Штукие всяки

      Люди просыпаются, завтракают, одеваются, люди выходят на улицы, смотрят на небо, фонари и вывески, люди смотрят на прохожих, но не смотрят на людей и оттого ничего не видят.       Если человек заходит в кафе, то он видит столы и стулья, меню и блюда, он скользит взглядом по посетителям, но никогда не вглядывается как следует – вот, например, в ту троицу молоденьких девушек, расположившуюся за столиком в углу, и оттого не понимает, что одна из них сидит в густом лесу, полном вековых деревьев, пахучих трав и непуганых, ласковых животных; вокруг второй – море, синева, запах йода и водорослей, каравеллы и бригантины, и морские чудовища, таящиеся на дне. Море переходит в лес, лес – в море, и нельзя понять, где кончается одно и начинается другое, и в лесу дует морской бриз, а на морском дне отчего-то пахнет грибами и земляникой, но в этом нет ничего удивительного, ведь надо всем этим ветром носится третья девушка и сливается с лесом и морем, потому что они знакомы так давно, что уже и не ясно, где кто.       Но если научиться смотреть и видеть то, на что смотришь, мир станет совершенно другим. К примеру, зайдя в общежитие, где устроились съехавшиеся на курсы школьники, можно пройтись по коридорам, читая следы, словно книгу, и забрести в один из блоков, чтобы узнать, что на той вон кровати спит очаровательная девушка, чьих жилах течёт наполовину эльфийская кровь, а ещё она оборачивается в лису и умеет понимать язык ветра. Её соседка, конечно, бродячий менестрель, и в руках у неё чудесная лютня, даже если это всего лишь расчёска, которой она приглаживает свои роскошные длинные волосы. А вон то хрупкое существо, сидящее в обнимку с планшетом? Разве не видно, что в её груди вместо сердца бьётся живое, тёплое солнце?       Нет, не видно, ибо люди видят только то, что хотят. И потому никто не обернётся вслед вон той девочке с зелёными глазами и локонами цвета старого золотого колье, девочке в парадной форме, с георгиевской ленточкой на груди, и не узнает, что у неё нет даже гражданства, потому что она попала в этот мир прямиком с книжных страниц в нашу обыкновенно-необыкновенную жизнь, которая тоже наверняка книга, и всё в ней свито из слов почти наверняка, потому что со слова-то всё, по сути, и началось.