I
Стоял сырой холодный март тысяча пятьсот шестьдесят девятого года. Третья гражданская война. Жарнак. Тринадцатое марта. Армия протестантов, возглавляемая принцем Луи Конде, разбита наголову. Сам принц убит и все, кто был с ним, если не бежали, также убиты. Кто же не знает благословения папы? – «Убивайте всех еретиков, никого не щадя и не беря в плен. Они не щадили Бога, не щадили и католиков». Так поступаем мы, так поступают и они, уничтожая все на своем пути. Сегодня победа осталась за нами. В честь кого и назван месяц март, как не в честь Марса? В день нашей победы я медленно ехал мимо втоптанных в жидкую грязь мертвецов, уже отрезвевший от кровавого хмеля, и меня немилосердно тошнило от зрелища «поля славы» и собственных мыслей – о том, что, кто бы ни победил, в конечном счете в выигрыше лишь стервятники – воронье, волки, черви наконец, или люди, которые на них похожи. Я потерял сегодня нескольких хороших друзей, одни убиты, другие искалечены, а вот эти – бродят тут, ища поживы, деля добычу со смехом и прибаутками, шутя приканчивая тех, кто еще жив. И каждый настигающий меня предсмертный крик будил во мне неведомого зверя. Еще совсем недавно я не осуждал и их, ведь многие из них – славные ребята, многие храбро сражались, а дома их сожжены в этой же войне, отцы и братья убиты, жены и дочери поруганы, и каждый ищет мести. Кого же тут винить? Саму жизнь, делающую их такими – и палачами и жертвами, сегодня убивающими, а завтра в муках испускающими дух? Это можно понять и простить. До определенной степени… Ведь есть и те, что имеют право на месть, но есть и другие. Те, что ее не имеют. И те, кто ее не заслужил. И как их всех отличить? Наверное, я просто устал, и эта сырость – проняла до костей… Услышав очередной взрыв глумливого хохота неподалеку, я вдруг взбесился и повернул в ту сторону коня, сам не зная толком, зачем. Десяток мужланов из самой низкопробной солдатни окружили протестантского офицера в изодранном окровавленном мундире. Его превосходный панцирь, недавно покрытый лишь травлением и позолотой, теперь покрывали грязь и вмятины. Он был пока еще не только жив, но и до сих пор сжимал в руке шпагу, с которой пытался пробиться, через заслон дразнящей его черни туда, где еще несколько человек стояли над чем-то, лежащим на земле. – Веселимся, братцы? – осведомился я ледяным тоном, бесцеремонно въезжая в шумную компанию. Стоявшие рядом недовольно расступились, расталкиваемые моим конем. – Что происходит? – Что вам тут нужно, лейтенант? – проворчал седой солдат, в котором, сквозь залепляющую его грязь, я узнал одного из старых кавалеристов своей собственной роты. Все лицо его покрывали давние шрамы. У таких, как он, иногда проявляется дурная манера подвергать сомнению авторитет молокососов-офицеров, занимающих свое положение лишь из-за удачного происхождения и «ни черта не смыслящих в делах военных». – Что мне нужно, собака? – переспросил я угрожающе спокойным тоном. – Это что еще за дерзости? Почему вы здесь, а не в лагере? Мародерствуете, или, может, вас сразу записать в дезертиры? При словах «записать в дезертиры», пораженная несправедливостью компания, похоже, заволновалась, явно отвлекшись от своей жертвы. – Да бросьте, лейтенант, это всего лишь адъютант Конде, – уже совсем другим тоном, будто оправдываясь, сказал седой кавалерист. – Мальчишка, – добавил он, пренебрежительно ухмыльнувшись и, вдруг, глядя на меня, переменился в лице. До него дошло, что я вряд ли могу одобрить его последний довод. Я молча вытащил пистолет. Старик Арра мельком покосился на него и посерьезнел. После боя голоса солдат были охрипшие, лица перемазаны грязью, кровью и копотью, глаза шальные. Но старик знал, что я бываю в настроении, в котором со мной шутить не стоит. И еще знал, что это редко бывает без серьезной причины, и оттого к таким моментам относился не без уважения. А глядя на него, пойти против меня не посмеют и прочие. – Всего лишь? – повторил я раздельно и ехидно. – А вы хоть знаете, как подобные люди ценятся в нашем штабе? – поинтересовался я. – Живые?.. – Э… сукин кот… может и верно… – донеслось до меня чье-то озадаченно-вдумчивое бормотание. – Катись к дьяволу, вместе со своим штабом!.. – срывающимся от безнадежной ярости голосом выкрикнул протестант. Голос был как будто чужим, но было в нем что-то… я удивленно посмотрел ему в лицо, серое, без кровинки, перекошенное от ненависти и отчаяния, такое же грязное, как все вокруг, и чуть не вздрогнул, узнав его. Быть не может… Но я не ошибся. Где-то пронзительно и дико заржала лошадь, заставив меня очнуться. – Ты, – выдохнул я недоверчиво, еще без какого-либо выражения, но сырость и весь этот день сделали свое дело. Даже этот его колючий враждебный взгляд, ведь он первым узнал меня. Мой голос оказался хриплым и презрительным, так что он невольно слегка дернулся, будто его ударили, казалось, он все-таки ожидал чего-то другого. Все выжидающе затихли. Видно, приняли нас за старых врагов и решили, что развлечение еще не кончилось. И от этой тишины, чужих полузвериных взглядов, пропитанного будоражащим запахом крови и гари промозглого ветра, я довольно странно усмехнулся – с горечью, с облегчением, и со странным азартом – я ведь уже играл, с самого начала, желая лишь избавить храбреца, пусть и врага, от этой черни. Мне нужно было только продолжать, но теперь придется обмануть и его, ведь когда-то он знал меня и сам может себя выдать. В такой день моя усмешка могла выглядеть только зловещей, и я был прав – офицер еще больше побледнел и выпрямился, испепеляя меня взглядом. – Обезоружьте его, – велел я, – и оружие отдайте мне. Он нам пригодится. Он ведь много знает, верно? Мой приказ был выполнен бодро и весело, к немалой ярости пленника. – А это что? – кивнул я на то, что лежало на земле. Солдаты услужливо расступились. – Да принц вроде… – сказал кто-то небрежно, только что не зевнув. – Да! Черт вас всех возьми!.. – выкрикнул гугенот, и в его голосе были злые слезы. – Конде?.. – Я перевел взгляд на то, что лежало на земле, и на миг пораженно застыл. Он все еще был здесь. Мертвый, смешанный с вездесущей грязью, и кто-то даже успел стащить с него сапоги. – Скоты! – рявкнул я взбешенно. – Безмозглые скоты!.. – Но-но, полегче… – выпалил кто-то, когда я взмахнул пистолетом. Пиетет перед аристократией у них явно здорово упал после боя, да еще над трупом поверженного принца. Но они просто шарахнулись от греха подальше, и успокоились, когда я указал дулом в сторону мертвого тела. – Возьмите его и отнесите герцогу! – отчеканил я, чтобы им все было предельно ясно. – И приведите его в порядок! Если его не узнают, потом только и разговоров будет, что о его «чудесном спасении». Да и вознаграждения вам тогда не видать! – Голова… – выдохнул кто-то со сдержанным, но искренним восхищением, будто его только сейчас осенило. – Сволочь… – сказал обезоруженный протестант. Хотя, полагаю, не в его интересах было, чтобы труп принца продолжал лежать в грязи. – А этого еретика… – проговорил я уже привычно презрительно, ткнув в него пистолетом, – я отведу сам… – Полегче, – предупредил старик Арра с искренним беспокойством, – он какой-то того – бешеный… – Будет бешеный, будет мертвый, – я небрежно пожал плечами. Старик отчего-то расплылся в довольной улыбке и чуть мне не подмигнул. – Ты и впрямь скотина… – повторил кальвинист. В его глазах плескалось настоящее отвращение. Бешеный? Да, есть немного, всегда был таким… – Следовало ожидать от паписта… – Лучше тебе не сопротивляться, – сказал я, глядя в его отчаянно-яростные глаза. – Или эти милые люди разорвут тебя прямо здесь. Солдаты засмеялись, уставившись на нас с горячим любопытством. Кальвинист покачнулся, посмотрел на меня еще немного ненавидящим взглядом