In nomine Patris
Ярости жизни, той, что дана умирающим – Нам не постигнуть? Той зоркости ясной, что все для слепца – Нам не понять ли?
10 августа 1572 года
Времена не выбирают. Да и было бы из чего выбирать... Кому нужно неизвестное отдаленное будущее? Это то же самое, что кот в мешке. К тому же никто не знает, на что похожи коты в этом самом будущем и будут ли они без мешков смотреться лучше. Мириться лучше со знакомым злом? Но едва ли можно считать знакомым прошлое. Все наше знание о нем – ничего не значащая абстракция. Если бы мы жили в прошлом, мы ничего бы о нем не знали, оно было бы для нас таким же новым и ненадежным, как каждый миг настоящего. И мы бы так же не знали, к чему приведут все наши действия. Давно или недавно, или и вовсе в будущем и совсем другом мире, а может быть, даже никогда, – есть обстоятельства, при которых этого никак не разобрать, ведь все это будет верно, – догорал короткий зимний день. В наших окнах на двенадцатом этаже открывался прекрасный вид на малиново-золотой закат, подергивающийся царским пурпуром и мрачноватым холодным свинцом, когда раздался первый звонок в дверь. Я захлопнула «Историю бриттов», от которой давно отвлеклась, засмотревшись в окно на закатное небо и сочиняя в уме что-то безбожно эпическое, и поспешила впустить первую гостью. Веселая и слегка замороженная Кристина ворвалась в прихожую, стряхивая тающие искорки с пушистых русых волос, заплетавшихся некогда великолепной косой, красой и гордостью всей школы, и с шоколадным кексом в руках. С тех самых школьных пор она слыла среди нас самой дисциплинированной и ответственной, кому еще пришло бы в голову проходить круглое десятилетие в заслуженных отличницах? – Снег пошел! – радостно сообщила она. – А что, еще никого нет? Я думала, что опаздываю – автобус сломался по дороге. – Кто дальше всех живет, тот и приходит первым, – посмеялась я. Мы пристроили ее пальто на вешалку и вошли в комнату, наконец включив люстру – то, что папа называл дневным светом, окончательно иссякло. Послышался его разочарованный вздох, и через секунду он возник в дверях своей комнаты, помаргивая от яркого электричества, засиявшего сквозь шесть хрустальных абажуров. – Здравствуйте! – с энтузиазмом воскликнула Кристина. Папа всегда вызывал восторг у детей и кошек, все мои друзья принимали его на ура. – Привет, – папа дружелюбно помахал рукой, слегка испачканной в краске, и пригладил начавшую серебриться медную бороду, кажется, проверяя, не попала ли краска и на нее. – Хотите посмотреть на новый герб? – Герб был, разумеется, не моложе нескольких столетий, но рисунок совсем свежий, еще влажно поблескивающий черной, красной и золотой гуашью. – Конечно! А чей это? – заинтересовалась Тина. – Таннебергов. Переводится примерно как «еловая горка». В некотором смысле – зверски дальние родственники… Звонок зазвонил как безумный, без перерыва. – Это, наверное, Лена… – пробормотала со смешком Кристина. – Или Ира… – сообщила я уже двери, которую открывала с намерением свернуть кому-нибудь шею за такой концерт. Фигурально выражаясь, разумеется. Но за дверью обнаружился численный перевес – Лена и Ира явились вместе, с веселыми криками, и пакетами, в которых вперемешку лежали конфеты и книги, все больше на авиационно-инженерные и философские темы. Как и упомянутые способы витать в облаках, выглядели обе хулиганки контрастно: одна совершенно ангельского вида блондинка, другая яркая брюнетка. Пока мы с шумом толкались в коридоре, из второго лифта появилась Света, невообразимо элегантная на первый взгляд, похожая на Одри Хепберн, что поверхностно маскировало ее сущность чертика из табакерки, с бутылкой шампанского и пакетиком сушеных фиников. Света помогла мне протолкнуть всех внутрь и закрыть дверь. Когда все разобрались с приветствиями и вешалками, шампанское мы временно припрятали в холодильник и занялись раскладыванием печенья и бутербродов по тарелочкам. Собирались мы сегодня ни больше ни меньше, чем сотворить собственный мир, в котором можно будет делать все, что взбредет в голову. А во время такого серьезного дела неплохо бы подкрепляться. Папа колдовал с большой кофеваркой, заодно рассказывая всякие военно-исторические и геральдические занятности. О том, что никакие чудаки не ездили в крестовые походы в турнирных максимилиановских доспехах, о том, что означали львы или легавые собаки на рыцарских надгробиях, или о том, что совершенно элементарно запомнить, какая сторона в геральдике правая – не просто левая, а правая сторона для воина, стоящего за щитом. Потому и геральдический зверь должен по правилам смотреть вправо, ведь щит обычно держат в левой руке и зверь на нем должен идти вперед, атакуя противника, а не улепетывать, радостно виляя хвостиком. От последней представленной картинки, мы надолго отвлеклись от дела, покатываясь со смеху. Наконец появился и