Недоразумения

Я агрессивно смотрю в лобовое стекло. На пешеходном переходе прямо передо мной столпотворение черепах в людских обличьях, которые неприлично медленно передвигают конечностями. Пока машина стоит и ждет, молчание давит особенно очевидно, но разговор не клеится и я молчу, взглядом убеждая людей двигаться быстрее. Мне нужен собственный вертолет. Или летающий мотоцикл Хагрида, чтобы реветь и клокотать, разрезая небеса в отсутствии воздушных пробок. Сасори сидит за водительским креслом и тоже молчит, но как-то по-другому. Я чувствую его явственное спокойствие и оно, частично заражая, раздражает. Я сейчас не хочу поддаваться его воздействию. У машины изнутри приятный вид. Дерево и уютный салон, даром что сиденья обычные, а не кожаные. Только сев в машину, я об этом пошутил. Сасори, даже не задетый, начал рассказ про впитывание кожей пота, бактерий и молекул, про соприкосновения, про замену кожи на более долговечные и санитарно приемлемые материалы. Скукота. Все желающие, наконец, перешли дорогу и машина снова трогается: аккуратно и неспешно, по всем правилам дорожного движения, с необходимыми расстояниями между машинами в потоке. Передвигаться так и думать, что я просто не отвлекаю Сасори от вождения, намного легче. Когда мы доезжаем до студии, времени ровно без трех минут. Выходить из машины приходится как-то неожиданно быстро. Да, я сам молчал всю дорогу, но все же ждал... чего-то? Мадара в студии подводит разбор итогов, перечислят цифры проданных билетов, выручку, вычитает расходы. Сидящий рядом Сасори слушает со спокойствием трупа. Он не горбится, не хмурится, не закидывает ногу на ногу, не скрещивает рук на груди, не дерет, подобно мне, губу зубами. И я блин прекрасно понимаю, что это хорошо и правильно, но у него же должна быть какая-то вредная привычка, или повадка, за которую мне можно бы было ухватиться, что-то, что притягивало бы взгляд, мелочь, на которую хотелось бы смотреть. У Сасори нет ничего этого. Наверное, если бы Сасори выглядел как-то иначе, но вел себя так же, для меня бы даже не изменилось ничего. Он казался бы мне таким же привлекательным, если бы был брюнетом? Или если бы его кожа была не белая, а смуглая? Если бы был высоким? Если бы носил длинные волосы вместо короткой стрижки? Блядь, мне, кажется, действительно абсолютно похеру, как он выглядит, пока он остается этим самодовольным засранцем, по которому сложно даже понять, что он дышит. - Дейдара, согласен? - Мадара смотрит прямо на меня, и я перевожу взгляд на него с Сасори. В принципе, общий стиль одежды это неплохо, и в клипе будем смотреться интересно. Но сука эти ублюдские красные облака которые мы придумали с Сасори поместить вместо принта на плащ? - Хорошо, я тоже за, но договоримся, что при желании можно будет сменить их. И, раз так, одежду под плащ хочу выбирать себе сам. - Годится, - Мадара кивает головой. Теперь снова можно смотреть на Сасори. Сажусь немного ближе и намеренно кладу лоб ему на плечо. Жесткое. Тело немного шевелится подо мной, но Сасори не прогоняет, не движется так, чтобы мне было неудобно и не высказывает недовольства. Шее неудобно, но намеренно не шевелюсь, делая вид, что утомлен. Сасори не шевелится тоже. Краем глаза вижу, что никто особо и не смотрит. Мадара мазнул взглядом и даже внимания не уделил. Волосы сползли набок и щекочут щеку и я пытаюсь движением щеки сбросить их дальше вниз, но без движения особо не получается, а если я буду доставлять дискомфорт, Акасуна может и повести плечом в неудовольствии. Он и так может, если моя голова окажется слишком тяжелой и ему будет неудобно. Терпеть это долго становится невозможно: шея затекает, волосы все еще щекочут, мышцы ноют и позвоночник хочет обратно в вертикальное, а еще лучше, в горизонтальное положение. Надеясь, что лежал не слишком мало, поднимаю голову и сажусь обратно. Сасори еле кивает и снова отворачивается к Мадаре. И всё? - Закончим на сегодня. Репетиция завтра в шесть, - Мадара пожимает всем по очереди руки и уходит. Краем глаза поглядываю на остальных и тот факт, что не я один не тороплюсь отсюда прочь, но и остальные не прочь еще тут позависать слегка успокаивает. Долгое отсутствие репетиций неприятно сказывается на скорости реакций, хотя звучит барабанная установка все так же, просто дается это сложнее. Я без нее скучал. Сасори сидит на диване в холе, где я как-то раз почти уснул, свернувшись калачиком. Воспоминание о том, как он поделился круасаном почти вызывает ностальгию, и я даже слегка улыбаюсь, намеренно сажусь как можно ближе к нему. Он не двигается от меня в сторону, продолжает сидеть ровно и выводить что-то в скетчбуке. Вообще никакой реакции. Это потому что его не напрягает мое присутствие, или потому что ему абсолютно плевать на того, кто уселся рядом? Заглядываю в альбом, где Сасори выводит скорпиона на бумаге, кажется, что почти не напрягаясь. Ленивый взгляд скользит по бумаге вместе с грифелем карандашом. Ровная осанка так раздражает, что хочется накинуться на него сверху, повиснуть на плечах, перекособочив его, схватить руками прядку из волос и