и все-таки пошел вперед. Я надеялся, что именно это он и сделает, хотя бы чтобы высказать мне наедине все, что он обо мне думает. И еще надеялся на то, что он все-таки сомневается и в глубине души понимает, что происходит, хотя и не хочет признаваться в этом себе самому. Когда мы немного отошли в сторону, он застыл посреди поля как вкопанный. – Ну а теперь можешь стрелять, – с вызовом бросил он сквозь зубы. – Никуда я с тобой не пойду! – Стрелять я не буду, – ответил я негромко. – Я просто пытаюсь тебя спасти. – Что??? – он резко развернулся, будто готовый на меня кинуться. – От себя самого, что ли? Сто раз слышал! Все вы одинаковые!.. На этот раз я улыбнулся по-настоящему. – Ты совершенно не изменился, Огюст! Не меняйся и дальше, ради бога. Огюст озадаченно нахмурился. – То есть?.. – То, что ты и подумал. Дорога долгая, те, кто видит нас сейчас, не должны видеть потом, нам надо идти вперед. Хорошо, что туман и еще не развеялся дым. Трудно сказать, поверил ли он, но больше не возражал и даже прибавил шагу. Вскоре я сам остановил его, оглянулся, сошел с коня, сбросил плащ и накинул его Огюсту на плечи, заодно сняв с него его слишком яркую перевязь, по которой в нем могли узнать чужака, и отдав ему обратно его шпагу. Даже разряжать пистолет не придется. То и дело еще раздавались выстрелы. – Что ты все-таки делаешь? – пробормотал он недоверчиво. – Догадайся, – предложил я. – Поль… сейчас не время для шуток. Я не расположен к этим издевкам! – И чертовски устал, – продолжил я. – Прямо сейчас отпускать тебя опасно. Но именно затем я и разыграл эту комедию. Раз они решили, что мы враги, им не будет никакого дела до того, куда ты вдруг исчез. Но если ты слишком устал и не хочешь скрываться, я просто возьму тебя в плен и прослежу, чтобы все было по правилам, тебя никто не тронет, слово дворянина все еще стоит не так мало. Огюст посмотрел на меня волком, сжимая эфес своей шпаги, но кидаться в бой все-таки не спешил. – Сейчас мы отправимся в мою палатку и подождем, пока не стемнеет, – я посмотрел на небо. – Это уже скоро. Ты не ранен? – Не знаю. – Мишель посмотрит. – Мишель?.. – Не беспокойся, он мне верен. Найдем тебе лошадь и, когда стемнеет, я провожу тебя через посты. – Так будет спокойнее. – Я могу тебя убить, – хмуро заметил он. – Может, и можешь, – я пожал плечами. – Это война – тут то и дело убивают. Пойдем, тут слишком сыро. – Почему ты это делаешь? – спросил Огюст немного погодя. – Потому что бой уже кончился, – ответил я. – Война – не кончилась. – Они никогда не кончаются. – Ну а если бы бой не кончился? – не унимался он. – Не знаю, в бою не очень-то многое делаешь так, как хочешь, больше так, как приходится. – А я бы… – Огюст замолчал. – Что? – Я бы, наверное, все-таки убил… – Может, и я бы. Но все мы всегда думаем одно, а когда доходит до дела, делаем другое. Так что зачем загадывать? Мы пришли. Мишель! Огюст снова слегка дернулся, Мишель радостно кинулся навстречу. – Вы живы! Слава богу, ваша милость! Почему так долго? – Искал одно, нашел другое, – ответил я. – Отличный денек, чтобы прогуляться, ты не находишь? Мишель перехватил поводья, лишь мельком взглянув на Огюста, которого принял за кого-то из моих же шеволежеров. – Не задерживайся, – напутствовал я его. Мишель кивнул, уводя коня. Я откинул сырой снаружи полог, пропустил внутрь Огюста и вошел сам. Стало немного легче. Как будто и тише, и черт с ним, с тем миром, что за этими плотными тонкими стенками. Внутри горел огонь в жаровенках и все казалось не таким уж мерзким. Несколько минут здесь и, может быть, я стану совсем другим человеком… Я махнул Огюсту: «Садись, где хочешь». Он сбросил мой плащ и оглянулся на меня, колеблясь. – На твоем месте я бы избавился от этого панциря. Неплохо было бы тебя еще и просушить, но это уж как пожелаешь. Уверен, у меня отыщется что-нибудь сухое. Огюст покачал головой. – На мне высохнет быстрее, – ответил он вполне резонно, но панцирь все-таки отстегнул и нервно стер грязь с лица. – Не беспокойся, – ободрил я. – Не думаю, что, в отличие от меня, тут найдется много знающих тебя в лицо. Я отыскал в полумраке подготовленный заботливым Мишелем кувшин с чистой водой и таз, и поставил на видном месте, но прежде чем что-то делать, извлек початую бутылку хереса и налил вино в небольшие медные стаканчики. Может, подогретое вино было бы лучше, но с этим пришлось бы повозиться, а немного вернуться к жизни хотелось сразу же. Огюст принял до краев наполненный стакан и выпил залпом. Я налил ему снова. Он молча посмотрел на стакан, нахохлившись, но пока к нему не притронулся. Он все еще боялся мне верить, и даже если верил – здесь, среди врагов, он не мог чувствовать себя спокойно. Я тоже прикончил свой херес и горечь немного отступила, отступила и сырость. – Подожди меня здесь. Не выходи и не делай глупостей. Я постараюсь отсутствовать недолго. Я снова вышел в пропахший дымом туман. Ржали и похрустывали кормом лошади, кто-то перекликался. Я нашел Мишеля, устраивавшего и чистившего Ганелона, уже хрумкающего овсом, и объяснил, что мне нужно. Мишель посмотрел на меня недоверчиво большими глазами и выразил решительное неудовольствие тем, что я не сменил отсыревшую одежду. Я оставил его и направился на поиски капитана, но в его палатке его не оказалось, поспрашивав, я выяснил, что, похоже, он отправился искать меня, и быстро вернулся к себе, опасаясь, как бы он не вошел внутрь. Я увидел его уже у самого входа и поспешно окликнул. – Капитан! Он обернулся и, дружески кивнув, пошел мне навстречу. – Вы нашли его, Шарди? – Да, – ответил я. – Там, где его сбили с коня. Он мертв. Его уже должны были доставить. Я немного задержался, возвращаясь. – Да, должно быть, уже… – предположил он. – Я отлучался. – Он вдруг беспокойно провел рукой по стоявшим по такой сырости дыбом волосам. – Жаль, мы потеряли еще одного корнета, – он переступил на месте и пристально посмотрел на меня. – Вы сказали, что задержались. Тут принесли тело Конде… Вы его видели? Ну да, разумеется, вы его видели... Ведь это вы велели немедленно его доставить. Я знаю, знаю… мне сказали, – Он глубоко, будто с трудом, вздохнул, замолчал, и замолчал надолго. – Я понимаю, что вы чувствуете, – заверил я негромко, через некоторое время. – Или думаю, что понимаю. – Мы расстались врагами, – проговорил он отрывисто и снова замолк. – С мертвыми нам уже не нужно воевать, – сказал я мягко. Он медленно кивнул и затрудненно перевел дух. – Я еще что-то слышал про какого-то адъютанта, – заметил он довольно небрежно. Вот оно. Нервы против воли натянулись звенящей тетивой. – Прошу прощенья, мне очень неловко, он был очень несговорчив, – я знал, что мой голос не выражает ничего, даже смущения. Ведь так оно и должно было быть, будь все всерьез. Капитан посмотрел на меня, прищурившись. – Вы убили его? – У меня не было другого выхода. – Он напал на вас? – Попытался. Не думал, что он будет смотреть так пронизывающе. – Что ж, – проговорил он наконец. – Ведь с мертвыми нам уже не нужно воевать… – Да… – Я вдруг почувствовал себя неловко, будто и впрямь сделал то, о чем говорил. Видимо, разговор был закончен. – Шарди? Я обернулся. – Я понимаю ваши чувства, – сказал он негромко. – Или думаю, что понимаю. – Он посмотрел так, будто мы были заговорщиками. – Представить не могу, чтобы вы с кем-то враждовали настолько, чтобы желали убить исподтишка. Но темным людям это даже понравится. Пусть думают, что хотят. Только будьте осторожны. Он едва заметно улыбнулся, вздернул голову и удалился легким шагом. Я перевел дух и немного постоял на месте, не в силах сразу сдвинуться. Он не должен был догадаться. Но догадался. Хорошо еще, что он на моей стороне. Или потому он и догадался – что был на моей стороне? Что ж, ладно… Придя