидишь.       Огюст с ошарашенным видом снова сел.       – Нет, правда, – совершенно убито выговорил Огюст. – Я же не имел в виду, что тебе надо просто пойти и швырнуть ему в нос перчатку. Можно же как-то иначе. Мы бы составили план, и я бы тебе помог. Просто… раз никто больше этого не хочет, а мы теряем время… – он сокрушенно покачал головой.       – Понимаю. Да, и кстати, Огюст, – Я задумчиво посмотрел на него. – Мы так толком и не говорили об этом. Извини, что напал на тебя тогда. Я был уверен, что прав, что это праведный гнев, но думаю, все было проще. Я испугался.       Огюст кивнул, пропустив секунду.       – Да я понял, – сказал он негромко. – Раньше тебя. Но… – он замолк, подумав и пожав плечами, – ты имел на это право. Как и я. Мы все имеем на это право. – Все-таки сработало…       Наконец он поднял голову, и мы оба слабо улыбнулись.       – И все-таки, – продолжал Огюст. – Это же было бы так естественно!.. – он неопределенно взмахнул руками. – Просто у тебя больше всего прав на ненависть к нему. – Он снова покачал головой. – Осталось всего три дня…       – И слишком много для нас неизвестного. Даже того, что можно представить.       – Знаешь, – проговорил Огюст, задумчиво глядя в сторону, – Если бы раньше… если бы мы увидели какое-то препятствие, врага, будь он какого угодно происхождения, разве нам было бы так уж интересно, чем он может оказаться? Нас бы интересовало только, как от него избавиться. Как справиться с демоном – не вдаваясь в подробности, в возможные особенности его мира и образа мыслей. Почему теперь это должно нас беспокоить? Потому что мы наполовину… непонятно кто?       – Непонятно кто – это полбеды… Потому, что знаем слишком много – о том, как может выглядеть другой мир и как он отличается от нашего. Как велика может быть разница. А многие знания – многие печали.       – И все-таки, – нахмурившись заявил Огюст, – знание – это оружие.       – Вот поэтому и отказываться от него нельзя и, увы, нельзя что-то делать, не задумываясь о возможных последствиях.       – А жаль, – печально сказал Огюст. – Очень жаль…       Похоже, никто категорически не хотел, чтобы в этот день я выходил на улицу. Включая и Огюста после нашего разговора. Я оказался не нужен ни во дворце, ни во «Дворе чудес», обретшем новую трактовку, ни где-либо еще. Вместо этого мне поручили интереснейшее дело – оставаться дома, зачем-то охранять его и ждать всех «в штабе» с новостями, никуда не отлучаясь. Что ж, может и стоило немного переждать, никому не мешая и не привлекая лишнего внимания все тех же хранителей. Исчезнуть на день с глаз долой, из сердца вон.       Поэтому вместо того, чтобы заняться чем-то вне дома, я собрал всех слуг и прочел им небольшую лекцию из курса гражданской обороны, а заодно выяснил, кто из них умеет стрелять или обладает хоть какими-то навыками обращения с холодным оружием. Получилось негусто.       Так что я превратил наш сад в небольшой полигон, велев принести то, что могло бы сойти за мишени – старые мешки, натянутые на наспех сооруженные рамы с пометками, сделанными известью, и расставить их за розовыми кустами.       – Жозеф, – окликнул я нашего привратника, долговязого парня, стрелявшего очень старательно, высунув язык и серьезно рискуя откусить его себе при отдаче. Он все время попадал чуть не на метр выше мишени, растерзав стоявшую неподалеку злосчастную яблоню. – Ты же видишь, куда улетают пули, целься ниже.       – Но я целюсь в самую середку! – возразил тот с озабоченным видом.       Я подошел к нему и опустил аркебузу так, что ее дуло теперь смотрело чуть не в землю у основания мишени.       – Стреляй.       Мешок дернулся, рама покачнулась, и, когда всё успокоилось, все со священным трепетом вытаращились на появившуюся в мешке дыру именно в том месте, которое было помечено известью.       – А если вдруг вам доведется стрелять в человека, – прибавил я, – не цельтесь в голову, скорее всего не попадете, цельтесь ниже, хоть в колено, тогда, может быть, попадете в живот, ну а будете целиться в живот, может быть, угодите и в голову.       – А во что ж еще стрелять-то, как не в человеков? – бесхитростно удивился Жозеф.       – Гм… ладно, пойдем дальше.       Огнестрельное оружие отложили в сторонку и взялись за палки, а кто и за шпаги, как Мишель с Антуаном. И разыграли несколько довольно «подлых» приемов на выбивание оружия из рук противника и некоторые хитрые, но, в общем-то, простые финты. Достаточно нескольких эффективных трюков, все равно некогда подводить какую-то общую базу, и не только потому, что у нас оставалось мало времени, а еще и потому, что у всех было полно других дел и обязанностей. Но все-таки и мою блажь никто не обсуждал – зачем все это нужно. Кому-то это просто понравилось, кто-то решил, наверное, что я слишком серьезно отношусь к грядущей фламандской кампании и по какой-то причине скучаю, или что-нибудь еще такое же безобидное. Тем более что гонять я никого сильно не гонял, так, слегка поднатаскал в меру возможностей и даже предрасположенностей. Только Антуан и Мишель явно догадывались, что дело тут не совсем чисто, но если Антуан и решил обо всем справляться, если, конечно, решится на это, у отца, то Мишель все же, после нескольких вопросительных взглядов, спросил:       – Вы думаете, сударь, этого будет достаточно?       – Нет, Мишель, не думаю. Но пригодиться может.       

***

      – Похоже на обычное ароматное масло, – сказала Изабелла, созерцая на просвет флакончик, который удерживала указательным и большим пальцем за верхушку и донышко. Свет, падающий из окна, и ее превращал в какое-то полупрозрачное сияющее существо. – Судя по всему, в запечатанных сосудиках совершенно то же самое, и в свечи добавлен этот состав. Светлое, прозрачное, с янтарным оттенком. А может, это и есть просто ароматное масло?       – Может быть, не спорю, – я пожал плечами.       – Только у Рауля была какая-то странная реакция на этот запах?       – Только у него.       – Хм, – тихо проговорила Изабелла, будто разговаривая сама с собой. – Но это определенно не что-то, что обычно используют на церковных службах. Хотя и там ведь – трудно сказать, что весь этот дым совсем не оказывает на человека влияния. Даже обычный ладан – антидепрессант, а в больших количествах и галлюциноген. Но влияние оказывает все подряд, вопрос – с какой силой.       – Дым вообще такая штука…       Изабелла рассеянно кивнула:       – Продукты горения, угарный газ – уже само по себе «хорошо», ничего не скажешь. Значит, говоришь, весь дом пропах этим запахом, но ничего особенного никто из вас кроме Рауля не почувствовал?       – Нет. Разве что немного голова кружилась, но такое бывает и от обычных духов. А у некоторых на них просто аллергия.       Изабелла сняла пробку и осторожно потянула носом воздух, делала она это не впервые.       – Что-то сладкое, вроде ванили, но не ваниль.       Она вдохнула еще раз, задумчиво наклонив голову, и пожала плечами.       – Понятия не имею, на что это похоже. Ты, случайно, не знаешь, как пахнет марихуана?       – Э… нет, как-то не сподобился…       – Ну, я просто подумала, что на юридическом…       – Извини, не пробовали.       – Ну, ведь некоторые знают, хотя и не пробовали, – засмеялась Изабелла.       – Знаю, что упущение – мне не раз говорили: «вот это тот самый запах!» Только я никогда не мог различить, какой именно. Может, поискать в саду и поджечь для сравнения?       Изабелла вздохнула.       – Думаю, не стоит, и не уверена, что она растет у нас в саду. А вот Рауль наверняка бы узнал, будь это тот самый запах.       – Почему ты так думаешь?       – Журналисты… – пожала плечами Изабелла.       – Но он его точно не узнал как таковой.       – Не узнал, – согласилась Изабелла. – Может, все-таки попробовать на вкус?       – Не стоит. Готье вчера чуть не попробовал, но Рауль его остановил. Хотя не мог ничего толком объяснить, но был совершенно уверен, что это опасно. Все-таки он был слишком обеспокоен, чтобы ему не верить. Явно что-то настоящее из еще не проснувшейся памяти.       – А если попробовать не на себе, а на каком-нибудь животном?       – Мм… На Дианиной канарейке?       – Ну, не знаю, может, спросить у прислуги, нет ли у них живой мыши в мышеловке. Может, ничего плохого с ней и не случится.       – А если даже случится, мыши в мышеловке терять нечего, – кивнул я, и отправился на поиски того, кто мог бы нам раздобыть приличную мышь.       Мышь в итоге отыскалась, здоровая на вид, средней упитанности. Мишель, и сам знавший толк в экспериментах, принес ее в высоком горшке, где зверушка то сидела нахохлившись, будто дуясь на пресловутую крупу, то «мыла» лапками стенки и подпрыгивала, помогая себе хвостом, пытаясь выбраться.       – Невинная жертва науки, – торжественно объявил я, вручая горшок Изабелле. Она бережно поставила его на стол и заглянула внутрь.       – Подойдет, – одобрила она, открыла флакончик, капнула из него довольно щедро на печенье, и уронила сдобренное «ароматным маслом» угощение в горшок.       Мышь пугливо метнулась в сторонку, потом принюхалась – тонкие усики взволнованно колыхались. Мышь отчетливо чихнула, отвернулась, ожесточенно потерла усики, умываясь, снова потянулась к печенью, снова чихнула, снова умылась, и наконец, продолжая тихо чихать, жадно вгрызлась в печенье, придерживая его лапками.       – Ты смотри-ка, а ей нравится! – пробормотала Изабелла. – Не похоже, что это яд. Хотя запах ее поначалу смущал.       – Но крысы же едят крысиный яд? – усомнился я.       – Действительно, – неуверенно согласилась Изабелла.       Мышь самозабвенно уписывала печенье за обе щеки, позабыв про то, что сидит в горшке, про то, что она в ловушке и в опасности. Дискомфорт проявился лишь тогда, когда, схватив остатки печенья, она принялась тыкаться в гладкие стенки, явно напряженно раздумывая, где бы ей припрятать свою добычу. Недовольно чихнув, она выронила печенье, умыла усы, улеглась на лакомство и свернулась комочком.       – Засыпает, – проговорила Изабелла. – Потом проверим, проснется ли. – Она все стояла, заглядывая в сосуд, и задумчиво потирала подбородок. – Как ты думаешь, насколько люди похожи на мышей?       – Ну, в конце концов, и те и другие млекопитающие, теплокровные…       – Хозяйственные, – подхватила Изабелла. – Как лемминги, тысячами куда-то бросающиеся, будь впереди пропасть или бурный поток, бегущие, не глядя, по трупам или кому-то в пасть. А ведь казалось бы – есть у них не мозги, так рефлексы, уменье копать норки и делать запасы.       – Насколько я помню, у этого явления есть разумное объяснение: во-первых, это случается не так уж часто, и бегут они от голода, оттого что их становится слишком много. И ничего сверхъестественного.       – В людях тоже, – мрачно сказала Изабелла, – нет совершено ничего сверхъестественного.       Что тут можно было возразить? Разве что:       – Кажется, пару недель назад я был как-то больше в этом уверен.       

***

      Диана вернулась после полудня вместе с экипажем, но без отца, с которым она отправилась утром во дворец. Наш эксперимент с мышью показался ей антигуманным. Мышь, между тем, не бедствовала, а спокойно спала, серая шкурка над ребрышками мерно приподнималась и опадала, и ничего больше не происходило.       – Может, просто вкусное снотворное? – предположил я, по естественной аналогии вспомнив пса в «Румяной пулярке», с разъезжающимися лапами и остекленевшими глазами. Неужели именно этот состав превращал людей во встреченные мной вчера «манекены»?       – Вообще-то, мыши – ночные животные, – резонно заметила Диана. – Посмотрим, что будет потом.       – Посмотрим, – согласилась Изабелла. – Подбросим вечером еще печенья – если угомонится и проспит всю ночь, значит, все-таки снотворное.       Затем пришлось повторить кое-какие боевые учения с девушками. Дамы считали, что им недостаточно практики. Залы в доме их тоже больше не устраивали, так что мы переместились в сад, где они, сообща, вскоре загнали меня на крышу беседки.       Что ж, хотя чистотой крыша и не отличалась, вид на сад оттуда был отличный.       До вечера и до настоящей осени было еще далеко, но от земли внизу, укрытой тенью, пахнуло неуловимой сыростью.              – В остывших недрах, в иле и в золе       Встают дворцы и пышные чертоги.       Владельцы их – в покрывшей их земле,       Унявшей боль и прочие тревоги, – продекламировал я с крыши беседки, лирически помахивая клинком как дирижерской палочкой. После того, как я поднял взгляд от земли и пристально посмотрел на солнце, в глазах у меня было темно.              – Копни поглубже, ощути их жизнь,       Их свет и сон, их мысли и надежды,       Вообрази – душою прикоснись,       И облекись в их ветхие одежды,              И ощути все как минувший миг –       Лишь только что, тому назад – секунды, –       Как он был нов, и страшен, и велик,       И мог последним быть тот миг подсудный.              В одно дыханье выдохни с землей,       Вдохни одновременно с небесами.       Когда-нибудь, под этой же звездой,       Склонишься над своими же костями,              И ощутишь, что мир их так же нов,       И все еще неясен час расплаты,       И жуткий запах древних катастроф       Нам обещает новые утраты.              Девушки перестали смеяться и загрустили. Сад, наверное, все такой же яркий, растворялся в солнечном свете и будто выцветал, до той ничего не значащей бледности, которой не место на поверхности вещей. Только глубоко внутри, там, где и есть место кости.       И еще что-то прозрачно и призрачно шептали ветви. Свежо, сиюминутно, преходяще. Так же, как столетия напролет. А само солнце казалось уже остывшим, холодным внутри. Только свет от него еще шел, заблудившись во времени. Я намеренно резко провел ладонью по заостренной шишечке, венчавшей крышу беседки – царапина саднила и обжигала, не давая остыть окончательно – и, примерившись к высоте, спрыгнул вниз. Потряс головой и поморгал – перед глазами плавали разноцветные круги.       – Может, проведаем, как там наша мышка?       Мышка благополучно спала. Но печенье под ней, похоже, закончилось. А может быть и нет, только его было не видать.       Изабелла пошевелила горшок, потом капнула маслом на еще один кусочек печенья и бросила его в сосуд. Животное, задвигав носом и усиками, мигом пробудилось и вцепилось зубами в очередное угощение.       – Ну что ж, – заключила Диана, немного понаблюдав за поеданием грызуном сомнительного подношения, – похоже, мышке просто повезло – из мышеловки, да в личный рай.       

