***
Джастин уже более двух часов приветливо улыбался прибывающим в дом гостям, мысленно прикидывая, сколько же ему сегодня надо выпить, чтобы хоть немного расслабить каменные от напряжения мышцы лица, успокоить нервное подёргивание и желательно вовсе забыться в пьяном бреду, где время пролетает с неземной скоростью. Это было ему практически жизненно необходимо в этот вечер. С самого утра он был несообразительным, раздражительным и беспокойным, порой резким с незнакомыми гостями и грубым со своими друзьями, угрюмым, брюзгливым и придирчивым — словом, в тягость самому себе и всем окружающим. С меланхолией Джастин мог примириться, на дне её даже скрывалось некоторого рода удовольствие — изысканная форма самоистязания. Ощущения, сопряжённые с полной подавленностью и недомоганием, отчасти напоминали те, которые вызываются одновременными приступами зубной боли, несварения желудка и жестокого насморка. На усыпанной гравием подъездной аллее уже не осталось места, чтобы развернуться, из-за количества экипажей и верховых лошадей, которых слуги быстро уводили на конюшню. Джастин так и не обнаружил среди гостей своего лучшего друга, присутствие которого успокоило бы. Кристофера Гейта не было видно, и оставалось только гадать, почему он сегодня изменил своей пунктуальности. Будущая жена рассыпалась в дифирамбах, разбрасываясь лестными комплиментами направо и налево, вызывая не менее бурные восклицания в свой адрес. Глядя на эту лицемерную, но прекрасную в своём хладнокровии девушку, Джастин видел настоящую графиню, светскую львицу, но никак не добронравную домашнюю жену, о которой когда-то мечтал. Он поспешно зашёл в дом и сразу же схватил с подноса проходящего мимо слуги бокал с шампанским. Джастину очень надоедало общество подружек Женевьев, их непрерывное щебетание, заигрывания и ужимки. Но больше всего бесило то, что невеста выставляла его напоказ всем своим подружкам-стервятницам: они, весело переговариваясь, обсуждали широкие плечи, которые сделали бы честь любому мужчине, подтянутую фигуру, длинные крепкие ноги и прекрасную тёмную шевелюру южанина, тщательно расчёсанную и лоснящуюся от бриллиантина. В это время Джастин чувствовал себя зверьком в цирке, которого ударами плети заставляли скакать на задних лапках. Его голова, однако, свежа, а нервы неприятно вибрировали. Звуки прыгали по ним, как стеклянные шарики, периодически разбиваясь и впиваясь острыми осколками. Джастину казалось, что он голый и что каждая пора его тела — это окно, и все окна открыты, а свет струится в его потроха, и каждому непременно хочется заглянуть туда. Сколько это продолжалось, он не имел ни малейшего представления — Джастин вообще потерял всякое понятие о времени и месте. Наконец, он впал в какое-то полубессознательное состояние, уравновешенное чувством безразличия. В воздухе — сдерживаемая буря, тишина перед взрывом, который вот-вот должен прогреметь, и никогда Джастин не был более одинок, чем сейчас, стоя в гуще праздных людей. С этой минуты он решил ни на что не надеяться, ничего не ждать — жить, как животное, как хищный зверь, бродяга или разбойник. «Если завтра будет объявлена война и меня призовут в армию, я схвачу штык и всажу его в первое же брюхо», — угрюмо размышлял он. Парень был крайне расстроен тем, что Крис по каким-то неизвестным причинам пропустил его помолвку, хотя ещё два дня назад клялся, что сам проконтролирует количество алкоголя, которое Джастин будет употреблять, чтобы друг не ударил на светском рауте в грязь лицом. — Чёртов Гейт! — процедил он сквозь зубы, одним глотком осушив бокал, и сразу же получил неодобрительный взгляд Женевьев, которая зашла в дом вслед за женихом. При ярком свете они смотрели друг на друга безрадостно и напряжённо. В последние недели она то и дело следовала за своим благоверным тенью, незаметно скользя где-то неподалеку — забавно, тень у тени… Джастин обязательно посмеялся бы над этим фарсом, если бы в эту пору мог улыбаться. Молодые особы вились вокруг Женевьев роем разноцветных бабочек, наполняя гостиную шумными