в себя, я отправился проверить лагерь и, покончив со всеми делами, вернулся в палатку. Мишель поил Огюста горячим вином с пряностями. Осталось кое-что и на мою долю. – Все готово? – спросил я Мишеля, и тот кивнул. В его глазах, чуть заметный, горел огонек азарта, как у тихого чертенка. – Выедем, как только лагерь слегка успокоится, – сообщил я Огюсту. Тот промолчал, лишь как-то печально на меня посмотрев. – Мне кажется, – сказал он вдруг, – будто мы снова во что-то играем. – Не самое плохое было время, – я слегка улыбнулся. – Но оно прошло. Как ты можешь быть здесь? Среди этих людей? Ваша фарисейская вера ложна, – голос Огюста не становился громче, но становился все напряженней. – Вера? Какая разница – многие из нас вовсе ни во что не верят, ни на одной стороне, ни на другой. – Может, у нас бы ты обрел веру? Я только фыркнул. – Вот это уже и есть игра, Огюст. Я всего лишь на своем месте и не хочу ничего менять. Как и ты, верно? А если задуматься… но лучше не стоит. Вера – личное дело каждого, но есть и многое другое – мир, благополучие, процветание, разве мы все сражаемся за что-то другое? – Может, я покривил душой? Были ведь еще мысли – о славе, доблести. Но их и так уже хватало «с лихвой» – со всем прочим, что к этому можно приложить, даже если очень не хотелось прикладывать. – За правду, – сказал Огюст. – И за то, чтобы закончить спор. – Неважно, в чью пользу? – В пользу здравого смысла, страны, обычных людей. Это выше всех измышлений. – Ты кривишь душой. Может, тебе больше нравится оставаться на стороне, которая побеждает? Это будет честнее. Я отпил почти остывшего вина и, прищурившись, посмотрел на Огюста. Может, он полагал, что этим облегчит мне жизнь и совесть, если я его все-таки выдам. – Не дождешься, Огюст. Не дождешься. Я подал знак Мишелю, он тихо вышел и вскоре вернулся, мы обменялись кивками. – Пора, – сказал я Огюсту. Мы набросили на него мой длинный зимний плащ, хотя и так – кому тут догадываться, кто это? Но просто – на всякий случай, да и ночь обещала быть на редкость стылой. Мишель подвел Ганелона и одного из коней, потерявшего сегодня своего всадника, в его седельных кобурах покоились заряженные пистолеты, и мы двинулись к огонькам, обозначавшим посты, оставляя лагерь, в котором мало кто спал – одни праздновали победу, другие оплакивали погибших друзей, третьи стенали в походном лазарете. По полю бродили с факелами похоронные команды. Мы проехали там, где солдаты в караулах настолько хорошо меня знали, что даже не спросили, зачем я выезжаю – мало ли, с каким я еду поручением, бывало всякое. – Ты знаешь, куда дальше? – спросил я, когда мы достаточно отдалились от лагеря – мне казалось, что прошел уже час, как мы отъехали, но, должно быть, меньше. Холод наползал собачий. Если я вскоре не разверну коня, то, чего доброго, заблужусь и попаду совсем не к своим. – Не пропаду, – откликнулся Огюст. – Тогда прощай. – Прощай. Легкий цокот подков унес его куда-то во тьму. Я постоял немного, прислушиваясь, и наконец повернул волнующегося коня – ночь была полна звуков, от которых холодела кровь. Хотелось лишь думать, что все было не зря и Огюст доберется благополучно. Наверное, это тоже была война, но другая, победы в которой все-таки что-то значили перед небесами. Ночь выдалась беззвездной, но мне казалось, я чувствовал пробивающуюся сквозь облака сияющую паутину, точно знал, что она там есть.***
– А как звали твоего капитана? – вдруг спросил Огюст – Антуан де Мержи, – ответил я не задумываясь, но поперхнулся первым же глотком вина и закашлялся. Вот ведь черт… разве он не должен быть вымышленным персонажем, вышедшим из-под пера Мериме? Отдышавшись, я вспомнил, что вымышленного персонажа звали Жорж, а не Антуан. Но нашего капитана точно звали Антуаном – в честь Антуана де Бурбона. А почему? Да потому что, как и книжный персонаж, он был выходцем из протестантов. Ну, это уже просто никуда не годится… Судя по минам, которые скорчили Готье и Рауль, они разделяли мое мнение на этот счет. И как это теперь трактовать? Как то, что вся наша память о будущем только внушенная? Ладно, пусть так. Но почему таким абсурдным образом? Но Пуаре ничего не понял, решив, что поперхнулся я в этот момент лишь по случайной неосторожности. – Так вот, значит, как все началось, – проговорил он с добродушным лукавством. – Долго же ты молчал. Не так уж и долго. Рауль и Готье слышали эту историю и раньше. Но вот Пуаре тогда с нами не было. – Да разве это начало? – отмахнулся я. – Просто один из случаев. – Жизнь – вообще дело случая, – согласно покивал Пуаре. – Ну а потом, ведь второй случай произошел лишь спустя три месяца. Ох, и попали мы тогда – как говорят солдаты, как «кур в ощип»!.. Или «кур во щи»?.. Кстати, как они говорят? – затруднился Пуаре. – Как хотят, так и говорят, – хмыкнул Готье. – Будут они еще разбираться. – И то верно… – Интересно, что же он вам нарассказывал? – обронил Огюст. – Полагаю, то же, что и тебе, – немного удивился я. – Кроме того, что ты и сам знаешь. – Расскажите! – подхватил Пуаре. – Раз уж вы оба здесь. – Ну ладно, – вздохнул я. – Хотя начало ты и сам прекрасно помнишь…II
Aut vincere, aut mori! На этот раз мы не побеждали. Слишком увлеченные последними удачами, мы сами загнали себя в ловушку, пойдя на новое столкновение с противником, вместо того, чтобы отойти для соединения со своими свежими силами. Противник этой ошибки не совершил. Сгоряча завязав бой у кромки леса, мы слишком поздно увидели выходящие оттуда новые отряды. Наш безрассудный авангард буквально раздавили в лепешку. Атака захлебнулась в первые же минуты после нескольких удачных залпов со стороны противника. Потом невесть откуда налетевшие рейтары вмяли нашу легкую кавалерию в гущу жандармов, которые немного сдержали отступление. Теперь мы просто отбивались, без всяких тактических хитростей. Перестроиться не было никакой возможности. Все смешалось. Я оказался бок о бок с Пуаре. Чуть впереди колыхался штандарт, отчаянно мотающийся из стороны в сторону. Вокруг знамени всегда начинается давка – одним хочется его заполучить, другим – ни за что не хочется отдавать. Вот и мы с Пуаре ломились туда же – слишком быстро таяла группа защитников, окружающая этот тяжелый и неловкий символ нашей боевой славы. Единственное, что оставалось, это отступить – но с неизбежными страшными потерями, которые наверняка только усилятся из-за паники – если знамя падет и окажется в руках противника. Знамя резко ухнуло вниз, потом снова устало поднялось. Я от души выругался – только что древко было в руках нашего нового корнета Жерне, мальчишки лет шестнадцати, который мгновение назад упал под копыта беснующихся лошадей с простреленной головой. Его заменил cтарик Арра, самый старый солдат в нашем отряде, которому когда-то очень по вкусу пришлось открытие, что и я бываю мстителен и неразборчив в средствах. Пуаре тоже ругался сквозь забрало шлема. – Дьявольщина! Рога им в печенку! Нас отрезают, Шарди, мы потеряли знамя, чтоб им пусто было!.. – К черту, к черту, к черту!.. – ответил я без особой фантазии, сберегая дыхание и на лету перехватывая разряженный пистолет за дуло, чтобы влепить тяжелой шаровидной рукояткой в скулу ближайшего рейтара, еще не успевшего вытащить тяжелой шпаги из убитого им католика. Мой визави тяжело рухнул вниз. Пистолет отправился в кобуру, чтобы не мешать мне действовать эстоком. Мы пришпорили изнемогающих лошадей и сумели проломить себе дорогу меж смыкающимися клещами неприятеля, оказавшись возле cтарика. Но прикрыть его нам не удалось. Дважды пронзенный тяжелым немецким палашом, он уже выронил знамя. Его убийца тут же погиб сам, от удара, нанесенного ему сзади швейцарским спадоном. Штандарт мотнулся и упал мне в руки. – Поздно! – отчаянно