***

      Немного позже вернулись Рауль и Готье, неразговорчивые, с похоронными лицами и словно бы чем-то потрясенные. Наверное, все мы в последнее время выглядели похожим образом со стороны. Но было в их унынии и молчании нечто большее.       – Ну как? – спросил я, перехватив их у самой двери. – Вам действительно удалось туда попасть?       – Легче легкого, – буркнул Готье. – А мы можем какое-то время оставаться на воздухе? Очень хочется просто дышать…       И мы распорядились принести легкого вина в беседку в саду, благо, погода была отличная. Мы поместились там впятером. Изабелла долго крутила в пальцах миндальное печенье, прежде чем откусить, и явно думала о своей мыши.       – Итак, – торжественно возвестил Готье, немного отдышавшись, – вход там действительно свободный!.. – и замолчал. Прозвучало это как-то зловеще – и слова, и молчание.       – Чего не скажешь о выходе? – уточнил я – такой оборот напрашивался сам. Хотя не походило, что наши друзья с боем расчищали себе дорогу домой.       Рауль кивнул и отпил вина, потом откинул голову и вдохнул ароматный воздух сада с еще большим удовольствием. Готье покосился на него и тут же сделал очень похожий вдох.       – Вы сбежали? – поинтересовалась Диана с беспокойным восклицанием.       – Да нет, просто выкрутились, – успокоил Рауль, нервно крутя в пальцах витую ножку бокала. – Но приятного мало. Мы вошли в дом, как и все, через парадный вход, нам тут же вручили зеленые веточки и предложили причаститься – из большой чаши, в которой… была эта самая штука.       – Причащаться маслом? – поморщилась Диана. – Какая гадость!       – А оно довольно приятное на вкус, – заметил Готье, и Изабелла, вздрогнув, воззрилась на брата:       – Ты попробовал?!.       – Нет, – снова вздохнул тот, – не совсем. Только сделал вид. Но запах вполне приятный, и раствор в чаше был не такой уж маслянистый… А без «причастия» в дом и не пускают. Очень вежливо, но выпихивают. Это масло они называют «миром».       – Вот было бы весело, если бы меня вывернуло прямо в эту чашу… – меланхолично пробормотал Рауль. Мы посмотрели на него, и почему-то нам не захотелось слишком углубляться в эту тему.       – Поскольку все они беспечно пьют его и вроде бы не травятся, можно бы предположить, что это вполне безопасно, – продолжал Готье. – Разве что вызывает приятную эйфорию, немного пьянит – по ним видно было, как они чуть не мурлыкали. Атмосфера доброжелательности на службе прямо-таки зашкаливала, в доме собралась, наверное, добрая сотня человек, в основном, мужчины, хотя были и женщины.       – И даже дети, – вполголоса прибавил Рауль, и было видно, как его это бесило, хотя он смотрел в сторону, на качающиеся ветви, и чуть жмурился, подставляя лицо ветерку.       – На всякий случай, мы расположились в заднем ряду, – снова перехватил слово Готье, – поближе к выходу. И вскоре началось богослужение, очень пристойное. Действительно, что-то напоминающее одновременно и католическую службу, и какую-нибудь лютеранскую. И ничего плохого – только призывы к любви и миру!       – «Занимайтесь любовью, а не войной!» – саркастически вставил Рауль. – И похоже, в плане наркотиков это совершенно верно, хоть и без эротической окраски. Если бы вы видели эти лица!.. Это страшно – они говорят о мире, а глаза их становятся все более пустыми. Они становятся просто стадом!       Мы помолчали, глядя на исходящего яростью Рауля.       – И что тут нового? – поинтересовался я. – Люди делают это с собой постоянно. Все религии на свете – один черт.       Рауль вяло отмахнулся.       – Неужели можно сомневаться в том, что тот, кто однажды войдет в эти двери, обязательно вернется туда снова? Что он станет делать все, что ему скажут, потому что это «здорово и приятно», а может быть и похуже.       – Похуже, это как? – осторожно спросила Диана.       – «Пусть враг наш придет к нам и станет нашим братом», – процитировал Рауль. – Они повторили это раз пятнадцать, так же, как повторяли про верность друг другу и своим пастырям. Чистое, незамутненное гипнотическое зомбирование. Закрепляемое этой жуткой химией.       Его реакция на происходящее впечатляла больше всего.       – Но что-нибудь другое, крамольное, они сказали? – спросил я. – Может быть, приказали собравшимся что-то сделать? Может быть, сказали, кому именно им надо верить, кого слушаться?       Готье покачал головой.       – Нет, не говорили. Для этого, пожалуй, проводятся какие-то закрытые службы. А тут только ловят на крючок.       – Но вы уверены, что именно ловят? – уточнила Изабелла. – Знаете, глаза у людей становятся пустыми так часто, что даже на наркотики все не спишешь.       Рауль вздохнул и, поставив бокал, стал сжимать и разжимать побелевшие пальцы – кажется, он стиснул их до судорог. Он смотрел на нее долго, печально, не мигая.       – Я в этом просто уверен, – в его голосе звучал отчаяние от того, что он никак не мог объяснить в точности, что во всем этом ужасного, – в том, что от всего, о чем там говорилось, они не избавятся до гробовой доски, однажды поверив. К сожалению, я так и не вспомнил, откуда у меня эта уверенность. Но для чего еще нужно, чтобы одним и тем же составом в этих домах пропитывалось все? Чтобы они выпивали его? Чтобы обменивались затем паролями и становились, заслышав его, шелковыми? – Он коротко глянул на меня. – Как даже король. А когда ты не послушался их, когда они произнесли этот пароль для тебя, они на тебя набросились, верно?       – Верно, – кивнул я, подумав, что другой причины называть меня лжецом у них не было. Обмен паролями не допускал никаких вопросов после их прямого приглашения.       Возможно, если бы я уже был «подцеплен на крючок», мне оставалось бы только внушить то, что по какому-то недосмотру еще не было внушено. А если учитывать, как они оказались сильны, их реакцию, их нечувствительность – может быть, и Дизак был в этом своем подозрении вполне искренним. Возможно, он считал меня просто каким-то «сбоем в программе». И может быть, в этом даже были свои плюсы, если он нашел себе такое объяснение… Вот только сбой, пожалуй, был слишком сильным.       – И как говорила Жанна – последние годы она замечает вокруг все больше «пустых» людей. Тут даже не нужно обладать никакими сверхъестественными способностями. Они действительно – другие. Как бы по-своему, по-разному мы это ни объясняли. – Рауль мрачно качнул головой.       – Несколько лет – это все-таки очень странно, – хмурясь, заметила Изабелла. – Ведь Дизак такой, какой есть, в лучшем случае, ну или в худшем – неважно – несколько недель.       – Пуаре говорил то же, – напомнил Готье. – Что он слышал о хранителях намного раньше.       – Но возможно, тогда они не были никак связаны? – предположила Диана, хотя мне показалось, что искренности в ее голосе совсем не слышно. – Может быть, они просто подобрали удобную секту и теперь используют ее себе на благо?       – Если мы можем верить Жанне, – медленно проговорил Рауль, обводя нас предупреждающим взглядом, – и моим недовоспоминаниям, то некто, кого мы называем «вторым», попал сюда гораздо раньше нас всех.       Мы помолчали, раздумывая, и думы были невеселыми.       – А почему тогда мы оказались тут так поздно?.. – слабо запротестовала Диана.       – Наверное, потому, что приближается какой-то поворотный момент. А может, еще и потому, что один из них стал таким, как есть, совсем недавно, «мы» просто не могли вычислить правильное время. Или его нельзя было рассчитать как-то иначе.       – Ужасно, – вздохнула Изабелла.       – Надо взглянуть, как там наша мышь, – вставил я после затянувшейся подавленной паузы. Очень хотелось отвлечься от тягостных мыслей.       Услышав про то, что мы сделали с мышью, Рауль и Готье немного оживились и тоже пожелали на нее взглянуть.       С мышью, как будто, не происходило ничего плохого. Она спокойно сидела в горшке, смотрела оттуда ясными глазками-бусинками и определенно хотела еще печенья. Ни малейших признаков страха она не проявляла. Изабелла из любопытства сунула руку в горшок, и мышь спокойно дала себя погладить и взять в руки, не пытаясь ни убежать, ни укусить.       – Агрессии у нее явно не прибавилось, – отметила Изабелла.       – Зато прибавилось миролюбия, – меланхолично подтвердила Диана. – Храните мир божий, подопытные зверушки?       – Заметьте, – обратил внимание Готье, – это вы ей еще проповедей не читали!       Я осторожно пару раз ущипнул мышиный хвост. Проверять чувствительность мыши более радикальными методами я не собирался, но должна же была она хоть как-то на это отреагировать. Мышь не реагировала никак.       Изабелла вздохнула.       – Придется поискать ей клетку, не держать же все время в горшке. На первое время сгодится и птичья.       – У меня есть запасная, – кивнула Диана.       – Спасибо. Мы в ответе за тех, кого… «загипнотизировали».       