приветствиями и глупым хихиканьем, расхваливая её белоснежное платье из органди, пестрящее невероятным количеством ленточек, бантиков и оборочек. Что сказать, его невеста была абсолютно подчинена моде, и Джастину оставалось только радоваться, что она тратила свои собственные деньги на все эти украшения и платья, иначе он бы потерял и последнюю рубашку в модных бутиках Парижа. Во все времена закон был лишь один: чем меньше себе отказываешь, тем легче привыкаешь желать всего. Женевьев выглядела величественно, превосходя в своей привлекательности изнеженную и унылую добродетель местных знатных девушек, которые, в сравнении с ней, были грубоваты и примитивны. Золото и влияние ставили её над этими вульгарными засовами, в которые стучались мелкие помещики и буржуа, — она едва терпела своё вынужденное общение с людьми не из высшей британской знати. Ведомая причудливыми капризами, Женевьев обладала всем очарованием, каким только природа могла наделить женщину. Впервые увидев свою наречённую, Джастин был покорён ею — такая девушка была не эскизом, как уроженки штата, а настоящей моделью красоты. Женевьев была высокой и стройной, словно созданной для кисти художника, формы её были округлы и женственны, кожа белее лилии, и казалось, что природа создала её с особым старанием и усердием; её лицо было несколько продолговатым, черты удивительно благородны, всё в ней дышало величием и достоинством: глаза большие, чёрные и полные огня, маленький нос с горбинкой, немного напоминающий профиль хищной птицы, тонковатые яркие губы. Но самозабвенное любование довольно скоро сменилось агрессивным отвержением, как только под внешним чудесным образом этой особы открылась гниль её непростого характера. Отношения их находились на остриях штыков. Воздух, которым оба дышали, был горек. Вся спокойная жизнь Джастина была пронизана возросшей до наивысшей степени внутренней нервозностью. Будущие конфликты между ним и Женевьев уже отбрасывали вперёд свои тени, которые смешивались со старыми нерешёнными, и создавали атмосферу, в которой стремление сохранить господство уюта в духе старомодных устоев представлялось чем-то абсолютно бессмысленным. Джастина выводила из себя её самовлюблённость и бескомпромиссность, даже её акцент казался ему липким, тягучим, режущим слух. Столько разношёрстного народа Джастин не видел в своём доме со дня рождения Меган, ведь больше сотни приглашённых человек были европейцами, родственниками и друзьями семьи Донохью, и только десятка два — родственниками со стороны жениха. Глядя на этих наглых и заносчивых иностранцев, у Джастина возникало ярое желание вышвырнуть всех этих людей из своего дома, однако воспитание, железным клеймом высеченное в сознании, всякий раз заставляло его, сияя фальшивой улыбкой, одаривать гостей лёгкими, ничего не значащими фразами радушного хозяина. Дамы постарше уже сидели за столами, манерно переговариваясь и обмахиваясь веерами, мужчины, выряженные в щегольскую одежду, льстиво хвалили отменный вкус Джастина, поглядывая на прелестную невесту. Калверли оставалось только кивать и невпопад отвечать какую-то глупость, которую присутствующие почему-то считали крайне остроумной, и каждое его слово подкрепляли дружеским смехом. «Европейцы — несчастно скучающие, приторные красавчики, кривые псевдоаристократические идиоты!» — раздражённо думал о них виновник торжества. Стоило бы отметить, что на этом частном рауте царила полнейшая свобода взглядов и интересов: каждый из этих вольнодумцев говорил, что хотел, делал, что хотел, пил, сколько хотел и, конечно же, пережёвывал свежие слухи, перетекающие к ним из-за границы, по поводу надвигающейся войны с Севером. Теперь темы всех мужских разговоров сводились только к одному. То, что, вопреки мнимому спокойствию, что-то было не так, знал каждый. Каждый чувствовал обман и каждый старался обнаружить его. Стоило лишь только приподнять покрывало обыденного умиротворения и потрясти, как наружу должно было бы вырваться нечто другое, неизвестное, угрожающее, о вулканической силе которого в умах