прокричал кто-то. – Спасайтесь, лейтенант! Вас убьют!.. Видимо, кто-то из своих, раз он так меня назвал и раз беспокоился. Но голоса я так и не узнал. Ни тогда, ни потом. Я с трудом огляделся. Свалившийся на меня штандарт изрядно мешал. Коня повело в сторону, будто подхваченную водоворотом щепку, новая волна рейтар снова отбросила наших. Пуаре отчаянно старался удержать свою позицию, но его теснили. Задыхаясь, он поднял забрало и послал мне совершенно несчастный взгляд. Расстояние между нами было еще ничтожно, но практически непреодолимо, нас разносило «потоком» и чертовски мешала целая гора мертвецов на земле… Следовало немедленно что-то сделать или просто присоединиться к ним. Отбиваться со знаменем в руках я уже толком не мог. Несколько наших солдат из разных отрядов еще бились рядом с безумной отвагой, но это была отвага обреченных. Как я оказался тут в такой компании?.. Безрассудное стремление добраться до штандарта сделало свое дело – отлично, добрался… А что дальше? Как во сне я стиснул древко, чувствуя себя полным идиотом. Проклятье, ведь жандармы еще совсем близко! Буквально перед носом. Вот только вместе со знаменем нам к ним никак не пробиться. Не могу же я его бросить... Хотя, почему не могу? А если выбрать правильное направление? Я быстро прицепил эсток к особому крючку на луке, взял древко обеими руками и резко крутанул, сматывая штандарт в ненадежное подобие кокона. А теперь, пока он не развился... – Пуаре, держи! – крикнул я сквозь весь чертов шум, зная, что он услышит, так как упорно смотрел в эту сторону. Я снова ударил коня шпорами, не заботясь о том, что ему тут не пройти, привстал на стременах и, пользуясь мгновенным толчком, швырнул штандарт как копье. Со всех сторон дико завопили, но знамя успешно миновало просвет и оказалось в руках Пуаре, который точно так же перекинул его дальше, под надежную защиту жандармов. Отлично!.. Но что было дальше и чем все кончилось, я не увидел. Конь мой споткнулся и взвился на дыбы с пронзительным ржанием. Как на дикой фантастической картине из его глазницы, в которую угодила пуля, струей ударила кровь, и я неудержимо скатился вниз, к мертвецам, в самый ад. Мертвый уже вскинувшийся Ганелон опрокинулся, и я еще успел поразиться, видя, как на меня кажущеся-медленно валится огромный черный силуэт. Массивное седло летело прямо мне в грудь. Оказавшись зажатым среди изувеченных, иссеченных и растоптанных тел, увернуться я не смог, едва успев заслониться от сорвавшегося с крючка и метившего в лицо собственного эстока. Удар, подобный упавшей с неба наковальне, выбросил меня из этой жизни сквозь искры и звезды в бархатную ласковую тьму. – Еще жив, папистский ублюдок, – произнес кто-то словно издалека, и что-то отрезвляюще хлестнуло меня по лицу. Я шевельнулся, и тут вдруг нахлынула боль, как будто застывший в небе черный силуэт рухнул на меня, придавив к земле, только сейчас. Я дернулся и задохнулся, не в силах сделать ни глотка воздуха. Кто-то резко встряхнул меня за шиворот, я наконец судорожно вдохнул, пытаясь этого кого-то оттолкнуть, и открыл глаза. Свет, муть, плывущие тени, отвратительный вкус собственной и чужой крови во рту. Только моргнув несколько раз, я начал что-то видеть и стало совершенно ясно, что происходит. Сражение проиграно, а я каким-то чудом уцелел, упав в гору мертвецов и, придавленный мертвым конем, избежав того, чтобы меня насмерть затоптали в толчее. – Черт… – прошипел я с досадой и прикусил губу, боль в разбитых ребрах мешала дышать, а двигаться мешали уже не трупы, двое недобро ухмылявшихся здоровяков крепко держали меня за руки, третий стоял рядом, разглядывая меня сверху. – Что, Дышло? Вот этот щенок и увел знамя у нас из-под носа? – прищелкнув насмешливо языком, спросил он с заметным акцентом. – Тот самый, – усмехнулся, должно быть, названный Дышлом, уже без акцента. – Teufel! – жестко выплюнул стоявший сквозь зубы и со всей злостью пнул меня в помятую кирасу. «Самое время умереть», – подумал я, но оказалось, что ошибся. Через некоторое время мучительное удушье немного отпустило, окрашенная сполохами тьма перед глазами рассеялась, и я снова смог дышать и видеть, хотя это не доставляло мне никакой радости. – Думал умереть героем? – обманчиво дружелюбно полюбопытствовал рейтар, присев рядом на корточки. – А вот мы сейчас зарежшем тебя как собаку, а твою голову закопаем в выгребной яме, да и зарежшем, знаешь, не быстро, успеешь наскулиться. Ты еще не знаешь, к кому в зубы попал. – К кому? – огрызнулся я презрительно. – К сброду, которого как грязи?.. В холодно голубых, странноватых глазах немца что-то мелькнуло. Никто не сказал ни слова, хотя я слышал, как у парня слева от злости сперло дыхание, но, видно, пока говорил немец, остальные молчали и только повиновались. Тот мгновение сидел неподвижно, а потом с размаху резко ударил меня в висок рукой в латной перчатке. – Не шмей так ш нами разгофаривать, – сказал он почти ласково и будто бы спокойно, но его акцент усилился, не думаю, что у меня всего лишь зазвенело в ушах. – Барчшук, значшит, только чшто в короли не метил, – он зловеще усмехнулся, – тем лучше, чшто кровь у тебя красная, ты ужше знаешь, а что кишки тонкие? Я тряхнул головой, чуть не оторвавшейся от удара, и сердито посмотрел на него. До чего же и впрямь странные, совершенно прозрачные глаза. Немец со слабой улыбкой медленно сжимал и разжимал пальцы в металлических пластинках. Чепуха, моей крови на них быть еще не могло, хотя я почувствовал, что что-то влажное потекло по скуле, помимо горячей пульсирующей волны. Немец заговорил еще тише и доверительней: – Я тебя выпотрошу как молочного поросенка, не все жше крестьян кхромсать, а уж когда дамочек режшешь… – его глаза подернулись мечтательной дымкой, а голос сладострастно задрожал с выраженным пришепетыванием – особенно тяжшелых… – его пальцы широко растопырились, а потом будто конвульсивно сомкнулись, – славфно давфить в пальцах еще тфёплых жшивых младенцевф, у них такхие мягкхие хрупкхие косточшки!.. – Ах ты, свинья!.. – яростно крикнул я, выйдя из невольного мгновенного завороженного оцепенения и резко рванувшись, от неожиданности меня едва удержали, но все-таки удержали. – Гореть тебе… всем вам в аду!.. Если бы его слова были пустым бахвальством… Но этот ублюдок не лгал – в ближайшей разоренной деревне я видел именно то, о чем он говорил – у всех моих друзей волосы от такого стояли дыбом. «Если бы я увидел того, кто на такое способен, то задушил бы гада голыми руками! – говорил Пуаре. – А лучше сделал бы с ним то же самое!» Я был с ним совершенно согласен. К сожаленью, мне не хватило ни сил, ни дыхания на настоящее буйство, скоро я выдохся. Ничего не изменилось. Но да уж… теперь я знал, к кому в зубы попал. Чертовы ублюдки… И я снова горячо пожалел о том, что сражение проиграно. «А сволочи остаются всегда, – всплыло в голове как рефрен, – они просто бессмертны!..» – Ты вфидел! – искренне, почти взахлеб рассмеялся этот ублюдок, и его подельники тоже довольно заржали. – А я ужш думал, тебе совфсем плевать на простых людтей!.. Ну, что ш, пора к делу, пока никто не мешает… Он кивнул, подмигнул своим подпевалам, и поднялся, подобрав с земли длинный спадон с еще не вычищенным волнистым лезвием, на который я посмотрел сперва недоуменно – им, что ли? И понял, что им, вспомнив некоторые особенности виденных ран. К дьяволу… ощущая все еще что-то похожее на недоумение, гораздо более сильное, чем страх – не может же все это происходить со мной на самом деле!.. – я принялся вырываться. Но сопротивление не привело ни к чему, кроме гнусного смеха и издевательских предложений позвать на помощь. Нельзя сказать, чтобы я об этом всерьез не подумывал, в конце концов, враги тоже бывают разные. Но