III

      – Дон Руис де Медина, – завершил представление Рауль. Человек в строгом черном, но ничуть не пуританском, наряде сдержанно поклонился. Жесткие корсеты делают любые движения именно такими сдержанными. Дон Руис был еще молод, хоть и старше нас, лет тридцати, темноволос, но кожа его отличалась очень светлым тоном, отнюдь не смуглым, какой обычно ожидают увидеть у испанцев, и который, несмотря на стереотипы, мало свойственен их высшему свету. Глаза его тоже были светлыми, оливкового цвета. Мы чинно расселись в большой гостиной, уставленной тяжелой мебелью темных тонов и задрапированной занавесями цвета мадеры, которая нам тут же была предложена вместе с какими-то сладостями. Несмотря на яркий день теперь уже двадцать второго августа, здесь царили мягкие сумерки.       – Так вы говорите, – дон Руис вежливо посматривал на нас обоих, – вас беспокоит то, что происходит в последнее время? Вы полагаете, что это может быть опасно и для Испании? Я не думаю, что моей стране может что-то угрожать.       – Увы, может, – заверил Рауль. – Видите ли, мы имеем дело с очень необычным стечением обстоятельств, которое может быть губительно для вашей страны так же, как для нашей.       – Прошу прощенья, но чем вы обосновываете возможность подобного положения вещей?       – Некоторыми покушениями, – ответил Рауль.       – Небольшие трения всегда неизбежны, – дипломатично возразил дон Руис.       – Да, но это ведь не конец, – с легкой улыбкой продолжил Рауль. – Неделю назад положение представлялось вам более беспокоящим, не правда ли? – тон Рауля стал похожим на мурлыканье кота, подбирающегося к запертой в клетке канарейке.       Дон Руис, похоже, немного занервничал, и бросил взгляд на меня, будто терялся в догадках, зачем я тут нахожусь. Впрочем, нельзя было сказать, что я нахожусь тут для чего-то особенного. На мой взгляд, я присутствовал просто для подстраховки, если не считать того, что Рауль почему-то давно хотел нас познакомить.       – Простите, я не совсем понимаю…       – Вы среди друзей, дон Руис, – успокаивающе произнес Рауль. – Но я хотел бы поговорить с вами о герцоге. Удалось ли вам убедить его покинуть город? Вы ведь находили, что ему опасно здесь находиться.       – Да… – испанец колебался. – Но видите ли, все это происходило еще до бракосочетания августейшей сестры его величества. Теперь же, мне представляется, острота ситуации уже позади.       – Нет ли для этого каких-либо причин? – вкрадчиво спросил Рауль, и дон Руис приподнял брови в ответ.       – Не бойтесь, – заговорщицки проговорил мой друг, – кого бы из этих еретиков вы ни надумали устранить, вы знаете, что многие здесь будут вам только благодарны!       Дон Руис слегка улыбнулся, но тут же припрятал улыбку.       – Более того, – невинным тоном продолжал Рауль, – могу сказать вам, что именно это скоро и случится.       – Что вы говорите? – с деланным изумлением проговорил испанец.       – Именно! – подтвердил Рауль. – И вот тогда всем станет очень опасно здесь находиться. И герцогу, и вам. Вы ведь знаете, какой прискорбной силы могут достичь беспорядки, когда в столице собралось столько противоборствующих сил. И противоборствующих не только явно, но и тайно. Ведь есть тут иные заинтересованные лица, о которых прочим ничего не известно, многие даже не подозревают об их существовании.       – О чем вы? – на этот раз удивление дипломата казалось искренним.       – О том, – мрачно проговорил Рауль, – что меч – оружие обоюдоострое. И если вы пожелаете привести в действие некие механизмы, их невозможно будет остановить. Вы можете желать расстроить планы на воссоединение партий и грядущую военную кампанию, и это желание понятно и естественно. Но не можете ручаться за то, кто может одержать верх в этом противостоянии. Особенно если не знаете всех его участников.       Дон Руис бессознательно приподнялся над креслом, опомнился и снова сел.       – Бросьте! – воскликнул он. – Нам это совершенно не нужно – по той самой причине, которую вы сейчас назвали.       Рауль продолжал сверлить его внимательным взглядом.       – Но ведали ли вы об этой причине?       По виду дона Руиса можно было заключить, что, по большому счету, он не ведает о ней и сейчас. Рауль нередко предпочитал в беседах ходить вокруг да около и перескакивать с пятого на десятое, но именно этот его стиль приносил неожиданно хорошие плоды. Рауль предпочитал вязать узлы, а не рубить их.       – И все-таки, о чем вы говорите? – терпеливо спросил испанец.       – Простите, дон Руис. Но что заставляет вас упорствовать в мысли, что опасность уже миновала?       – Это очевидно. Ведь то, что должно было свершиться, уже свершилось.       За окнами довольно давно слышался какой-то шум, становившийся все отчетливее.       – Вы говорите, случайно, не об убийстве Колиньи?       Брови испанца поползли вверх и, на мой взгляд, это ничуть не походило на актерство.       – Какого дьявола, д’Эмико-Левер? – напрямик осведомился он. Раулю определенно удалось вывести его из равновесия и разозлить. – Вы тоже нахватались этих слухов? Нам не нужно ничего делать потому, что все происходит само собой. Да, откровенно говоря, мы глубоко не одобряем вашу «фламандскую кампанию». Но все давно потеряло остроту – именно потому, что бракосочетание уже состоялось. Потому что мир слишком многим из вас показался делом решенным, и вы перестали следить за тем, чтобы пытаться сохранить его, хотя бы и так, как до бракосочетания принцессы Маргариты. У вашего мира нет будущего. Ваш король женат на сестре нашего короля, и чего стоят подобные брачные союзы? Теперь можно всего лишь позволить событиям развиваться дальше...       – Прошу прощения, что вмешиваюсь… – деликатно обронил я, продолжая прислушиваться к шуму за окнами. – Но возможно, нам всем лучше оставить этот дом.       Замершая на небрежном полувзмахе рука дона Руиса повисла в воздухе. Он удивленно оглянулся на меня, потом бросил быстрый цепкий взгляд на Рауля, но тот смотрел на меня с не меньшим изумлением. Увлекшись разговором, они оба просто не слышали, о чем кричали на улице. Я поднялся со своего места, слегка поклонился дону Руису, вежливо испрашивая позволения хозяина дома и, шагнув к окну, распахнул его.       – …Испанские собаки!.. Это все они!.. Они убили адмирала! Смерть им!.. – донеслось оттуда, вместе с прочими пока еще отдаленными кличами в том же жизнерадостном духе.       – Что происходит? – Медина озадаченно крутил головой.       – Похоже, весьма удивительное совпадение, – сказал я. – Как бы то ни было, на вашем… на нашем месте, я бы отсюда убрался.       В коридоре послышался топот, дверь распахнулась, бесконечно извиняясь и кланяясь, лакей зачастил по-испански, за его спиной по дому метались перепуганные слуги. Кто-то в глубине дома решительно командовал, веля всем вооружиться и занять оборону. Но команды разносились будто в пустом колодце. Мы все знали, что от посольства, по сути, осталась только оболочка. Большая часть его обитателей покинула Париж в знак протеста.       – Не думал, что это произойдет так рано, – бросил я Раулю, пока Медина переговаривался со своими людьми. Был ведь, в конце концов, шанс, что этого вообще не произойдет – по крайней мере, после покушения на Таванна, после всех предупреждений и, кроме того, Огюст ведь сегодня собирался сопровождать адмирала, не отходя от него ни на шаг. Хоть бы уж с ним самим ничего не случилось…       Медина снова повернулся к нам, его глаза метнулись от одного из нас к другому.       – Вы уже знали об этом? – вопросил он.       – Увы, это было предположение, – скорбно вздохнул Рауль. – Но порой меня пугает, когда они сбываются.       – Предупредите дона Алонсо! – велел Медина кому-то из слуг, потом прислушался к голосам за дверью, что-то быстро спросил, затем кивнул. – Простите, господа, – произнес он церемонно, – не смею вас более задерживать. Боюсь, нам придется выдержать небольшую осаду…       – Дон Руис… – сказал Рауль, посмотрев на него серьезно и печально. – Забудьте все, что я говорил. Но и впрямь, не советую вам оставаться в доме. Лучше будет его покинуть. Любые провокации, которые только могут быть совершены в этом городе, похоже, будут совершены. Именно поэтому рекомендую вам выйти сейчас с нами. При первом же удобном случае мы направим сюда и стражу, и войска, они сумеют очистить территорию. Сейчас же будет лучше обойтись без кровопролития, как с одной стороны, так и с другой.       – Но я не могу все здесь бросить!       Рауль покачал головой.       – Поверьте, это не просто волнения, за ними кое-кто стоит. И этому кому-то может понадобиться нечто большее, чем просто немного шума. Не будем рисковать и подливать масла в огонь.       Медина, колеблясь, смотрел на Рауля, будто раздумывая, не выманивают ли его из дома нарочно. Но это было лишь привычным просчитыванием ситуаций. Насколько я знал, их связывало давнее знакомство и даже какие-то общие дела, если не авантюры, хотя теперь, видя колебания Медины, я испытывал некоторое забавное облегчение. Если он еще оставлял насчет Рауля какие-то сомнения, значит, шпионаж в пользу Испании еще не так далеко зашел. Правда, даже в самом запущенном случае, это уже не имело бы ровным счетом никакого значения. Но все равно всегда предпочтительней менее запущенный случай.       – Дон Алонсо! – воскликнул Медина, завидев подошедшего к дверям гостиной светловолосого подтянутого молодого человека в изумрудном колете, еще менее напоминающего стереотипного испанца, чем сам Медина. – Полагаю, нам следует оставить дом, – сказал он, и Рауль кивнул с некоторым облегчением.       Юноша всем своим видом выразил удивление, если не откровенное недовольство.       – Но, дон Руис, разве мы можем просто бежать?! – Знакомый голос – именно он только что командовал в глубинах дома.       За него ответил Рауль:       – Уверяю вас, дон Алонсо, это стратегическое отступление, во избежание куда более крупномасштабных боевых действий, в которые могут оказаться втянуты наши державы.       Дон Алонсо с изумлением посмотрел на Рауля и на дона Руиса, и слегка поклонился, судя по всему, выразив этим свое согласие.       – Но что будет с нашими людьми?       – Если уйдем прямо сейчас и пришлем помощь, ничего плохого.       Больше возражений не последовало, кроме одного – после того как Медина отдал последние распоряжения, испанцы наотрез отказались выходить через заднюю дверь. Выглянув в окно и отметив, что в какой-то момент улица почти опустела – случайные прохожие сгинули, а маячившие группы разозленных протестантов пока еще стягивались на отдалении, выкрикивая кровожадные призывы и собирая сторонников, прежде чем двинуть вперед свои «полки», мы решили, что во время этой благоприятной паузы можно выйти из дома и через парадный вход, как будто ничего особенного не происходит. Иногда это бывает лучше всего. Тем более, несмотря на препирательства, нам пришло в голову, что если кто-то следит за домом намеренно, то о задней двери он прекрасно осведомлен. Разумеется, отправиться за стражей мы с Раулем вполне могли и без помощи испанцев, тем не менее, не хотелось упускать некоторые ключевые фигуры из виду и рисковать возможным наличием в посольстве «пятой колонны». Естественно, последнее мы объяснили гипотетическими шпионами протестантов, так было быстрее и по привычке внушало больше доверия.       – Не слишком ли преждевременно?.. – проговорил дон Алонсо, завидев, что на улице пока не так уж беспокойно.       – В самый раз, – заверил Рауль. – Они уверены, что вы никуда не выйдете, а наоборот, запретесь.       – С чего вы так уверены? – спросил дон Руис. Оказавшись на воздухе, он, кажется, все же запоздало жалел о своей доверчивости и не мог взять в толк, почему позволил так легко уговорить себя уйти.       – Предвиденье, – загадочно отозвался Рауль.       Теперь мы действительно были уверены, что все провокации, какие возможно – случатся, чтобы посеять как можно больший хаос, даже больший, чем это «должно было быть»… Может, никто и не будет дожидаться двадцать четвертого. Может, это не будет, как «прежде», резней, обращенной лишь на одну из партий. Не исключено, что это будут просто уличные бои, «bellum omnium contra omnеs». И никто из старых игроков не останется даже в подобии выигрыша.       Но походило на то, что мы и впрямь выбрались очень удачно. И сумеем спокойно пройти мимо пока еще только распаляющих друг друга протестантов. Все громко перекликались, делясь новостью, откуда-то доносился резкий звон бьющихся бутылок. Увы, не все тонет в вине, из него порой рождаются джинны. И все время слышалось: «Все это испанцы!..» Интересно, откуда вообще взялся этот клич? Кто-то подсказал? Но мы просто уверенно проходили мимо всех этих небольших группок, пока кто-то вдруг не крикнул, какой-то молодой парень с острой крысиной физиономией: «Да вот же они! Вот испанцы!..» Идя впереди, я резко притормозил, так что при всем желании мои спутники не могли ускорить шаг, даже если у них и было такое желание.       – Что-что? – с энтузиазмом отозвался я, хвастливо сдвинув берет на ухо, так что виднее стали медные волосы, ставшие на солнце и вовсе откровенно рыжими. – Где эти имперские сатрапы?!.       – А, черт… – отмахнулся некто постарше. – Англичане! Это наши!.. – И мне даже не пришлось нарочито переходить на английский.       – Да этих иностранцев разве разберешь… – проворчал кто-то. Мы пожали плечами и прошли мимо. Я едва удержался, чтобы не махнуть ребятам на прощанье любимым жестом Черчилля. Но могли ведь не так понять…       – Caramba… – выдохнул тихо дон Алонсо. – Чтобы меня приняли за англичанина?!       – Не меня же, – усмехнувшись, заметил дон Руис.       Рауль тихо посмеивался.       – Не похож ты на англичанина! – заявил он мне.       – А я этого и не утверждал!       А за ближайшим углом мы наконец натолкнулись на небольшой отряд всадников из моей старой роты под предводительством разволновавшегося Каррико, который мы тут заранее оставили поджидать нас на всякий случай, инструктировав не вмешиваться, если на то не будет острой нужды. Но без страховки было бы и правда не совсем разумно покидать посольство. Кавалеристы придерживали и лошадей для нас – был тут и Танкред, и Ворон Рауля, и как раз пара запасных гнедых. И в сопровождении вполне внушительной охраны, мы вскоре выехали к самому безопасному месту в городе – нашему дому. Я даже заново оценил, будто свежим взглядом, его массивную архитектуру, окружающие его каменные стены с плетями дикого винограда и чугунную решетку ворот. Обеспокоенный привратник поспешил впустить нас.       – Вы ведь слышали, монсеньор виконт, слышали?..       – Да, – я кивнул, – благодарю, трудно было не услышать. – Я пропустил своих спутников вперед, в сопровождении Рауля, а сам немного задержался.       – Монсеньор граф, ваш отец, дома, – тут же негромко сказал Жозеф, прежде чем я успел задать вопрос. Я поблагодарил его кивком за понятливость и последовал за остальными.       В доме витал аромат свежего кофе. Похоже, отец нас ждал, мы сразу же проследовали в гостиную, где он ничуть не выразил удивления, увидев, в чьем обществе мы вернулись. Не наблюдалось никаких признаков, чтобы девушки или Готье находились дома, но насчет дам я был почти уверен. Сегодня слишком рискованный день, чтобы куда-то их отпускать. А вот Готье, скорее всего, отправился искать Огюста и проверять слухи.       – Рад видеть вас в добром здравии, – приветствовал отец и нас, и испанцев. В отличие от меня, с Мединой он был уже знаком и раньше. Но видимо, не с доном Алонсо, которого дон Руис счел необходимым представить – по дороге это, должно быть, просто вылетело у него из головы, иначе я отреагировал бы на имя раньше.       – Дон Алонсо Мартинес де Лейва, – и я увидел, как отец чуть вздрогнул и посмотрел на молодого человека с большим интересом. Я бы и сам с удовольствием остался сейчас в гостиной, но стоило сделать кое-что еще, поэтому я вышел переваривать эту новость в одиночестве. Один из предводителей Армады, предполагаемый глава испанского десанта! Будет ли теперь хоть какая-то Великая Армада? Будет ли когда-нибудь на ней вторым по значимости лицом после адмирала наш гость? И можно ли считать везеньем то стечение обстоятельств, если все это произойдет? Как бы там ни было, если не случится чего-то лучшего, придется сожалеть и о том, что хотя бы могло быть.       Чтобы о нападении на дом Медины стало известно как можно раньше, я отправил несколько посланцев с записками, помимо уже бывшего в курсе нашего отряда, и вернулся в гостиную. Все пили кофе и херес. Медина, похоже, несмотря на происхождение первого напитка, находил его слишком непривычным. Дон Алонсо нервничал и встретил меня горящим взглядом. Я сообщил ему, что известия посланы нужным адресатам, и он немного успокоился. Хотя, конечно, как он и предполагал, мы их выманили – но только затем, чтобы не рисковать и не множить поводы к первым войнам новой «империи», если таков был чей-то замысел.       – Каким-то образом вы это предвидели, – проговорил Медина. – Каким же? Кто именно нам угрожает, кроме еретиков?       – Тот же, кто угрожает им, – как само собой разумеющееся, ответил отец. – Потому что есть еще одна разновидность ереси, которая, если все вскроется, не понравится никому их тех, кто сражался прежде между собой.       – Как такое может быть? – вопросил де Лейва. – Почему о них до сих пор ничего не было слышно?       – Возможно, скоро мир о них услышит. И поскольку в их интересах посеять как можно больше смуты, мне бы очень хотелось, чтобы при любых обстоятельствах вы постарались остаться в живых.       – Какое удивительное пожелание… – скептически заметил Медина.       – Его могла бы подтвердить и ее величество Елизавета, – мягко сказал Рауль, и Медина снова ошеломленно моргнул.       – О, ее величество… – еле слышно пробормотал де Лейва.       – Ее величество очень обеспокоена, – подтвердил Рауль, – тем, что происходит с ее мужем. На него с некоторых пор оказывается некое влияние, о природе которого он имеет весьма малое представление. Но в очень скором времени все должно будет разъясниться.       – О… – проронил Медина, явно что-то напряженно обдумывая.       – Между тем, происходящая у нас смута никоим образом не сыграет вам на руку, – продолжал Рауль. Медина снова недоуменно моргнул. – Потому что под ударом стоит не какая-то определенная держава. Скорее, дело касается всех монархий и установленного миропорядка. И, разумеется, церкви. Да и не только… – Рауль сделал многозначительную паузу.       – Что значит, не только?..       – Это война веры, господа, – сказал отец с таким видом, как будто это было именно то, чего они ждали. – Война за души. Потому что зверь уже оставляет свои метки. И если однажды вы столкнетесь с этими людьми, а вы теперь непременно с ними столкнетесь, вы это поймете.       – Простите, не сочтите за недоверие, – деликатно и ненавязчиво заметил Медина, – вы ведь понимаете, что это звучит как сущее мракобесие?..       – Разумеется. Но именно мракобесие нас всех и ожидает.              ***       Чуть позже стало известно, что произошло то, что и «должно было». Колиньи оказался жив и точно так же ранен в руку, как и при классическом развитии событий. Да и в прочем развитие событий оставалось классическим, как бы мы ни беспокоились, что оно может ускориться или заранее сменить направление.       – Поздно, – проговорил Огюст, глядя в стену. В одной руке у него был графин с вином, а в другой стакан. Графин опустел наполовину, но взгляд Огюста не мутнел и не прояснялся. Выглядел он устало, растрепанно и попросту убито. – Что можно сделать за один день? Завтра я уйду туда, останусь там, и будь что будет.       – Куда именно? – на всякий случай уточнил отец, пристально на него поглядывая.       – К Колиньи. Сколько смогу, гадов я поубиваю… а там – какая разница? Зато все это кончится…       – Не думаю, – спокойно возразил отец. – Я договорился с нашими английскими друзьями. Послезавтра вечером адмирала тайно перевезут в дом Уолсингема.       – Послезавтра? – недоумевающе переспросил Огюст, будто очнувшись.       – Да, если сделать все слишком рано, уловка не сработает. Полагаю, ты поможешь нам это устроить.       – Но минутку!.. – воскликнул Огюст. – Ведь будет уже двадцать четвертое!       – Правильно, – подтвердил я. – Если все пойдет как обычно, двадцать четвертого еще будет относительно спокойно…       – Как это? – перебил Огюст, и я понял, что последнее время он очень многое пропускал мимо ушей. В его глазах плескалось искреннее возмущение. – Это невозможно! Ведь в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое…       Мы с отцом дружно покачали головами.       – С двадцать четвертого на двадцать пятое!..       – Ничего подобного! – решительно заявил Огюст, его голос напряженно задрожал. – Я когда-то интересовался… я точно помню это по всем справочникам!..       – Старая ошибка в переводе, я тоже это точно помню, – кивнул я. – Очень старая и кочующая из книги в книгу. – Мы уже даже обсуждали это, четыре с лишним столетия спустя.       – Как дата сражения при Жарнаке, – подхватил отец, побарабанив пальцами по свинцовому переплету окна, у которого стоял. На окно упало несколько капель, но это было все, что перепало земле от давящего предчувствиями дождя. – Ее частенько помещают в тысяча пятьсот шестьдесят седьмой год. Но, кажется, вы оба были там в шестьдесят девятом году.       – Абсурд! – воскликнул Огюст, глядя на меня с трагическим упреком. – Опять это! Ты же не можешь основываться только на беллетристике!       – Да как раз не только. Там я только впервые заметил расхождение – двадцать четвертого еще все было спокойно. И там не было проблем с переводом с другого языка. А еще в энциклопедиях пишут, что алые и белые розы были в гербах домов Ланкастеров и Йорков, тогда как гербы у них у всех с леопардами и лилиями, не считая деталей, обозначающих разные степени родства. А розы – только личные эмблемы, так же как три солнца Эдуарда Четвертого, его же роза в солнце или вепрь Ричарда Третьего! – И куда это меня занесло?.. И зачем?       Огюст вздохнул и, не выпуская из руки пустой стакан, ожесточенно потер лоб запястьем.       – Но ведь день святого Варфоломея – двадцать четвертое!       – Да в том-то и дело, что нет! Это «Ночь» началась двадцать четвертого, в канун дня святого Варфоломея, который на самом деле – двадцать пятого!       Огюст вытаращил глаза.       – Что за ересь?! Не может быть такого!       Я вздохнул, начиная злиться.       – Послушай, Огюст, уж насчет ереси поверь на слово! Кто из нас, черт возьми, католик?! Уж в этой жизни тебя эти святые точно никогда не интересовали!       Огюст поколебался.       – Я очень надеюсь на то, что ты меня просто не обманываешь… из каких-нибудь там психологических соображений…       – Нет. К тому же, к твоему сведению, все церковные праздники начинают праздноваться с ночи, когда заходит солнце, «с первой звезды». А потом – именно эта ночь все и спутает! Она будет так известна, что двадцать четвертое припишут самому святому Варфоломею. Но это ошибка, каких полно. Только пока не сунешься куда-то всерьез, это ни для кого не имеет такого уж значения.       Огюст долго пристально смотрел на меня, потом медленно кивнул.       – И все-таки завтра я буду там. И останусь там до тех пор, пока его не перевезут.       – Хорошо, – согласился отец и, отойдя от окна, сделал мне знак рукой. Мы вышли из комнаты.       – Но если ты все-таки ошибаешься, это будет на твоей совести, – шепнул он мне за дверью.       И хоть я понимал, что это почти шутка, меня охватила неуверенность.       