людей жило только ужасное предчувствие. — Наши представители в Вашингтоне должны прийти к обоюдному соглашению с Линкольном, так что война — это слишком громкое название для обычной потасовки, — раскуривая сигару, говорил отец Джастина. Плантатор был одним из тех многочисленных граждан Техаса, которые полностью отвергали любые слухи о грядущей битве. — Джеральд, я вас прошу! — протянул мистер Донохью, откидываясь на спинку глубокого кресла. — После того, как майор Борегар выбил чёртовых янки месяц назад из форта Самтер в бухте Чарлстон, им ничего не остаётся, как сражаться, ведь иначе их ославят трусами на весь свет. Неужели вы не понимаете этого? Война неизбежна, и она вот-вот нагрянет! В спор по этому поводу вступили несколько англичан, доводы которых вызывали у южан лишь смех да и только, ведь эти иностранцы вообще не имели никакого представления о политике Штатов. Джастин прекрасно знал, что всем собравшимся было свойственно плохо скрываемое пренебрежение к учёности и разуму, а также невероятная национальная гордость, присущая каждому уважающему себя джентльмену. Сам Джастин терпеть не мог эти политические споры и по возможности держался довольно холодно и отстранённо, когда тема вновь сводилась к надвигающейся войне. Спор грозил перерасти в настоящую бойню, так как разогретые спиртным джентльмены уже начинали кидаться друг на друга чуть ли не врукопашную, доказывая свою правоту и готовность к сражению. — Господа, — учтиво поспешил откланяться Джастин прежде, чем его, как виновника торжества, ввязали бы во всеобщее безумие, — прошу меня извинить, но я вынужден вас покинуть. С этими словами он кинулся вон из дома, незаметно сбежав от своих гостей через задние двери. Джастин облегчённо вздохнул, зная, что его репутация смельчака и храбреца выходит далеко за пределы родного Техаса, так что присутствовать на этом очередном собрании, посвящённом войне, ему необязательно, ведь в его смелости и так никто не усомнится. Закружённый, усталый, истерзанный мучительным весельем, он мчался за дом, в беседку у ручья, гордо возвышающуюся среди елей и сосен, где, ещё будучи маленьким мальчишкой, любил проводить время с самым родным и близким человеком во всём свете — матерью. Иногда Джастин закрывал глаза, и непременно через несколько минут начинало казаться, что он до сих пор во власти беспечности, что он почти разрешил проблему собственного существования. Ничто больше не было настоящим, все устои шатались, сердце было открыто, он словно бы цеплялся руками за привычное прошлое, но оно предательски быстро ускользало. И Джастин нарочно длил этот странный физический обман, так живо всегда переносящий его в область воспоминаний, но когда открывал глаза, то снова навстречу ему шла однообразная колоннада могучих тёмных стволов. Новая жизнь расцветала перед ним, но только из хаоса, делала бытие глубже и тяжелее, в повышенной температуре волнения сгорало его юношество, попадая под брачный конвейер своей экономической зависимости. Вершины деревьев, теряясь где-то в неизмеримой высоте, оставляли над его головой тонкую ленточку мутного неба, едва освещённого молодым месяцем, и видно было, как в этом далёком просвете с необыкновенной быстротою проносились клочья лёгких и прозрачных, как пар, облаков. Сейчас это место стало убежищем, где он целыми днями спокойно и уединённо наблюдал, как видоизменяется мирный пейзаж от порыва ветра, от солнечного луча или внезапного ливня, не расточая свои досужие часы на музыкальных вечерах или в кабаках. Иногда бывали дни просветления, когда Джастину нестерпимо хотелось затеряться в сероватой мгле леса, вдали от города, прокладывая для своих мечтаний тропинку, устланную мхом и росою, безмолвием и покоем, уводящую куда-то в болотистый лес. Обладая холерическим темпераментом, Джастин, помимо всего прочего, был склонен к долгим и мучительным приступам самобичевания, чаще всего происходящим именно в эту пору времени суток и именно наедине с собой. Поэтому сейчас на него напала жуткая хандра. Он отчаянно не хотел связывать свою жизнь с