из-за какого-то проклятого упрямства я сдержался, да и сильно подозревал, что на самом деле позвать никого не удастся. Негодяи быстро перерезали ремешки, удерживающие мою покореженную вдавленную кирасу, что мне чертовски не понравилось, хоть она и душила меня железной хваткой, в ней я все же чувствовал себя защищеннее. – Что ж… – внезапно беспечно усмехнулся я, взяв себя в руки и прекратив бессмысленные попытки освободиться. При превалирующей силе противника, никогда не веди себя так, как того ожидают. – А вы молодцы. Она будет очень довольна! – По крайней мере, дышалось мне теперь – пока что – легче, и раз я еще могу говорить… Я осторожно вдохнул глубже, заставляя себя успокоиться, забыть о боли в груди – это все ненадолго, унять дрожь от напряжения и ярости, и улыбнулся. Мне нужно лишь немного вдохновения, чтобы превратиться на время в кого-то другого… Кого все это не касается, или касается совершенно иначе. Мерзавцы всегда суеверны, когда речь заходит о них самих. Я еще заставлю их видеть кошмары и бояться собственной тени, чем бы все для меня ни кончилось. – Вы созрели и налились, будто спелые колосья. Не зря она давала вам свою силу. Она ждет вас с дарами. Со своим острым серпом. Она вознаградит вас сторицей за все содеянное. – Э… Гамельнец… – настороженно позвал Дышло, отчего-то забеспокоившись. Значит, мой голос действительно прозвучал спокойно, а то и весело. – Что? – Гамельнец прищурился, проведя лениво острием спадона по моему колету, едва его надрезав и внимательно глядя мне при этом в глаза. Я тоже не сводил с него глаз и презрительно улыбался. – Верно, – поощрил я. – Доставив послание, должен же я вернуться назад. Но вы должны знать о ее благосклонности – к верным псам, что будут забавлять ее целую вечность, принадлежа ей безраздельно. Мало кто согласится добровольно, с радостью, на вечные муки. Но вы – избранные. Гамельнец замер на неуловимое мгновение, затем чуть усмехнулся. – Да. Безумие, это бывфает! – Как и послания, – заявил я, посмотрев на него с кривой усмешкой, вприщур, а затем поймал на мгновение взгляд каждого, давая понять, будто знаю о них все. – От Сатаны. Я должен открыть вам тайну. Справа от меня раздался судорожный вздох. Хватка ослабла. Я этим не воспользовался. Еще не время портить впечатление. Дрожь и впрямь исчезла, начисто, сейчас мне было все равно, что будет дальше, я вел свою игру и она мне нравилась – нравился испуг в их глазах, оттого что они не видели его в моих, нравилось чувствовать их собственную дрожь. Как много значат для людей всего лишь интонации и то, что ты ведешь себя не так, как они ожидают. – Я здесь лишь затем, чтобы сказать тебе это, – глаза Гамельнца, оставаясь все такими же безразлично-прозрачными, тревожно, будто украдкой, метнулись вокруг – я знал, что он видел – гору трупов, из которой они по чистой случайности вытащили почему-то еще живого человека. – Он стоит за твоей спиной, – Гамельнец невольно дернулся, будто с усилием подавил желание обернуться, а я подавил желание рассмеяться, другие уже вовсю нервно крутили головами, – и улыбается! Он готовит для тебя что-то особенное… – В таких вещах никто не может быть до конца уверен в том, что ты просто лжешь. Даже для меня самого это слишком походило на правду. – Потому что Дьявол – не то, что думают о нем люди. Обманщик всех обманщиков, предатель всех предателей, убийца всех убийц. Сатурн, пожирающий своих детей. Он любит вас и скоро придет за тобой, за всеми вами. Уже скоро. Он пришлет меня снова, чтобы отвести вас к нему. Мы еще встретимся! – пообещал я. И в это мгновение я сам в это верил. Я бы вернулся за ними откуда угодно, чтобы утащить их в ад. – Ганс!.. – заорал один из французов, бросая мою руку, и я с мрачным удовлетворением почувствовал себя хоть немного отомщенным. – Убей его сейчас же! Просто убей! – Заткнись!.. – Гамельнец прибавил еще несколько горячих быстрых слов по-немецки. – Потбери слюни, безмозглый турак! – Да катись ты к черту! – гаркнул «безмозглый турак». – Среди папистов полно продавших душу дьяволу! А он еще и рыжий!.. – в его голосе слышался неподдельный ужас. – Давфольно! – рявкнул Гамельнец и со всей силы треснул меня спадоном по разбитым ребрам плашмя, так что перехватило дыхание и из глаз посыпались искры. – Держши его!.. И тут снова раздалась чья-то отборная немецкая ругань, но голос был другой и чуть поодаль. Когда зрение опять прояснилось, я увидел, что Гамельнец стоит, замерев, его спадон висит надо мной в воздухе, но не так, как если бы он собирался вот-вот нанести удар, его поза выражала досаду, а кто-то рядом продолжал честить его собственную персону свирепым тоном на его родном языке. Я еще понятия не имел, что значит для меня этот поворот событий, но все-таки перевел дух и прислушался. – Ja, hauptmann, – вяло, с неохотой проговорил Гамельнец, и в ответ ему послышалось рассерженное медвежье фырканье. – Позвольте, капитан, – раздался чей-то вежливый голос, чуть охрипший и до невероятного знакомый. Услышав его, я на мгновение зажмурился. Быть не может, или я уже брежу… – Мне сдается, я знаю этого человека. – Обладатель голоса приблизился, и я действительно увидел Огюста – усталого, помятого, в пропыленном панцире, надменного и неприязненного. – И смею сказать, он заслуживает подобного обращения, – в его голосе отчетливо зазвучал металлический призвук настоящей ненависти. Я не знал, верить ли своим ушам и собственным чувствам, которые, вновь всколыхнувшись от этой заминки, были так противоречивы, что, казалось, готовы разорвать меня на части, даже если этого не сделает кто-то другой. И я был уже слишком вымотан, чтобы в них разбираться. Может, было бы лучше, если бы все уже кончилось… – Де Флеррн? – удивленно произнес немецкий капитан. – Вы ли это? И впрямь, он ли?.. Я всегда считал, что Огюст совершенно не умеет лгать. Может, и не умеет. Я почувствовал усталую горечь и безразличие. – Это тот самый офицер-католик, что застрелил Конде, – сухо сказал Огюст. – А! – с оттенком понимания негромко воскликнул капитан рейтар, и все прочие уставились на Огюста с алчным любопытством. Меня же его слова будто ударили. – Это не… – с недоумением вырвалось у меня. – Это правда, – резко перебил Огюст, и в его глазах загорелось неподдельное яростное пламя. – Выстрел должен был прийтись в меня, но я уклонился, я слышал, как пуля просвистела над моим ухом!.. – Он резко замолчал, потом продолжил: – Я не знал, что принц был прямо за мной. Если вы не помните меня, то я вас – отлично помню! «Вас?» – он делал вид, что не знает моего имени, или хотел показать, что не желает его знать? Если сказанное было правдой – этим объяснялась и его непоколебимая враждебность при Жарнаке, хотя тогда она так помогла мне убедить всех, что мы враги. Если это было не так только для меня, и я ошибался… Голова сильно закружилась. Как же все это было глупо… Почему все нужно узнавать только тогда, когда уже поздно? – Конде убили на ваших глазах, это знают все, – с кивком подтвердил немецкий капитан. Огюст кивнул и опустил взгляд, будто пытаясь забыться. Вдруг нагнулся и поднял, вытащив из-под какого-то мертвеца, шпагу-эсток. Я не сразу сообразил, что она была моей собственной. Огюст, прищурившись, оглядел ничуть не пострадавший испанский клинок и дважды со свистом взмахнул им в воздухе. – Оставьте его мне, капитан Таннеберг, – заключил он угрюмо, и говорил он определенно не о клинке. – Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? – предупредительно осведомился Таннеберг. – Отменно, – заверил Огюст. – Я просто хочу его кое о чем спросить. Наедине. Капитан встопорщил пегие усы и кивнул. – Ну что ж, де Флеррн, оставайтесь. Вы человек чести и, стало быть, знаете, что делаете. – При этих словах по лицу Огюста