IV

      Иногда призраки становятся весомее реальности. Прошлое начинает казаться не менее важным, чем настоящее. Даже то, которого, может быть, не было. Но что бы еще мог значить сон о взятии Иерусалима в первом крестовом походе? Почему лица убитых – мною – в этом сне, впечатались в сознание ярче и реальнее тех мертвых, что были в моей настоящей жизни? А ведь они были, и это порой очень странно сознавать. Не под каждым углом зрения я мог сам себе все объяснить, все оправдать. Но ведь иначе не бывает. Лишь иллюзия, что бывает как-то иначе. Все же обычно мы не любим об этом думать, чужие смерти – это то же самое, что собственная, только в рассрочку. Может, потому во сне все кажется таким ярким, ведь по утверждениям некоторых нерожденных психоаналитиков, все персонажи сна – это мы сами.       Но может, это действительно только память, реальная как кровь на копытах или конской гриве, о которую вытерли меч – и шут с ними, со всеми нерожденными психоаналитиками. Думать о них не время. Было уже двадцать третье августа. И вряд ли оно будет походить на затишье перед бурей.       – Как там твоя мышь? – поинтересовался я у Изабеллы, встретив ее в коридоре перед уходом.       – Процветает и здравствует, – невесело ответила Изабелла.       – Хорошо быть мышью, – бросил я рассеянно.       – Только не в зубах кошки, – чересчур серьезно заметила Изабелла. – Не в когтях, не при встрече со змеей, не в мышеловке, не с отравленным зерном, не в зимний мороз и не в осеннюю слякоть…       – Да-да-да… – поспешно прервал я, соглашаясь с ее здравым рассужденьем и, как собирался, отправился своей дорогой в дом Колиньи, навестить Огюста.       На улицах царило нездоровое возбуждение. Половина из них выглядела опустевшей, ставни повсюду были наглухо закрыты. И при том, что обычная жизнь замерла, люди на этих улицах толпились – много людей, все больше в черном. Хорошо, что я отправился в недальний путь верхом, так и видно дальше, и это как-то увеличивало дистанцию между мной и большинством скапливающегося народа. Мимо прошествовал готовый к нападению или обороне отряд шотландской гвардии, возглавляемый напыщенно-угрюмым, как всегда, Фортингемом. Вид у всего отряда был чрезвычайно целеустремленный и озверело-затравленный. Я ободряюще махнул Фортингему рукой, но он только нахмурился в ответ. Как я уже замечал, друзьями мы никогда не были, однако царящая вокруг враждебность все равно превращала нас, как минимум, в союзников. Так что, в отличие от самого Фортингема, кое-кто из его ребят тут же откликнулся на приветствие.       Ближе к набережной стало чуть повеселее, тут шла еще обычная торговля и нищие отважно вели свой заунывный промысел. Но не успел я этому порадоваться, как идиллия тут же нарушилась дробным топотом, гиканьем и свистом, а из-за угла впереди высыпала живописная конная группа, небрежно принявшаяся опрокидывать лотки. И всадники, разумеется, были в черном. Торговки разом заверещали и запричитали (обретались тут, конечно, и торговцы, но по высоте и силе голоса им нечего было сравниваться с дамами), часть их тут же исчезла, прихватив или побросав товар, исчезла и большая часть нищих.       – Смерть волкам в овечьих шкурах! Смерть трусам, подло стреляющим из-за угла! Гизы и их свора не хотят мира, тогда они получат войну! Их время кончилось! Король и Бог с нами! Бог был щитом защитнику истинной веры, и потому наш славный Шатильон остался жив! Да расточатся враги Бога и истинной веры, как тень ночная умирает в свете дня! Позор гизовцам и их стрелкам-мазилам!.. – наполовину эти речи скандировались, наполовину исполнялись соло заводилами, среди которых я разглядел и весельчака д’Обинье.       Кто-то довольно метко швырнул в кальвинистов подгнившей свеклой, показывая, что отнюдь не все парижане такие уж мазилы. Со свистом и улюлюканьем возбужденные гугеноты принялись опрокидывать оставшиеся лотки, ответив на последовавший град кочерыжек ударами хлыстов и конских копыт. И какая досада – они перекрыли мне дорогу.       – Д’Обинье! – крикнул я сердито. – Ну какого черта, а?       Д’Обинье оглянулся и, весело махнув мне, принялся выбираться из толпы. Кто-то из его приятелей подозрительно проводил его взглядом – уж не ссора ли наклевывается? Но д’Обинье был беззаботно и обезоруживающе благодушен       – Они сами напросились! – провозгласил он почти радостно. – Шарди, а вы-то тут что делаете? Можно сказать, рискуете!..       В глазах его искрилось дружелюбное возбуждение. Для него все это было не больше, чем развлечением.       – Поднявший меч от меча и погибнет, – буркнул я. – Все мы рискуем. И боюсь, что вы рискуете куда больше.       – Бросьте, – усмехнулся д’Обинье, – не будьте занудой!       – Я-то не буду, – заверил я, – но напрашиваться тут все здорово умеют… – сражение временно прекратилось, за отступлением противника. И поскольку с д’Обинье мы оказались добрыми друзьями, никто из живописной группы не проявил настойчивого намерения со мной сцепиться, вполне доверяя своему общительному товарищу. Простившись с ним, я поехал своей дорогой. Все равно портить настроение дальше было уже некуда.       Теперь дом Колиньи выглядел иначе. Он все еще был окружен чего-то ждущей волнующейся толпой, но она стала куда разреженней прежнего. Видимо, кто-то разъехался в рейды по окрестностям, а кто-то просто решил, что временно тут поживиться нечем. «А ведь если организовать толпу, чтобы она находилась тут постоянно… – подумалось мне, – много чего может не случиться, или случиться совсем иначе…» Но мысль эту пришлось прогнать.       Пропустили меня без вопросов – каким-то образом запомнили, видно, с легкой руки и подвешенного языка все того же д’Обинье – почему-то я был уверен, что Огюст обо мне не слишком распространялся.       Огюст вышел встретить меня, едва заслышав, что я здесь, и по тому, как он схватил меня за руку, я понял, что он встревожен не на шутку – ничего удивительного, но было, похоже, что-то еще, чего мы пока не знали.       – Поль! Пойдем скорее, ты должен взглянуть на него…       Расталкивая слуг, Огюст поволок меня прямиком к адмиралу, находящемуся у себя в спальне.       – Он не встает? – спросил я, догадавшись об этом по тому, куда он меня тащил.       – Нет, – обеспокоено ответил Огюст. – Как ты думаешь, можно отравить пулю?..       – Которая летит на большой скорости и раскаляется так, что на ее поверхности все сгорает? Ты что, шутишь?..       Огюст глубоко вздохнул.       – Просто тут столько разговоров, уже голова кругом…       Перед дверью мы замолчали и вошли в нее чинно, делая вид, что нисколько не беспокоимся.       Адмирал сидел, опираясь на высокие подушки, и что-то писал, положив бумагу на особую лакированную дощечку.       Я с удивлением посмотрел на Огюста. Выглядел Колиньи не так уж плохо, и даже преспокойно поскрипывал пером по бумаге. Так-так, значит, ранен он не в правую руку… А в какую должен был? Тут моя память решительно дала сбой. Как бы то ни было, стрелял в него все равно не тот человек, которому этот выстрел всегда приписывался, по банальной и уважительной причине собственной безвременной кончины. Но прочие известные факты, как будто, на месте? Стреляли недалеко от резиденции Гизов, и герцог, о чем шумело немало разговоров, наконец покинул город. Не его ли была светлая идея обвинить во всем испанцев, чтобы выиграть время? Все может быть. Нельзя же отрицать кое-каких интриг, происходящих в этом месте и времени закономерно, а не привнесенных извне… Может быть, и нельзя. Но отчего-то упорно казалось, что инициатива давно и безнадежно перехвачена.       Адмирал поднял взгляд, повел головой и коротко взмахнул пером, отсылая всех, кто находился в спальне, кроме нас с Огюстом, прочь. Поклонившись своему командиру и одарив нас подозрительными взглядами, свита прошествовала мимо, оставив нас наедине.       – Я вижу вас снова, молодой человек, – проронил адмирал с сухой иронией, когда мы приблизились. – Уж не об этом ли вы меня предупреждали?       Я посмотрел на его перевязанную руку, неподвижно лежавшую поверх покрывала.       – Это было всего лишь вероятно, господин адмирал.       Колиньи кивнул, прикрыв глаза, положил перо на бумагу и удобней откинулся на подушки. Огюст подхватил дощечку с письмом и убрал ее на стоявший рядом резной столик.       – И вы говорите, нет никакого заговора? – поинтересовался адмирал, не открывая глаз.       – Думаю, что есть, и не один, – ответил я. – Без них ведь не бывает.       Колиньи улыбнулся едва обозначившейся улыбкой в уголках тонких высохших бледных губ.       – Дайте мне вашу руку, – велел он, подняв в воздух свою здоровую кисть.       