напыщенной англичанкой, отдавать им свои земли, но прятаться до скончания века в саду собственного дома, за юбкой матери, не мог, и опуститься до побега — тоже, но оставлять всё как есть у Джастина не было желания. Он хотел бежать. Быстро, без оглядки. Хотя эти порывы Джастин отметал от себя почти сразу же, ведь это был единственный шанс доказать отцу, что он не тряпка, не пьяница, спускающий последние гроши в барах по ночам, и не крыса, крадущаяся каждое утро в предрассветных сумерках в собственную комнату после очередного проигрыша в покер. Джастин знал, чего он стоит на самом деле, так как врать себе молодой плантатор не привык, но перекроить свою суть, манеру поступать как душе угодно — не мог. Хотелось бежать от Техаса и от слащавой напевности его диалекта, бежать от душных комнат, пропитанных ядом светского тщеславия и лицемерия. Джастину хотелось грубости и неприкрытого разврата; и то и другое истязало его душу, а он не знал, как остановить это помешательство. Полностью погрузившись в свои горькие мысли, он прибавил ходу, обогнув всё восточное крыло особняка и уже ступив на дорожку к роще, где находилась беседка, удивлённо остановился, услышав далёкое ржание лошади. Звук доносился с холма у подъездной аллеи, и, взглянув туда, Джастин увидел, как к дому несутся подстёгиваемые шпорами лошади запоздалых гостей. Завидев Джастина, двое всадников рванулись к нему, оставляя после себя красно-серый туман пыли, который в вечернем мареве казался чёрным. — Калверли, ты что, ошалел? — натянув поводья, крикнул Кристофер Гейт, остановив лошадь около друга. — Чего ты прохлаждаешься? В городе такое творится, а ты всё ещё здесь! Джастин недовольно оглядел друга, который, к его огорчению, был свеж и доволен жизнью, явно не мучаясь угрызениями совести по поводу своего опоздания. — Чёрт бы тебя побрал, Кристофер! — зло зыркнув на него, взорвался Калверли. — Ты приехал почти вовремя на помолвку лучшего друга, правда, с опозданием часов на пять. Не собираешься объясниться? — Ты что, до сих не в курсе? — казалось, Гейт смотрел на него как на умалишённого или, по крайней мере, не слишком здорового, отчего Джастин на мгновение замер, пытаясь сообразить, что так изумило друга. — Джастин, быстрей! — нетерпеливо воскликнул второй парень, Стив Карлсон. — На площади митинг! Президент Дэвис обнародовал декларацию о призыве добровольцев: Линкольн мобилизует армию! Растерянность на лице Джастина резко сменилась пониманием, и он удивлённо перевёл взгляд с одного друга на другого, пытаясь понять, каков процент шутки в их словах, но чем дольше слушал их сбивчивые речи, тем сильнее кровь закипала у него в жилах. — Неужели… — Джастин, не стой как столб, — в нетерпении покачиваясь на коне, затрещал Крис. — Собирайся живее, и поехали в город! Мы не должны это пропустить. — Что пропустить? — раздражённо огрызнулся Джастин, нахмурившись; от их криков у него разболелась голова, и он совершенно перестал что-либо соображать, так что все попытки друзей достучаться до него своими суматошными новостями были бесполезными. — Если вы, два кретина, ещё не заметили, то я женю… — Твою мать, Джастин! — досадливо вскрикнул Крис, тормоша друга за плечо. — Очнись же! Началась война! ¹ une petite societe — (с франц.) «маленькое общество»Часть I, Пролог
10 февраля 2014 г. в 02:32
12 мая 1861
Джастин Калверли с трудом открыл глаза и тихо застонал. Пробуждение не принесло с собой ничего, кроме жуткого похмелья. Тяжёлые тёмные портьеры были распахнуты настежь, пропуская весенний ветерок в комнату, залитую ярким, режущим глаза светом. Пахло свежестью, листья растущего за окном клёна были покрыты утренней росой, а со двора доносились крики многочисленных кузенов, приехавших вчера вечером по случаю помолвки.
Он пробурчал проклятья в адрес своих неугомонных родственников и повернулся на другой бок, стараясь не замечать назойливых солнечных зайчиков, пляшущих на лице. Часы на тумбочке у кровати немилосердно отсчитывали последние мгновения уходящего сна и через пять минут набатом пробили девять утра.