скользнуло что-то похожее на гримасу страдания. Как же подействовало на него все происходящее... – А вы, сукины дети, – набросился Таннеберг на подчиненных, – за мной, вы мне нужны! Рейтары, ворча, оставили нас, прихватив какие-то отложенные вещи, среди которых, кажется, была пара моих седельных пистолетов, и я снова перевел взгляд на Огюста. Тот молчал. Молчал и я. Глаза его были темны, как холодные дула, на губах ни тени улыбки. Что ж, значит, на войне как на войне. Огюст, казалось, колеблясь, вытянул руку со шпагой, и острие моего же клинка качнулось ко мне, но тут же, будто испуганно, отклонилось. – Это правда? – спросил я наконец тихо. – Насчет Конде. – Правда, – ответил Огюст. – Почему ты не сказал мне? – А зачем? Конечно. Зачем так радовать врага? Да еще имеющего глупость полагать, что старая дружба, почти что братство детских дней, что-то значит. Лучше приберечь на потом. – Да и твоя пуля не была единственной, – прибавил Огюст. – Я лишь почти уверен, что ты попал. А может быть, мне так кажется лишь потому, что я до сих пор корю себя за то, что уклонился, это не дает мне покоя, но, возможно, все дело совсем не в этом. В бою никогда не поймешь, что происходит. – И после – тоже, – сказал я. Огюст настороженно оглянулся и слегка перевел дух. – Ушли. Не смотрят. Ты сильно ранен? Выглядишь ужасно. – Что? – не понял я, в еще большем недоумении оттого, что его тон резко изменился. Огюст присел рядом и как-то смущенно положил шпагу мне на колени. – Да не смотри на меня, будто веришь, что я хочу тебе отомстить. За что бы? Хотя, наверное, соображаешь ты сейчас неважно. Как и я тогда… Верно? Но как еще мне было их спровадить? Таннеберг, правда, мне здорово помог, не уверен, что без него было бы так легко убрать его ребят. Когда я увидел, что они шарят тут, опередив меня… Опередив? Он что же, опять умудрился меня узнать? Хотя, почему бы нет, он же знал мой полк и мог предположить, что я здесь. Это я никогда не знал точно, где он мог бы оказаться. – Господи, Огюст… – я вздохнул, будто с меня свалилась скала, и потряс головой. – Я могу уже поверить во что угодно! Чертова война, есть слишком много обстоятельств, которые от нас не зависят. Мало ли, за что ты мог возненавидеть меня. Тот же Конде, или что-то еще... – Что-то еще… – Огюст криво усмехнулся. – Что-то еще, это то, что ты вырвал меня когда-то из лап такого же сброда? – Не такого же! – резко не согласился я. Огюст пожал плечами. – Просто тот сброд был на твоей стороне. И ты знал, каких слов он послушается. Ты ведь был удивлен, что и я тогда принял твои слова за чистую монету? Не то чтобы слишком, но все же – да. Я с трудом мог себе представить, что он чувствует. – Я был глупцом, – признал я, – хоть не таким, как думал только что… Огюст спрятал улыбку, показавшуюся мне озорной. Но его глаза остались тревожными. – Как ты? Крови полно, но кажется, все больше не твоя. – Не моя. Наверное. На меня просто рухнул мой собственный конь – седлом в кирасу, и здорово ее помял, да и меня немного. Огюст покосился на испорченную стальную пластину, лежавшую рядом, и прищелкнул языком. – Будто ядром, – промолвил он. – Помнишь «Кентерберийские истории»? – Там парень от такого удара просто умер… – Так что мне еще повезло. – Возможно… Огюст, спохватившись, достал откуда-то серебряную фляжку и снял пробку. – Арманьяк. Тебе сейчас не повредит. – Спасибо. – Я с трудом поднял руку и поморщился – разбитые ребра движению не радовались. Но фляжку я взял. Огненная струйка помогла мне прийти в чувство и немного притупила боль, растворившуюся в этом огне, как в солнечном свете. Я со странным изумлением посмотрел вверх. Все еще светило солнце, ярко и весело, над всем этим полем… – Если не можешь встать, – озабоченно прибавил Огюст, – не беспокойся. Я поручусь за тебя, никто тебя не тронет. Вообще-то так было бы проще всего. – Понимаю, – отозвался я. – Спасибо, но я предпочел бы вернуться к своим. В ответ мне раздался тяжелый вздох. – Ты же знаешь, – сказал я мягко. – Знаю, – мрачно ответил Огюст. – Хотя будь моя воля… Я пристально посмотрел на него. – Я предпочел бы удержать тебя хоть силой, – признался Огюст. – Если бы ты посмотрел на все нашими глазами, то… – Ты действительно в это веришь? – спросил я. – Нет, – вздохнул Огюст. – Хотя так было бы проще. А то еще свалишься по дороге. – Не свалюсь, – я слегка улыбнулся. – Спасибо твоему арманьяку. Огюст покачал головой, что-то проворчав под нос. – Будет лучше отойти в лесок, не хочу, чтобы еще кто-то на тебя наткнулся. Я кивнул и с его помощью поднялся на ноги. Все было не так радужно, как я надеялся, но и не так плохо, как опасался. Поднимаясь, я шипел сквозь зубы проклятья, а потом чуть было не упал, так сильно кружилась голова, но понемногу все улеглось, подстегиваемое нудным ворчаньем Огюста: «А может, все-таки не будем рисковать?» – Нет уж, лучше рискнем… Хорошо, что лесок был совсем недалеко. Но и здесь повсюду виднелись следы минувшей битвы – тела и всего лишь их части, брошенное оружие, мертвые, агонизирующие и просто потерявшие всадников лошади… – Погоди минуту, – встрепенулся Огюст, когда мы уже порядочно отошли на более или менее безопасное расстояние, – может, и не надо будет оставлять тебя тут надолго... Я привалился к ближайшему дереву, а он, отойдя совсем недалеко, ласково заговорил с беспокойно ржущим, запутавшимся в изломанных кустах какой-то частью сбруи, конем. Тот подпустил его, лишь тихо с сомнением всхрапнув. Конь был рыжий, и солнце, пробивающееся сквозь листья, заиграло веселым огоньком на его медной гриве. Огюст заглянул, что же именно там зацепилось, чуть отпрянул, потом нагнулся, высвободил из стремени мертвеца, взял тревожно поводящего ушами коня под уздцы и подвел ближе. Тот косился на него лиловым глазом настороженно, но шел послушно. – Кажется, неплох, а? – Огюст успокаивающе похлопал его по крепкой шее. – Удачно, что он сюда забрел. По всем статям – чистых кровей, и его хозяину он точно больше не понадобится. Рыжий, конь войны, – прибавил он задумчиво и насмешливо покосился на меня. – И на тебя похож… Я помахал рукой, прикусив губу. – Ох, да не смеши… больно же. Огюст вздохнул. – Ну, тогда в седло, если сможешь. Я потрепал медную гриву. Конь фыркнул, вдруг потянулся носом и мягко толкнул меня в плечо. Он явно не хотел оставаться один, да и мне тут делать больше было нечего. Я примерился, вставил ногу в стремя, заскочил с помощью Огюста, следящего, чтобы я никуда не завалился, в немного испачканное кровью дорогое удобное седло, скрипнул зубами, переводя дух, и забрал поводья. – Спасибо, – сказал я. – Может, еще увидимся. Огюст расстроенно покачал головой и протянул мне серебряную фляжку. – Удачи! Мы пожали друг другу руки, и он лишь мотнул головой, указав мне направление. Туда я и направил рыжего коня, которого позже назвал Танкредом – в честь одного славного рыцаря и отчаянного головореза.III