последний участник нашей игры. Олю задержала домашняя уборка. Зато теперь, как она уверяла, у нее хватит энергии на любые Всемирные потопы с целью чистки всех авгиевых конюшен, какие только могут потребоваться нашей новоиспеченной вселенной. – Атомной энергии? – в шутку ужаснулась Лена. – И сразу апокалипсис? Оля у нас училась в энергетическом, так что кто знает – неровен час. – Какие-то у вас негуманные шутки, – подозрительно заметила Света. – Мир изначально негуманен! – жизнерадостно фыркнула Оля. Мы с удобством расположились вокруг большого стола рядом с пианино, на верхней крышке которого громоздилась полка с разношерстным ворохом собираемых мамой сувениров: куколками в национальных чешских костюмчиках, болгарскими мартиничками и гжельской посудой. Наверху полки красовались никелированное распятие – подарок исторического музея в Брно, фигурные подсвечники и статуэтка задумчиво читающего книгу Дон Кихота. На соседней стене поблескивала небольшая коллекция старинного холодного оружия. Последним пополнением была испанская сабля с клинком, почти сплошь покрытым гравировкой. Витиеватые надписи гласили, что изготовлена она была в Толедо в 1874 году, а у самой рукояти помещался изящно выгравированный герб Испании. Ира с сожалением вернула саблю на стену, прежде чем присоединиться к нам за столом. – Здорово! – с восхищением выдохнула она. – Не понимаю я людей – как можно было отказаться от такой красоты? Надеюсь, в нашем мире мы подобной ошибки не совершим? – Уж точно нескоро, – заверила Лена. – Особенно, если так и не начнем. – Да, кстати, – шумно вмешалась Оля, прервав какой-то другой разговор. – А что мы решили с сотворением человека и вообще с эволюцией? – Какой такой эволюцией? – подозрительно осведомилась Ира. – Не верю я в Дарвина и происхождение от обезьяны! – Дарвина Ира не хотела признавать из принципа. К Фрейду это почему-то не относилось, несмотря на возникающий парадокс. – Люди внеземного происхождения. Они пришли с другой планеты. – А там сразу вылупились из коацерватных капель, – с иронией кивнула я. – Из кого? – переспросила Ира. – Ешьте-ка лучше печенье, – посоветовала Лена. – Или конфеты. Только не друг друга, пожалуйста. – На самом деле у нас с обезьянами, современными, был просто общий предок, – тактично заметила Кристина. – Так что насчет шимпанзе или горилл точно можешь не беспокоиться. Когда-то мы втроем с Кристиной и Светой всерьез увлекались биологией и вместе посещали биологический школьный кружок. Строение нервных клеток и задачки по генетике доставляли мне настоящую радость. Вполне понятное чувство, учитывая, что в роду у нас было полным-полно ученых-медиков, включая непосредственных дедушек-бабушек и других прямых родственников. Но на последних поколениях эта традиция как-то понемногу сама собой выдохлась. Вот и меня что-то занесло в будущие юристы, должно быть, главную роль тут сыграло то, что мой двоюродный дед – режиссер, получил сперва юридическое образование, так что и у меня планы были «наполеоновские», мало связанные с этим «сперва». Оба же моих родителя были художниками. Хотя насчет папы затруднительно сказать, художник он в первую очередь или историк. Однако еще многое в нашем доме напоминало о славном труде предков: закругленными хирургическими ножницами мы резали зелень, большими, способными резать хрящи и тонкие кости, разделывали курицу, а скальпели использовались если не для папиной миниатюрной скульптуры, для которой отлично подходила бездна зубоврачебных инструментов, то для заточки карандашей. Только складная ампутационная пила на моей памяти никак не применялась в нашем домашнем хозяйстве. – А брат, как известно, дедушкой считаться не может, – поддержал папа. Уж в генеалогии он тут точно разбирался лучше всех. – Да бог с ними, с настоящими людьми, – отмахнулась Оля. – А как мы сами собираемся создать человечество? И будем ли создавать динозавров? А инопланетян лучше заранее послать подальше, с нас и одной планеты по горло хватит. Вроде, мы уже решили, что в нашем мире боги существуют, а именно – мы с вами, так давайте поступим традиционно божественно! – Разумное предложение, – одобрила Лена. – Мы еще даже планету не создали, – напомнила я. – И вообще ни единой строчки. Как бы нам начать? Мы переглянулись, не выпуская чашек из рук. С соображениями по существу никто не спешил. – Бумага – вот лежит, – папа заботливо указал в центр стола. – Ну, давайте, что у нас в исходной позиции? – решилась будущий журналист Света, деловито пододвигая к себе чистый лист. Одновременно с этим, я схватила и потянула к себе ручку. Засмеявшись, мы попытались поменяться. Опять получилось не то. Да еще и в люстре внезапно что-то зашипело, и мы оказались в кромешной темноте. – Ну, здорово, – послышался разочарованный голос Лены из непроглядного мрака. – Что-то не задался Большой взрыв, – посмеялась Оля, – энергии