Синий штат

Человек, который пишет речи для президента, руководит страной ©Томас Дьюи

Сначала Стайлз разносил кофе. Он был лучшим студентом на курсе, он мгновенно ориентировался в ситуации, он мог многое, но разносил кофе. Таскал большие стаканы из Старбакса и делал копии. Делал копии и бегал в типографию забирать заказ листовок. Забирал листовки и отвечал на сотни звонков. У Стайлза был один недостаток – он был омегой. Справедливости ради надо сказать, что иногда его, к тому же, было не заткнуть, он слишком часто зависал в сети и обладал ещё парочкой существенных минусов, но это не имело особого значения. В штате должны были быть омеги, иначе посыпались бы обвинения в дискриминации. Какую именно работу им доверять, нигде не оговаривалось. Однако, с другой стороны, это было даже больше, чем Стайлз рассчитывал получить, когда в первый раз ввалился сквозь стеклянные двери пресс-центра предвыборной кампании конгрессмена Дерека Хейла. Ему можно было слушать, смотреть, читать. А тот, у кого есть доступ к информации, не должен жаловаться. Он должен использовать это. Вообще-то Стайлз планировал зависать в Государственном архиве, и ему по-настоящему нравилась эта мысль, но судьба очень редко прислушивалась к его желаниям. Впрочем, опять же справедливости ради, надо признать, что так она поступала не только со Стайлзом. – Вы пойдете туда, – профессор экономики Бобби Финсток умел ставить интонационные ударения. – Или я обещаю, ваш диплом не будет и вполовину таким легким! – Профессор, я не считаю… – А мне плевать на то, что вы там считаете, Стилински. Ваши документы я уже отправил. И, видит Бог, вы ещё скажете мне за это спасибо! Это было не особо профессионально со стороны Финстока, или же наоборот – это было удивительно точно и прозорливо, потому что Стайлз, со своим расстроенным вниманием и общим пофигизмом, никогда раньше не чувствовал себя настолько вовлеченным в какое-либо дело. Ещё он таскал бумаги из кабинета в кабинет. Серьезно, это здание не было маленьким. Так же, как и их бюджет. Хорошо это или плохо, Стайлз пока решать не брался. Статью набрал кто-то из отдела связей с еженедельными печатными изданиями малого тиража и попросил Эллисон передать её Лидии, а Эллисон передала её Стайлзу, чтобы тот передал Лидии вместе со стаканом кофе, чтобы та подписала и передала обратно Стайлзу, чтобы тот передал её Эллисон, а та позаботилась о том, чтобы статью передали в издательство. Это было абсолютно нормально. Типичная ситуация в типичное утро типичной среды. – Блядь! – вырывается у Стайлза, когда он наталкивается на кого-то спиной и чувствует, как выплеснувшееся кофе обжигает пальцы. – Блядь, – повторяет Стайлз уже более глубокомысленно, разглядывая коричневое пятно, расползающееся по дорогому пиджаку возможно-будущего-сенатора. – Эээ, простите. – Стажер? – каким-то непередаваемо-обреченным тоном спрашивает конгрессмен, стряхивая коричневые капли с рукава. – Стайлз Стилински, – рапортует Стайлз, раздумывая о том, куда он устроится, когда его выкинут сначала из пресс-центра, а потом и из университета. Картинки в его голове очень красочные, но совсем не радужные. Парадокс. – Дерек Хейл, – отвечает на это возможно-будущий-сенатор, и Стайлз хлопает глазами. – Я слегка в курсе, – говорит он, выразительно глядя на афиши, которыми обклеены стены офисов. Дерек едва заметно улыбается и уходит дальше, в направлении отдела агитации. Не обращая на Стилински внимания, Лидия забирает свой двойной черный кофе. Стайлз не пьет такой кофе, никто из его знакомых его не пьет. Но, судя по суеверному ужасу, который испытывает практически весь персонал пресс-центра, Лидия могла бы выпить серную кислоту, даже не смазав яркий контур помады. Также не глядя, Лидия расписывается под очередной статьей для очередного условно-значимого издания, не отрываясь от телефона. На листках стоит фамилия Эллисон, а Эллисон Лидия доверяет. Стайлз молча забирает бумаги и успевает дойти до самой двери кабинета, когда в его голове звенят те самые колокольчики. Он разворачивается, деланно-небрежно помахивая зажатыми в пальцах листами. – Не стоит это печатать. Лидия поднимает на него свои невероятные зеленые глаза. Стайлз тяжело сглатывает под этим взглядом. – Говори. – Эмиграционный вопрос. Ни в этом ключе… Лидия быстро опускает взгляд на распечатку и по диагонали пробегает по ней взглядом. – … Ни в Калифорнии. Ни после «Закона мечты»*, – заканчивает Стайлз. Статья уходит в неликвид, кое-кто увольняется по собственному желанию без отработки, Эллисон остается без премии, но на Стайлза она почти не злится. С этого момента Стайлз каждое утро расписывается в планшете курьера, что привозит коробки с прессой. Сотни изданий, местных и федеральных, желтая пресса и серьезные альманахи, ежедневные, еженедельные, ежемесячные и специальные выпуски газет и журналов. Грязно-желтые, до рези в глазах белые, толстые, глянцевые. Удивительно, сколько макулатуры производит человечество двадцать первого века, когда буквально несколько столетий назад оно писало глиной на камнях. Мониторингом текущей прессы занимаются отдельные сотрудники в комнате за стеклянными стенами. Обложившись газетами, они проводят яркие линии на зернистых