– А все-таки это было чертовски легкомысленно! – воскликнул Огюст, покачивая в руке бокал с вином. Но глаза у него заблестели и в лице появились какие-то краски – вернуться даже в такое прошлое оказалось совсем неплохо. – Понятия не имею, как ты тогда добрался! – Честно говоря, сам не помню, – засмеялся я, рассеянно потерев шрам на левом виске и уклонившись от все же излишних дальнейших воспоминаний. – Но повезло, добрался почти без приключений и даже собственные часовые почему-то не пристрелили. – Это бывает, – со знанием дела кивнул Огюст. – Но ведь поблизости был я! – самодовольно воскликнул Пуаре. – И Мишель, – добавил я, припомнив, как мой верный слуга был бледен до зелени, и как рад тому, что ему не придется везти дурные вести в родную Шампань. А уж как я был рад тому, что он отлично разбирался в тех вещах, в которых разбирался… – Но если подумать, – покачал головой Огюст, – средь бела дня – это не то, что ночью и в тумане. Что-то плохо мы тогда подумали… Можно подумать, что мы вообще тогда думали. – Да нет, не плохо. Просто как иначе? Где бы мы дожидались темноты и тумана? А лесок был под боком. – Набитый народом под завязку! Я только потом это как следует понял. – Никто ведь не мог быть в точности ни в чем уверен. Свои, не свои… Так что ничего особенного. Порой вообще вредно много думать! – «Так погибают замыслы с размахом…» – начал было Готье, но резко остановился и закашлялся. – Как это верно! – поддержал Пуаре, и Огюст тут же впился в него взглядом, по расхожему выражению, будто коршун в свою добычу, но Пуаре откликнулся не на очередную попытку Готье вслух процитировать Шекспира. – Иногда лучше уж не думать, а то все начинает смотреться до крайности паршиво. И знаете ли… – Пуаре вздохнул. – На войне, как бы ни было, все ж как-то бывало честнее. – Как это верно!.. – эхом повторил Огюст, побледневший в освещенной свечами комнате почти до призрачности. – Да непохоже! – негромко, но яростно сказал Рауль. – Когда мы шли по вашим следам, нас с души воротило от того, что мы повсюду находили. Огюст резко ударил кулаком по подлокотнику кресла: – А когда мы по вашим – думаешь, мы шли по розам?! – Перестаньте, – окликнул я предупреждающе. – Рауль. Рауль слегка изумленно вздернул бровь. – Все в прошлом, – сказал я с нажимом. И имел в виду не только войну. Взгляд Рауля снова стал отрешенным, а Готье, напротив, нетерпеливо заерзал в кресле. Пуаре поглядел на нас немного озадаченно. – Боюсь, что нет… – осторожно проговорил он. – Скорей бы кончились эти праздники, а то как бы не стало хуже… – Станет!.. – воскликнул Огюст. – Непременно станет! – Давайте не будем о печальном! – тревожно попросил Готье. Рауль усмехнулся, посмотрел на пустой бокал, задумчиво покосился на бутылку, стоявшую рядом на полу, приподнял ее двумя пальцами, так что стало ясно, что она тоже пуста, поглядел на следующую, но передумал. И эти его взгляды меня насторожили, хотя, пожалуй, он выпил не больше моего. Рауль почти никак не отличался от себя обычного – но в том-то и сложность, он всегда казался на вид трезвым, как стеклышко, даже когда таковым вовсе не был. – Все эти ужасы вообще никогда не умирают, – произнес Рауль мрачно. – От каждого из них остается след, тени, что вечно блуждают на местах преступлений. Порой их там целые толпы, и они на самом деле могут вредить живым, украсть покой, жизнь или душу, – Рауль угрюмо сделал нажим на последнем слове. – Эти тени отравляют воздух хуже, чем зловонные болотные пары. – Пристально глядя в угол, он чуть махнул рукой, будто отгонял кого-то невидимого. Огюст покрутил в руках пустой бокал и прищурился. Пуаре вдруг спохватился, поднял ближайшую бутылку и налил Огюсту еще вина. Пустой бокал Рауля он обошел вниманием, вернув бутылку на место. Готье поставил свой бокал на пол рядом с креслом и сложил ладони домиком, вроде бы рассеянно, но на деле готовый немедленно вмешаться, если вдруг что-то выйдет из-под контроля. Под маской добродушного безразличия он превратился в туго свернутую пружину. – Однажды мы разбили лагерь в одном красивом местечке где-то под Орлеаном, – продолжал Рауль. – Прекрасный лес, полный самой разной дичью, тучные плодородные земли, но на много миль вокруг там не было никакого жилья и землю никто не возделывал. Прямо зачарованное царство. А через малое время все мы почувствовали какой-то мистический ужас. Многие потом признавались, что их преследовало чувство, будто кто-то постоянно смотрит им в спину, кто-то злобный. Отойдя от лагеря всего на несколько шагов, солдаты, эти головорезы и висельники, чувствовали страх, от которого им хотелось кричать и бежать прочь, не разбирая дороги. Несколько человек пропали там без вести, их так и не нашли. «Дезертиры», – отметил я, мысленно пожав плечами, но промолчал, тем более что не так уж был в этом уверен. – Нам тогда, конечно, было не до суеверий и вообще не до чего после долгого перехода, так что мы остались в том месте на ночь. К вечеру пал густой холодный туман, все выстыло, будто в склепе. Мне не спалось, было неспокойно и все казалось – кто-то зовет меня неведомо куда. Даже не знаю зачем, я встал и вышел из палатки на свежий воздух. А там, оказалось, были люди – множество людей, и все шли мимо, абсолютно молчаливой толпой. Я хотел было спросить, что все это значит, но мой язык будто примерз к нёбу. Они шли – темные и непрозрачные, как живые, но трава не пригибалась под ними. Моя палатка стояла на краю лагеря и мне были видны часовые, сидящие без движения, словно окаменевшие, погруженные в магический сон. Я был единственным живым в этом царстве призраков. Я понял это, и у меня волосы встали дыбом… Я сам был наполовину мертвецом. Они проходили мимо – и от них веяло страшным холодом. Фигура, похожая на женщину, укутанную с ног до головы в черный плащ, прошла совсем рядом. Не думаю, что под капюшоном было хоть что-то, кроме густой тьмы. Протяни я руку хоть на ладонь вперед, я мог бы притронуться к складкам ее плаща, но, когда она приблизилась, меня сковал такой смертельный ужас, что я не мог пошевелиться. Говорят, что мертвецы не дышат. Так вот она – дышала, ее дыхание расходилось вокруг волнами могильного холода. Это было дыхание самого мрака и ненависти ко всему живому. Я не видел ее глаз, но чувствовал ее взгляд как ледяной клинок в сердце. Если бы она дотронулась до меня, то просто погасила бы огонь моей жизни, как зимний ветер – маленькую свечку. Я знал, она раздумывала, не сделать ли ей это, но все-таки прошла мимо. Она была не бледным привидением, я долго смотрел ей вслед, пока она не растворилась в тумане, плотный и молчаливый призрак зла, которое преследовало ее в жизни, и после смерти она едва ли была похоронена по-христиански. И теперь вечно бродит по этим проклятым землям, ища чего-то или кого-то. Когда оцепенение прошло, я бросился в свою палатку и всю ночь просидел, не сомкнув глаз, с горящей лампой, как ребенок, боящийся темноты. А они до утра проходили мимо. Рауль замолчал и потянулся к бутылке, и мы какое-то время молчали, будто мимо нас проходили толпы призраков. Земля стара, есть ли на ней место, где не лилась кровь, где не лежат забытые кости? – Похоже на сон, – заметил я тем не менее. Мне не нравилось, куда зашли наши настроения. Рауль вскинул голову, но в глаза мне посмотрел спокойным ясным взглядом. – Вся жизнь – только сон. – Жутко, – промолвил Пуаре. – Лучше вспоминать то, где мы действительно могли что-то сделать и делали, то, что хорошо кончалось. Помните, как мы спасали Этьена де Фонтажа? Огюст издал нетерпеливое восклицание: – «Сводный артиллерийский расчет», как вас потом называли? Даже у нас потом смеялись над той частью, что вас упустила! Мы с Готье рассмеялись и Рауль тоже улыбнулся. Похоже, рассказ о призраках его только успокоил. – По-своему жуткий случай, – посмеиваясь, покачал головой Готье, – но кончившийся всё же хорошо. В то время к нам даже присоединился наш лентяй и почти что убежденный пацифист Готье, хотя с него еще прошлой войны хватило по горло. – Кстати говоря, еще не слышал эту историю в присутствии всех ее участников, – намекнул Огюст. – Дело было незадолго до Монконтура, – бодро начал Пуаре, вызвав тень, пробежавшую по лицу Огюста – мы-то при Монконтуре одержали победу и, соответственно, вспоминать об этом Огюсту было не радостно, но держался он молодцом. – Этьен де Фонтаж был артиллерийским офицером, как и я, – перехватил Рауль, совершенно спокойным и уже дружелюбным тоном. Кризис явно миновал. – Он выехал однажды производить расчеты на местности в опасной близости от противника и попал в засаду. Один солдат из