Штукие всяки

А в ботинке у тебя, например, дырка. Что неудивительно: ботинкам уже три года. Сколько можно топтать этот жидкий ужас, который заменяет снег добрую половину ноября? И декабря. Тоже. Зато сегодня снег — самый настоящий. Ты балансируешь на узкой тропинке, обледенелой, протоптанной с вечера, с утра, со времён Ледникового периода — какая, блин, разница. Снег сыплется с неба, будто какая-то скотина крылатая вытряхивает там, наверху, мешок, или, например, ковёр выбивает. Ещё главное, с азартом таким, думаешь ты, мне б азарту отсыпали, у меня ещё час работы впереди, держи ручку правильно, вот так, не отвлекайся, умничка, молодец. А у меня, между прочим, никаких сил. И дырка ещё эта, совсем новые, считай, ботинки, три года всего, прекрасные, как эта крылатая мерзость, которая мне на башку снег вытряхивает. Обидно. Обидно-то как, хоть плачь. Интересно, чего хочется больше — плакать или всё-таки спать? Ты оступаешься, съезжаешь с тропинки в сугроб, и снег набивается в ботинок, лезет в проклятую эту дырищу, жалит ступню через колготки, и ты уже сама — этот вездесущий белый холодный снег, который набился за шиворот и в ботинки, и — пожалуйста, вспоминай: тебя ждут. Тебя ждёт ученик, ждут родители, ждёт чашка кофе и мирное квартирное тепло, ждёт газель, ползущая сквозь зимнюю тьму под тихую Анну Герман в радиоприёмнике… Потому что если забудешь, останется только снег. И ботинок. Дырявый. Например.