не хватило! – Это какой-то конец света, а не начало, – весело поддержал папа. – Где-то тут были свечи, а спички в моей комнате… – Сейчас принесу, – подхватила я и отправилась во тьму на поиски спичек. Уж в своем-то доме можно справиться и без света. – Осторожней, там могут быть привидения, – пакостным тоном пропела Ира. – Скорей уж инопланетяне, – парировала я. – Или эти, как их… као… коа… – Вот и попробуй объяснить что-нибудь будущим философам про многомолекулярные комплексы… – Коацерваты, – напомнила Кристина. Послышался небольшой грохот. – Ай! – воскликнул кто-то. – Пардон, – сказал папа. – Кого это я зашиб подсвечником? – Меня, – отозвалась Оля. – Только это не подсвечник. Это, кажется, Дон Кихот, и сдается мне, что он чугунный. – Не исключено, – посочувствовал папа. – С него станется. Оказавшись в другой комнате, я удивилась царившей темноте. В гостиной были задернуты тяжелые шторы. Но здесь окна не были зашторены. Папа почти никогда этого не делал, разве что днем, при слишком ярком солнце. Значит, какой-то свет должен проникать снаружи – от луны, фонарей, соседних домов, да еще отражаемый снегом, хотя… если отключился весь квартал... Впрочем, какое-то слабое свечение от окна исходило. Но сразу же за стеклом все скрывалось в сплошной мутной пелене. На улице была метель, такая густая, будто дом обернули толстым слоем ваты. Я ощутила легкое беспокойство: где-то там бродит мама в таком молоке? Впрочем, едва ли она торопилась прекращать поход по магазинам и рано возвращаться, зная, что у нас тут сборище. Перестав поражаться, я отыскала спички на рабочем секретере и вернулась в гостиную. Похоже, кто-то здесь уже пытался выглянуть за шторы. Света начала рассказывать жуткую фантастическую повесть о живом плотоядном тумане, а Оля требовала не пугать маленьких детей. Лена никак не могла уяснить, где тут маленькие дети. – А как же я? – весело воскликнула Оля. Самая крупная из нас. – Бывает и хуже, – зловеще сообщила Света. – Я в детстве выдумывала сказки, от которых потом сама не могла уснуть. – Обожаю истории с трагическими концами, – воодушевилась Ира. – Когда никто в живых не остается! – Включая читателя? – добродушно полюбопытствовал папа. – Терпеть не могу плохих концов, – проворчала я, открывая коробку со спичками. – Никакого смысла в том, как никто ни с чем не справился! – Зато жизненно! – заметила Ира. Спичка вспыхнула с легким шипением. Отблески живого пламени заиграли на нежных ребрышках фарфоровых чашек, стеклах книжных полок, золотых литерах томика Гальфрида Монмутского, отложенного перед встречей и потемневшем клинке толедской сабли на стене... А дальнейшее уверило нас в том, что все происходящее, оказывается, всего лишь сон. Наша компания, все в том же составе, очень удобно парила в пространстве безо всякой опоры. Сотни маленьких язычков пламени, может быть – звезд, совершали вокруг нас медленное безостановочное вращение. Мы расположились в вакууме как в мягких креслах и с умеренным любопытством поглядывали друг на друга и на вальсирующие звезды. – Интере-есно, – протянула Ира, размышляя вслух. – А я-то думала, что не сплю и нахожусь совсем в другом месте… – Во сне всегда кажется, что не спишь, – поучающе заметила Света. – Правда, меня это не касается – я всегда знаю, когда я сплю. Так что, какая тебе разница? Ты же мне только снишься! – Вот и нет, – обиделась Ира. – Это ты мне снишься! И что ты вообще делаешь в моем сне? «Забавно они рассуждают, – подумала я. – А ведь сами – всего лишь сны». – Ага, ваш это сон… – иронично проворчала Оля. – Еще скажите, что это сон Брахмы! – Есть и такая глобальная гипотеза, – безмятежно согласился папа, явно тихо потешаясь. – И аллегорически – не противоречит истине. Откуда-то почти неслышно лилась музыка, мы не сразу поняли, что ее такты каким-то образом складываются в рассказ. Это ни в коем случае не было сколько-нибудь внятной речью – смысл возникал в голове сам собой. Следить за ним оказалось довольно занятно, и мы с удовольствием принялись «слушать» зашифрованную сказку: Жили-были в далеком будущем двое безумных ученых, – другие в сказках, кажется, почти не водятся, – решившие перекроить мир по своему вкусу. И, вернувшись в далекое для себя прошлое, изменили они ход истории так, что все следовавшие за тем столетия оказались стерты, будто никогда их не было, и будто все, кто жил в них, никогда не рождались и никогда уже не появятся на свет. И никому из их мира остановить их уже невозможно. А вот мы пока еще можем. Так почему бы нам не сделать доброе дело и не спасти заодно самих себя? Действительно – почему бы нет? С удовольствием! Продолжение сказки обещало быть увлекательным. А вот и пункт назначения: Шампань, десятое августа тысяча пятьсот семьдесят второго года – удивительная четкость названий и цифр для сна, врезающаяся в память, прожигающая себе в ней дорожку…