Я поднял руку и коснулся его пальцев – они были сухими и горячими. По-прежнему не открывая глаз, он быстро перехватил повыше, несильно сжав мое запястье. Это меня насторожило – прислушивается к пульсу? Как поступил недавно и я? Нет, это еще ни о чем не говорило, он не мог быть «вторым» – он в слишком большой опасности, да и возраст и здоровье – совсем не те. И все-таки он прислушивался к моему пульсу, чтобы понять, насколько я с ним правдив. Что ж, достаточно старый метод. И что ни говори, не надежный. Как правило, человек не может лгать, не беспокоясь. Но вот отчего именно он беспокоится, если все-таки беспокоится – этого не разобрать.       – Вы ведь не знали, что это произойдет? – негромко прошелестел адмирал.       – Конечно, знал, – ответил я, и он слабо дернулся, сомкнутые веки вздрогнули, но так и не открылись.       – В вас сильный бес противоречия, не правда ли? – тихо проговорил адмирал, будто засыпая. – Вам страшно, оттого вы делаете вид, что не боитесь. Вы знаете, какого ответа от вас ждут, и говорите противоположное, не желая задумываться о последствиях.       – Вы ошибаетесь, – возразил я спокойно. – Я говорю так потому, что задумываюсь. И если я уже думал и говорил об этом, не вижу смысла не признавать, что не догадывался о том, что могло произойти. Отрицать это было бы лицемерием.       Он открыл глаза и пристально посмотрел на меня.       – Кто же вас послал мне, бог или дьявол? – он глубоко вздохнул. – Вы верите, что меня нужно прятать? Но желаю ли я прятаться? Что я этим признаю? Свою предусмотрительность или свою слабость?       Он отпустил мою руку, уронив сухую, будто паучью, кисть, на одеяло.       – Это будет не бегство, – ответил я мягко. – Вы будете лишь гостем ваших друзей.       – Но почему я должен быть их гостем? Что именно мне может угрожать? Ведь то, что могло случиться, уже случилось, – он слабо шевельнул раненой рукой. – Значит, это еще не все? А почему именно – еще не все? Что может случиться?       Я пристально посмотрел на его полусомкнутые веки.       – Сказать вам, что может случиться? Я видел ваш дом сегодня снаружи. Там толпится не так уж много ваших сторонников. Они разъезжают по городу и задирают горожан. А ночью ваших людей на улице будет еще меньше или вовсе не будет. И кто-то может пожелать покончить со всем одним ударом. И будет проще сделать это, сразу обезглавив вашу партию. Вы ведь не желаете никому доставить такое удовольствие?       Колиньи хитровато улыбнулся.       – А вы-то почему этого не желаете? Или на самом деле желаете?       – Нет. Не желаю – это принесет больше вреда, чем пользы.       – А почем вы знаете? – загадочно вопросил Колиньи.       – Господин адмирал, – проговорил я вкрадчиво, – уж не желаете ли вы посвятить меня в планы вашего заговора?       Колиньи изумленно приподнял брови, и я улыбнулся ему с самым невинным видом.       – Ни в коем случае, – серьезно сказал Колиньи.       – Весьма этому рад, – заверил я.       Колиньи перевел взгляд на Огюста.       – И все-таки, как это будет выглядеть? Как то, что я напуган, хотя напуган вовсе не я? С этим я утрачу часть моей силы. Уж не на это ли рассчитывают мои враги?       – Ваши враги могут даже ничего не узнать, если и впрямь ничего не случится, – вставил я. Огюст чуть встрепенулся, и снова оба посмотрели на меня.       – Почему вы так думаете? – спросил Колиньи. – Откуда такая мистическая уверенность – почему именно завтра?       – Потому что завтра – воскресенье, – напомнил я. – Мессы в эти дни пышнее, их посещает больше всего прихожан – в этот день легко проповедовать, чтобы кого-то на что-то толкнуть. И это день праздности, а именно праздность рождает чудовищ.       – Удивительно, – задумчиво проговорил адмирал. – Что ж, считайте, что сумели меня убедить. – Огюст вздохнул с облегчением и почти просиял, напряжение спало, хотя бы ненадолго.       – Полагаюсь на вашу совесть, – ввернул адмирал.       Почему в последнее время все выбирают именно это слово?       – Почему ты спросил об отравленной пуле? – спросил я Огюста, когда он вышел проводить меня, а свита адмирала вернулась к своему повелителю.       – Он был так упрям, – покачал головой Огюст. – И мне кажется, он чувствует, что ему осталось недолго. В нем есть какая-то обреченность.       – Может быть, в нас ее больше, чем в нем? – Мы молча посмотрели друг на друга.       – Все это так странно, – проговорил наконец Огюст, – знать что-то и не иметь возможности ни с кем этим поделиться, ведь никто не поймет и не поверит. Все равно, что возвращаться из мертвых и пытаться объяснить, что там не рай и не ад, а что-то совсем другое, для чего на языке живых даже нет названия.       – А ты пытался объяснить ему, что есть некая третья сила, одинаково враждебная тем и другим?       – Разве он мне поверит? – печально отозвался Огюст.       – Потому, что ты общаешься с нами? – спросил я.       – И поэтому – тоже. И кроме того, мы же сами не знаем этого точно.       – Что ж, будем надеяться, что в ближайшие дни хоть что-то кому-то станет ясно, – вздохнул я.       Огюст вздрогнул и посмотрел на меня волком.       – Ты знаешь, о чем я.       – Думаю, что знаю, – угрюмо сказал Огюст.       Я немного помедлил, прежде чем спросить.       – А что снится тебе, Огюст?       Он глянул на меня с изумлением.       – Ты ведь спишь иногда? – уточнил я. – Человеческий организм иначе не может. Снится тебе что-нибудь, что кажется таким же реальным, как происходящее, но в другом месте и времени?       Огюст долго молчал, прежде чем ответить, неуверенно сжимая и разжимая губы, будто то собираясь что-то сказать, то передумывая.       – Древний Вавилон? – наконец проговорил он. – Крылатые львы, яркое синее небо, горячие камни… – Он пожал плечами. – Ничего определенного.       – И это все?       – Все, – кивнул Огюст немного недоуменно. – Как застывшие картины, реальные, вечные, где-то там, в другом мире.       Значит, никакой крови, никаких ужасов? По крайней мере, Огюст их не помнил. Может быть, он был лучше меня.       – Ты думаешь, это что-нибудь для нас значит? – спросил Огюст.       Я деланно улыбнулся.       – Наверное, только то, что любой из наших миров – не единственный.              Все же я не ошибся.       На улицах этой ночью было тихо.       Огюст сидел у стола, на котором горой громоздилось оружие, и возился с пистолетом. Свеча, выхватывающая его из темноты, превращала его в какой-то странный древний артефакт, под стать всему, что его окружало, тому, что лежало на столе. Отполированное дерево лож и прикладов стало того же цвета, что руки и лицо Огюста, глаза посверкивали как блики на клинках, металле галуна на одежде. Матовые глубокие тени лежали повсюду, куда не дотягивался слабый трепещущий свет. Залить бы все в янтарь и так оставить… Я вспомнил жидкость во флаконе, который Изабелла подняла к солнечным лучам – «янтарного цвета», и мне стало немного не по себе, как будто и впрямь было возможно – залить все в этот янтарь.       – А может, еще не поздно нанести упреждающий удар? – пробормотал Огюст, будто разговаривая сам с собой.       – Кому? – поинтересовался я. – Быть может, возможным союзникам?       – Какая чушь… – фыркнул он с досадой. – Это не должно было и не может быть так!..       – В любое время, кроме нашего.       Огюст глянул на меня косо и снова принялся чистить пистолет. Он и сам все знал, но думал, что я придумаю что-то, с чем ему захочется поспорить и этим переубедить самого себя.       Я стоял у окна, чуть сбоку от него, и пытался вглядываться в ночь сквозь толстое стекло.       – Притени-ка свечу, – наконец попросил я.       Огюст прикрыл свечу колпаком, развернув узкую прорезь к дальней стене, и, не выпуская из рук пистолета, тоже подошел к окну. Когда глаза привыкли к темноте, я уже более отчетливо различил почти неподвижную фигуру за одним углом, затем еще такую же за другим. Неподвижность казалась неестественной. Кто будет так подолгу стоять в темноте?       – Ты видишь? – спросил я.       Огюст кивнул.       – Наверное, шпионы Гиза. Следят, чтобы жертва оставалась на месте.       – Думаю, что следят именно за этим. Но я уверен, что это – хранители.       Огюст испустил смешок и вернулся к столу.       – Чтобы распознать их в темноте, наверное, надо быть «князем тьмы»! – съехидничал Огюст.        – Не так уж и смешно, – проворчал я, и прибавил, размышляя вслух: – Возможно, будет не самой лучшей идеей везти его в дом Уолсингема…       – Неужели нашлась идея получше?       – Я думаю.       В конце концов, чем дом Уолсингема лучше дома Медины, который вчера чуть не спалили? Тем, что в последнее время там народу побольше? Действительно – побольше. Но… А, все равно все вилами по воде. Я подтащил к окну тяжелое кресло и уселся в него поудобнее, положив пару пистолетов на подоконник, а любимый клинок поперек коленей как милую девушку.       – Ладно, Огюст, если ты дежуришь первый, я пока вздремну.       А то когда еще удастся? Не завтра, уж точно.