Сегодняшний день не предвещал ровным счётом ничего хорошего: в их особняке уже к полудню будет настолько людно, что Джастин был уверен — в собственном доме ему станет мало места. Грандиозный приём, в излюбленной манере его отца, должен был собрать всех высокопоставленных персон в один вечер и в одном месте по случаю помолвки младшего сына семьи Калверли с прелестной мисс Женевьев Донохью — любимицей и первой красавицей всех Конфедеративных графств. Сам будущий жених, коим являлся не кто иной, как Джастин, всеми фибрами своей души противился подобной шумихе, однако после очередного скандала отстаивающий право на проведение этой вечеринки Джеральд Калверли всё же добился своего, считая, что подобный приём продемонстрирует всему Техасу значимость их семьи.
На нём будет присутствовать вся родня будущей жены, члены «une petite societe»¹ — английские дворяне, особы, приближённые ко двору Её Величества. С родителями и сёстрами своей наречённой Джастин уже был хорошо знаком, и, представляя себе остальных альбионцев из семьи Донохью, парень неумолимо клонился к тяжёлому обмороку. Эти напыщенные павлины, слишком много возомнившие о своём бытии, были ему омерзительны, как и сама Женевьев Донохью — его невеста.
Собственно, с этого и начинались все скандалы и ссоры в семье, произошедшие за последний год, пока отец, осыпая сына всяческими доводами и аргументами, навязывал Джастину эту свадьбу. Спустя несколько месяцев, проведённых в глубоком забытьи алкогольного опьянения, Джастин согласился связать себя священными узами брака с этой девушкой. Конечно, он не был слепым и, глядя на «первую красавицу штата», которую природа, не скупясь, наградила отличными внешними данными, прекрасно осознавал, что за великолепным фасадом скрывается полное отсутствие добропорядочности и здравомыслия. Её беспрестанное кокетство и хихиканье сшибало с ног всех друзей Джастина, словно взрывной волной, будь то мальчишки его возраста или же постарше, но на него самого её ужимки не действовали.
В семнадцать лет он уже считался мужчиной, поэтому, как и подобает джентльменам его круга, проводил досуг в салунах и кабаках, часами напролёт охотился на окрестных землях со своими друзьями, стараясь меньше времени уделять будущей супруге, дабы лишний раз не расстраиваться, разочаровываясь в её непроходимой глупости, которая раньше его потешала, а сейчас уже откровенно раздражала.
Джастин был аристократом, впитавшим с молоком матери уважение к особам противоположного пола, но в его намерения не входило раскрывать этой женщине собственную душу и допускать, чтобы кто-то бередил его внутреннюю природу. Человек страстного темперамента, он неизменно продолжал жить всем жаром своей натуры, выражая её в каждом движении.
И это всё больше и больше волновало родителя Джастина, который решил наконец-то проявить свой железный характер и поставить сына на место. В любой другой ситуации, скажи ему отец, что он обязан жениться, чтобы обеспечить финансовое благополучие семьи, Джастин и не глянул бы в сторону этой самодовольной и напыщенной индейки, найдя из огромного количества претенденток более или менее осведомлённую в вопросах скромности девицу. Но такого выбора ему не дали, посчитав, что Женевьев и Джастин — удачная партия двух красивых молодых людей. Так было для всех окружающих, но мало кому было достоверно известно о причинах поспешной свадьбы. На самом деле именно несчастье, произошедшее в семье Калверли, и повлияло на дальнейшую судьбу этой пары.
Глава семьи, богатый аристократ и плантатор Джеральд Калверли, рискнул приобрести деревообрабатывающий завод, послушав доводы своего давнего знакомого. Этот брутального вида холёный мужчина в дорогом костюме едва успел вернуться из Европы, как первым же делом навестил дом Калверли. Он был желанным гостем в их особняке, и никто из близких Джеральда не обратил внимания на тот факт, что его присутствие вызывало у старшего Калверли странную воодушевлённую заинтересованность словами приятеля, который часами сидел с Джеральдом в курительной комнате.
Старый друг семьи, которого Джастин помнил с детских лет, всегда был словоохотливым человеком, однако никогда прежде его рассказы так сильно не цепляли рассудительного и по большей части хладнокровного Джеральда Калверли. Но всё же, рассыпаясь сладкими речами о том, настолько богата и блистательна жизнь европейцев, он вводил плантатора в состояние забытья. Намеренно он едва ли передавал всю суть людей из Старого Света, больше разглагольствуя на тему их финансового состояния, которое в обыденности приносило своим обладателям немалые суммы.