потянуть на себя, чтобы нарушить идеальное равновесие лица. Хочется заставить его перечеркнуть карандашом не на том месте. Хочется, чтобы он ошибся, и посмотрел на меня. Если он будет очень зол, то можно будет его поцеловать. Что его разозлит больше, испорченный рисунок или моя вольность? Хорошо бы второе. Мне нужно, я нуждаюсь, хочу, чтобы Сасори смотрел на меня с какими-то эмоциями! Перегибаюсь ещё ближе и кладу подбородок ему на плечо. Двигаюсь ближе к нему- это уже совсем смело - и теперь касаюсь грудью его левой руки, а коленом его колена. Это все еще не интимное прикосновение. Сдержанное, максимально дружеское. Мне не будет стыдно, если кто-то решит зайти, или если Сасори спросит что я делаю и зачем, на этой грани я все еще могу отшутиться или закатить глаза. Сасори не прогоняет. Он слегка поворачивает голову, останавливается на пару секунд, пока я шевелюсь, и продолжает выводить тонкие линии. Остро заточенный карандаш скользит приятно: не так, как жвачка в автомате катится по заранее подведенной колее, не так, как тележка в супермаркете, легко катящаяся вправо и с трудом и большими параболами в стороны. Рука художника выводит линии так спокойно, словно никогда не ошибается. Будто Сасори видит конечный результат, который тенью лежит где-то там, за бумагой, и проявляет его на свет. Сасори ни разу не берет в руки ластик и, немного пошарив взглядом вокруг, понимаю, что ластика рядом и не лежит. Провести ладонью по его ноге совсем уж пошлость, так что я держу руки при себе, продолжая касаться его всем остальным телом. За показным спокойствием тела волнующее чувство в животе, когда поворачиваю голову на плече Сасори и еле касаюсь кончиком носа его уха. Это уже немного больше. Утыкаюсь лицом куда-то в основание шеи - кожа к коже - я мог бы перегрызть ему горло сейчас. Секунда. Другая. У меня будто сердце начало медленнее перекачивать кровь, и от этого пальцы рук так холодеют, а сердце вместо количества решает переквалифицироваться на объем и качество, поэтому стучит не на беззвучном режиме, как раньше, а со звуком большой барабанной бочки в которую глухо бьют. Удар. Другой. Я не знаю как дышать ровно, потому что из-за этих изменений в снабжении организма кровью, организм, видимо, решил изменить и насыщение крови кислородом, и почему-то не получается перейти обратно на автопилот. Как-будто кто-то, решающий обычно все вопросы за меня, решил все бросить и уйти на обед, а меня оставил наедине с этим телом перед пультом управления с сотней кнопок и я не знаю на которые нажимать, чтобы все пришло обратно в норму и как придурок пытаюсь в ручном режиме поддерживать дыхание. Ровнее, или тише, пытаюсь перестать дышать так громко, но так я вообще не дышу и начинаю задыхаться и умереть от недостатка кислорода на плече у Сасори от того, что просто перестал дышать, потому что забыл как это делается автоматически, еще более тупой поступок, чем дышать слишком громко и тем его раздражать. Я чувствую щекой и подбородком и носом кожу Сасори и на очередном неравномерном вдохе провожу носом вдоль его шеи. Это глупо, и выглядит будто я его нюхаю (и я правда вдыхаю его запах, без парфюма и отдышек и без пота, еле ощутимый, совсем на грани, будто он из стерильной камеры вышел), и мне нравится, потому что эти короткие миллиметры, что провожу по его коже, компенсируют мне похолодевшие руки, которые все еще держу при себе никак не касаясь ими Сасори. Слышу, как замер звук шороха грифеля о бумагу. Сасори молчит. Провожу носом по шее еще раз, уже вниз, к плечу. Дыхание все еще дается мне с трудом и я не знаю, как нормально выпускать воздух, который только что вдохнул, поэтому начинаю выдыхать ртом и это не в пример проще, чем носом, который занят тем, что на короткий промежуток времени заменяет мне все осязательные функции пальцев. Чувствую, как мышцы Сасори слегка напрягаются, как перед началом какого-то действия, и в ту же секунду сажусь ровно. Страшно. Не знаю, что он хотел сделать. Начать выдыхать обратно носом никак не получается и я трачу три длинных вдоха на то, чтобы суметь закрыть рот. Сасори молчит и ничего не предпринимает. Секунды тянутся вечностью. Из студии выходит Хидан и шумно прощается. За ним движутся Итачи и Кисаме. - Тебя подвезти домой? - спрашивает Сасори ровным голосом. - Да, спасибо. Мы едем в уютной тишине. Я исподтишка разглядываю Сасори всю дорогу. Его это, кажется, не смущает. Его и в студии ничего не смущало, дыхание, подобно моему, уж точно не сбивалось. На улице совсем стемнело и фонари освещают зелень вдоль дороги мягким желтоватым светом. - Не поцелуешь на прощанье? - спрашиваю, когда мы останавливаемся у моего дома. Сасори поглядывает в зеркало заднего вида и, мимолетно, на меня. - А ты хочешь? Фыркаю и выхожу из машины, аккуратно прикрыв дверь. Дохожу до подъезда спокойно, не оборачиваясь. Если сейчас добежать до пролета между этажами, то в окно можно будет увидеть его машину. Не хочу глазеть как она уезжает. Надо подняться в квартиру. Вижу в зеркало прихожей свою перекошенную в улыбке рожу. Ну и что бы Сасори делал, если бы я сказал да?