его отряда из четырех человек сумел вернуться, сам Этьен угодил в плен, прочие были убиты. У меня были все основания полагать, что и Этьена убьют, в тот момент война мало напоминала рыцарскую, разведку непременно назвали бы шпионажем, тогда все были здорово друг на друга злы. Ну а поскольку, так уж вышло, я располагал некоторыми сведениями, где он оказался – эта часть стояла немного в стороне от прочих ваших сил, – Рауль чуть поклонился Огюсту, – и в сущности, ее можно было бы отсечь целиком или сделать вылазку… – Все-таки шпионаж, – констатировал Огюст. Рауль пожал плечами. – Как же совсем без него? Но когда я предложил совершить вылазку, мне категорически запретили вмешиваться, губить лишний раз людей и вообще показывать, что мы знаем слабость этой позиции. Значит, по-настоящему я действовать не мог, но мог сообщить то, что знал, друзьям. – И сообщил… – хмыкнул я. – Тебе как раз первому, – усмехнулся Рауль. – Много бы я дал, чтобы еще раз увидеть у тебя такое же лицо. – Это какое же? – удивился я. – Как раз немного похоже, – отметил Рауль со смешком. – Потом пришлось удерживать тебя от совершения немедленной кавалерийской атаки – ведь это бы слишком явно показало то, что мы знаем. – И ты сказал мне, что мы совершенно никого не можем в это посвятить, разве что слуг, и должны действовать на свой страх и риск. – Кажется, ты решил, что я спятил. – Тут и казаться нечему, ты такой и есть. – Но ты мне этого тогда не сказал. Зато какой выразительный был взгляд! При этом ты сказал: «ладно». Но заставил рассказать весь план маленькой вылазки, которого еще не было. – Заодно и придумали. И еще мне не нравилось, что ты хочешь подбить остальных на эту безумную затею и отправиться туда вчетвером! – Вдвоем бы мы с пушкой не справились. – Не сомневаюсь, эта идея с пушкой мне совершенно не нравилась! – Но все-таки согласился в итоге. – А что было делать? Бросать Этьена? Впрочем, подставлять других… Но все-таки мне показалось, что шанс у нас есть – внезапность, наглость, взятие на испуг… – Как раз по-кавалерийски, – согласился Рауль. – И я тогда убедил Теодора, а ты Готье. – И я вас тут же чуть не выдал! – радостно объявил Готье. – Вот ведь безмозглые олухи! И куда только понесло? – Но ты тоже согласился, – напомнил я. – А что было делать? Не отпускать же вас одних, без присмотра. В сущности, придушить всех хотелось, как неразумных котят! – Пока никто не видел? – невинно поинтересовался я. – И списать на противника? – Племянничек, – зловеще проговорил Готье. – Помалкивал бы, чем так шутить… – Короче, мы стащили маленькую пушку! – перешел сразу к делу Теодор. – Не такую маленькую и узкую, а широкую и короткую. – Это была мортира, – уточнил Рауль. – Она громче, – кивнул Пуаре. – Слуг мы тоже захватили с собой. Вот бедолаги, им-то такое за что… Впрочем, мы их оставили в ложбинке с лошадьми, а сами, с мортиркой, обвешанные пистолетами, гранатами и всяким скобяным скарбом, подкрались ближе – дело подходило уже к ночи, но все равно, скажу я вам, тащить втихомолку пушку, да еще ядро к ней – то еще занятие! Ведь эта зараза цеплялась за что попало! Короче, уже ближе к постам, мы засели в какой-то ямке, которую ямкой-то не назовешь, просто чудо, как нас никто не увидел, разве что впрямь было уже темновато; зарядили мортирку и в упор выстрелили по ближайшему посту. Огюст усмехнулся и прикусил губу – ему было и любопытно, и все-таки достаточно болезненно такое слушать. – И поднялся страшный переполох! Мы бросили пару гранат, прежде чем выскочить, и еще несколько, уже выскочив. Наше появление приняли за настоящую внезапную атаку – начались крики, суматоха, с нашего края все отошли вглубь лагеря, мы ворвались как лисы в курятник… – Вот только куры были до зубов вооруженные, – напомнил Готье. – Но мы же не собирались захватывать вооруженный курятник, – заметил я, – просто воспользовались суматохой и, побольше шумя, попытались найти то, что ищем. – Мы вдвоем, – уточнил Теодор, – тогда как Рауль, заприметив оставленные пушки, решил дать еще пару выстрелов, прежде чем забить запалы, а Готье помогал ему и прикрывал. – И разумеется, в той палатке, что мы предполагали, Этьена не нашлось, хорошо, что там вообще никого не нашлось, – продолжил я. – Но все затягивалось. Мы выскочили и попробовали ткнуться еще в пару палаток наугад, и даже с парой человек столкнулись, но посреди паники никто не пострадал. – Зато мы нашли Этьена, – снова подхватил Теодор, – оказывается, его вывели на воздух, угрожая расстрелять, если он не нарисует им план всего нашего лагеря, но как раз тут грохнул наш выстрел, все смешалось, Этьен сам умудрился сбежать из-под стражи и вовремя попал прямо в наши объятья. Не мудрствуя лукаво, мы схватили пару мечущихся по лагерю оседланных лошадок – не оседланных-то еще поди поймай, и впятером на этих двух рванули в темноту! Ну, сами понимаете, кто-то сверху, а кто и просто за стремя – так, для скорости… – Кто-то, – смешливо хрюкнул Готье, – знаю я этих кого-то, это были мы с Раулем, когда бросили пушки. – Ну а мы с Этьеном вдвоем на одной, – прибавил я, – мы ж полегче, чем Теодор – по крайней мере, по отдельности. – Возиться было некогда искать других, – сказал Теодор, – мы ведь уже время потеряли. А за нами долго еще раздавались крики и выстрелы, но, похоже, не в нашу сторону, в лагере все искали нападавших, хотя их давно след простыл, и даже пытались отстреливаться, наверное, уже перестреливаясь сами с собой. – Ну, донеслись мы до ложбинки, – вальяжно махнул рукой Готье, – а там уж вернулись со всеми удобствами. – А потом, разумеется, нас всех посадили под арест, ну, конечно, кроме Этьена, – вздохнул Пуаре. – Так, на неполных два дня, в конце концов, сам главнокомандующий герцог Анжуйский со смеху покатывался от этой нашей вылазки… – Конечно, – фыркнул Готье, – восемнадцать лет было парню, как и вам! Что ж не покатываться, тогда как солидные люди ногами топали да слюной брызгали? – А несолидные по всему лагерю распевали куплеты про наши подвиги, – добавил Рауль и понизил голос, – признаться честно, некоторые из них были нашего же сочинения. Огюст расхохотался: Зачем нам армии нужны? Большие силы не важны, И четверо – отряд неплох, Когда такой переполох! – процитировал он самолично. – А вот это не наше, – развеселился Пуаре, это придумал сам Генрих Анжуйский. – У нас было другое, – сказал я, – которое он переделал: Зачем нам армии нужны, Раз узы дружбы не важны? Но был наскок не так уж плох – В двух лагерях переполох! – И много прочего в том или ином духе, все вспоминать не стоит. – Это точно, – подтвердил Готье и, потянувшись, достал стоявшую в углу гитару. – Давайте-ка лучше вспомним что-нибудь повеселее! Он пару раз ущипнул струны, потом заиграл бурно и весело, Пуаре усмехнулся, закрутил ус и начал первым, мы с Раулем подхватили: Гулял я в Севилье по шалой весне: «Сеньора! Ваш раб я отныне! Пусть ночи и дни золотые Нам нежные дарят цветы, Ведь радости святы простые - И ныне вдвойне – по весне!» Гулял я в Севилье по шалой весне… «Сеньора, я счастлив доныне! Нам полдни горят золотые, Что жгучей полны красоты! И страсти наш пыл не остынет, В июле он жарче вдвойне!» На последнем куплете Рауль, улыбаясь, замолчал, пропев лишь первую строчку. Теодор, глядя на Огюста, почему-то тоже смутился, и я допел один: Гулял я в Севилье по шалой весне. «Сеньора, простимся отныне. Уж зреют плоды золотые, - И грешные это плоды!..» Готье со смешком дернул ехидно зазвучавшую струну, а Огюст трагически покачал головой. – Вот грешники! Как вы такие гадости петь можете? Я пожал плечами. – Мы это не только петь, но еще и сочинять можем! А разве не смешно? Огюст посмотрел осуждающе. – Не смешно. – Подумаешь, текст! – фыркнул Готье. – Зато музыка-то у меня какая!