Это были слухи, только слухи, намёки, словечки и пустые речи, попросту говоря, если прибегнуть к выразительному языку южан, — бессмыслица, сплетни. Сплетни, что всегда заполняют маленькие городки и умы тех маленьких людей, чья жизнь не так любопытна и насыщена событиями, как в столицах. Потому Джеральд легко принял все слова и увещевания друга, уговаривающего его купить устрашающего вида предприятие — завод, подобные которому были весьма популярны в Европе. И плантатор дал своё согласие, подгоняемый жаждой выручить с этого дела немалые деньги.
На приобретённом деревообрабатывающем заводе выпускалась продукция для мебельных фабрик соседних штатов. Паркетная доска делалась по европейским стандартам, но Джеральд в скором времени решил сделать своё детище производителем эксклюзивной мебели из массива берёзы и сосны, что не понравилось его партнёру, который, оставив надежды уговорить друга переменить решение, поспешно покинул его. С каждым месяцем увеличивался объём выпуска продукции, однако расходы на приобретение материалов были столь велики, что пришлось вкладывать значительную часть семейного бюджета, и Джеральд Калверли быстро разуверился в своих силах.
К несчастью, на этом проблемы себя не исчерпывали, так как использование исключительно рабского труда при отсутствии квалифицированных рабочих сильно сказывалось на качестве продукции, которая и так не имела спроса, и тысячи, вложенные в завод, не окупились, что привело плантатора в ужас. Чтобы как-то покрыть долги, которых к тому времени у него стало немало, Джеральд заложил часть своих земельных владений, надеясь, что удачный урожай табака сможет покрыть все счета и вытащить семью из финансового тупика. В следующем сезоне стало ясно, что неестественно засушливая майская погода уничтожила урожай, и Джеральд оказался в безвыходной ситуации.
Все усилия Джеральда были напрасны: долгов меньше не становилось, зато по Техасу шустро поползли слухи, что некогда одна из самых влиятельных и обеспеченных семей штата стоит на грани банкротства. Боясь официальной огласки их позора, Джеральд решил, что единственный удачный ход, который поможет им выйти из неблагоприятного состояния, — это свадьба Джастина. Старший сын Джефф к тому времени уже год как был женат, а дочери Меган едва исполнилось одиннадцать, поэтому вся тяжесть ответственности легла на плечи среднего из детей Калверли, которому ничего не оставалось, как подчиниться воле отца и спасти свою семью от нищеты. Первое время юноша брыкался, как норовистый конь, отказываясь отвечать собственной судьбой за ошибки родителя. Однако Джеральд умел надавить так, чтобы присмирить сына, и Джастин с хладным безразличием сдался, понимая, что тянуть с этим нельзя, ведь их положение день ото дня ухудшалось, а сам он был загнан в тупик, разрываясь между долгом помочь семье и сохранностью собственной свободы и права на выбор.
Быть бедным, считал Джастин, не страшно. Весь ужас положения в том, что нельзя скрыть свою бедность от других. Бедность не порок, нет, бедность — недостаток; к стеснённым обстоятельствам его семья привыкать не собиралась, в то время как самому Джастину было глубоко наплевать, отваливаются ли подошвы от сапог, куплена ли его рубашка в доме моды или же на базаре, как и всё равно, что у него не изящный дождевой зонт, а простой, самодельный, из козьей шкуры, лишь бы этот зонт мог служить ему. В конце концов, он как бы сдружился со злополучным новоиспечённым статусом банкрота. В этом отношении его родственники «принципиально» расходились с ним во мнении, всячески пытаясь скрыть свою только что начавшуюся нужду.
Джеральд быстро нашёл для Джастина невесту: англичанку ирландского происхождения, девушку из высшей европейской знати — Женевьев Донохью, семья которой была на особом счету в Старом Свете и здесь, в Техасе, считалась весьма уважаемой и почтенной. Лучшей невесты не сыскать: титулованная, богатая, знатная, красивая и очаровательная — что могло быть лучше, учитывая сложившуюся ситуацию? Довольно скоро брачный контракт был составлен, и Джеральд Калверли считал, что им крупно повезло. По условиям брачного контракта родовое имение и все оставшиеся земли плантатора передавались Донохью, что непременно укрепило бы влияние этой британской семьи на территории одного из самых богатых округов Конфедерации, а Калверли оставляли за собой право пожизненной аренды своего некоторого имущества.
И мало кого волновало, что Джастин после такого унижения терзался бесконечно долгими ночами, потеряв покой, стараясь не думать о том, что жизнь ещё полгода назад была в его собственном распоряжении, а теперь должна быть продана, заложена, словно лот, пущена с молотка. С тех пор Джастин был сам не свой: в первый раз соприкоснувшись так близко с реальным миром, он вновь захотел позабыть о нём и уйти, чтобы слепыми бессонными ночами накачивать себя то лауданумом, то виски, предаваясь скорби, которая вытягивала из него все соки.
То, что неугомонный Джастин пристрастился к выпивке, не вызывало сомнений. Он практически спивался на глазах у отца и матери — последняя, в свою очередь, считала должным не указывать и не лезть в жизнь сына. Он уже оценивался вполне взрослым человеком, с чем не был согласен Джеральд, считая, что у инфантильного Джастина огромные проблемы. Пьянство, гулянки, проведённые в непристойных барах и салунах ночи, нескончаемые драки, потасовки и прочие глупости, что тот творил, Джеральд переносил очень болезненно, будучи убеждённым, что подобное поведение недопустимо ни одному из членов их многоуважаемой семьи. Только Джастина это больше не беспокоило. Его терпение лопнуло. Он был плотно прижат к стене, ему некуда было отступать. Если и есть что-нибудь в потустороннем мире, то он уже готов был отдать всё, лишь бы исчезнуть и оказаться где-то в параллельной реальности. Но физически Джастин существовал, хоть дух его ослаб до предела, формально, как свободный человек, заточённый в зверинце.
Джефф — вот кто был образцом послушного отцу, уравновешенного, ответственного и порядочного джентльмена, в отличие от своего младшего брата. Меган Калверли также была блистательной ученицей и умницей; в свои годы она уже понимала, как важно знать и чтить законы своих родителей. Ими отец мог гордиться, ведь таким, как кто-либо из них, Джастин никогда не станет; они всегда будут радостью Джеральда, а не его унижением и позором, словно тяжкое бремя, оставляя проблески седины на висках. Единственное, что мог сделать Джастин, чтобы хоть как-то оправдать себя в глазах родителя, так это стать на «путь истинный» и сделать то, что должно. Однако, пока брачный контракт ещё не подписан и на пальце не сверкает обручальное кольцо, которое навсегда отберёт его волю и земли, Джастин упорно продолжал пить и проигрывать последние деньги в покер.
Жизнь его резко изменилась, круто свернув в тёмные дебри. Сегодняшний день должен был стать началом конца, ведь как только будет официально объявлено о помолвке, пути назад у него уже не будет и он навсегда останется бродить в этой непроглядной чаще — собственная свадьба представлялась ему не просто кошмарным сном, а настоящей анафемой.
Джастин спустил босые ноги на холодный пол и, стараясь не делать резких движений, чтобы не вызвать тошнотворное головокружение, встал с кровати. Зашнуровав ворот рубахи непослушными пальцами и, пошатываясь, кое-как доковылял до лестницы; нисколько не смущаясь своего вида, в одном ночном белье спустился в холл, где суетились чёрные слуги, покорно склоняя головы перед хозяином.
Большой зал поместья уже был украшен многочисленными ленточками и оборочками, столы были сдвинуты, освободив место в центре зала, который уже через несколько часов послужит площадкой для танцев. Висящие на окнах роскошные драпировки бледно-голубого цвета сейчас были широко распахнуты, заливая комнату ярким майским солнцем. Прислуга носилась по дому, вытаскивая из погребов дорогие сорта вин и коньяков, а также доставая из бара ликёры и шампанское для более молодого поколения, вычищала пёстрые лоскутные ковры на натёртом до блеска полу. Повсюду слышались голоса и смех слуг, радующихся празднику по поводу помолвки их юного хозяина, звенели приборы и разносился скрежет передвигаемых стульев.
Всё было организовано так, чтобы ни у одного из приглашённых аристократов и мелких помещиков не сложилось и тени подозрения о подлинной нищете, скрывающейся под всем этим блеском. Спасибо отцу Женевьев за щедрость, ведь всё должно было пройти сегодня идеально.