страницах. Большой аквариум трудолюбивых рыбок. У Стайлза рябит в глазах от лимонно-желтого, насыщенно-бирюзового и ярко-оранжевого. Сам он просматривает свою часть на компьютере. Меньше времени на листание и переворачивание, бумага не шуршит, отвлекая, нет колпачков от маркеров, которые все время норовят залезть Стайлзу в рот и пожеваться. Стайлз останавливается напротив зеркала и привычно вытряхивает на ладонь четыре таблетки. Синяя дает ему отсрочку. Принимая её каждый день, он получает то самое «время X» раз в три месяца, а не каждый оборот Луны вокруг Земли, как какой-нибудь херов оборотень. Зеленая позволяет ему думать. Принимать собственные решения без оглядки на инстинкты. Еще одна зеленая забивает его запах. Заталкивает эту вонь, которую он не чувствует, но знает, что она есть, ту, которую чувствуют альфы, обратно под кожу. И розовая, последняя, не дает его организму вывернуться наизнанку после трех предыдущих. Сложно изменить химию организма. Сложно победить природу. Стайлз чувствует тошноту и головокружение, ждет, пока все закончится, крепко вцепившись в край раковины. Побелевшие пальцы почти сливаются с глянцевым фарфором. Когда, пережив приступ, Стайлз поднимает глаза, в зеркале на него смотрит бледный парень с темными синяками под глазами, красными от полопавшихся капилляров, над губой блестит пот, а между бровей темными линиями подчеркнуты морщины. Стайлз выглядит как наркоман. Кое-кто из поборников веры и идиотов, что постоянно пытаются указать омегам на их место, часто говорят, что это именно зависимость. Что таблетки, которые позволяют омегам жить как беты, делают их наркоманами, опасными наркоманами. Стилински чувствует, как его внутренности перестраиваются. Как меняет оттенок кровь, а кожа становится суше. Все эти ощущения фантомны, он знает. Но все равно чувствует. Телефон на краю раковины вибрирует. С тех пор как кампания начала набирать обороты, Стайлз привык не расставаться с ним никогда. Стайлз отвечает на вызов и говорит первым, потому что это Скотт, а он почему-то не обзавелся привычкой здороваться. – Привет, Скотт. – Стайлз, дружище! Мы тут собрались в баре, давай к нам! В трубке слышен смех Айзека и Мэтта, где-то там перепираются Итан и Эйдан и ещё полдюжины работников штаба. Аналитики, штатные журналисты, менеджеры, юристы, гримеры, дизайнеры. Расходы на предвыборные кампании в Штатах исчисляются миллиардами долларов. – Уже иду. Не выпейте там все подчистую! Скотт ржет, судя по звуку, чокаясь с кем-то бокалом. Под громкую музыку и смех Стайлз сбрасывает вызов, смотрит на тут же замолчавшую трубку и хмурится. Ему не помешает немного расслабиться. Он заливает в себя большой стакан холодной воды, и сердце перестает колотиться так быстро. Через пару минут он уже закрывает дверь, по ходу натягивая куртку и запихивая мобильник в задний карман. Бар при отеле типично выхолощенный, но уютный. Стены, обитые полированным деревом, низкие столики и мягкие кресла. Музыка, которая не мешает говорить, но мешает посетителям слышать разговоры от соседних столиков, если, конечно, не заниматься этим специально. – Твоя очередь идти за выпивкой! – кричит Скотт, чтобы Стайлз расслышал его от самого входа. От их столика слышится всеобщее одобрение, и Стилински, помахав, отправляется к барной стойке. – Повторите последний круг вон для той компании, пожалуйста, и ещё мексиканское пиво. Бармен кивает. – А я помню времена, когда пиво тебе не продавали. Стайлз оборачивается на голос и видит симпатичную блондинку, которая сидит с нетбуком через несколько человек от него. Стайлзу хватает нескольких секунд, чтобы вспомнить, и он широко улыбается. – Хизер! – Привет, Стайлз. – Хизер! В смысле, привет, ага. Последний раз мы виделись, кажется… на выпускном? – Раньше, – Хизер смеется, и у неё всё такие же очаровательные ямочки на щеках, которые заставляли Стайлза неровно дышать в средней школе. – А у тебя все такая же избирательная память. Значит, теперь ты у нас в политике? Она кивает на шумный столик в дальнем углу, где идет ожесточенный спор на тему «этикеточного» различия между демократами и республиканцами. – Что? – Стайлз встряхивается, отгоняя воспоминания, где фигурировал размер XXL и винный погреб. – Работать в пресс-центре не то же самое, что уйти в политику! – О, ну конечно. Готова спорить, политическая аналитика?.. – Боже, это слишком громкое слово. Обычно я клею стикеры и обливаю Дерека Хейла кофе. В смысле, обычно я, то есть я не делаю этого обычно… Чёрт. Неважно. А ты? Пишешь книгу? Я помню то твоё сочинение про лиса, который… Стайлз нагло заглядывает в её нетбук, и смех замирает где-то в горле. Он кашляет, с усилием проталкивая воздух наружу. – Что это? – Вообще-то ты не должен был этого видеть. Я делаю верстку для одной местной газеты. На фрилансе много не заработаешь, но мне нравится свободно кочевать из штата в штат. – Когда нам было по десять, ты, кажется, этого и хотела, – говорит Стайлз, стараясь тут же выловить максимум информации из куска страницы на экране. – Гранд-Каньон, Дэвилс-Тауэр, Гейзер Флай… Вряд ли я уговорю тебя дать мне копию? Хизер отрицательно качает головой. – Судя по всему, о классическом сценарии встречи старых друзей можно забыть?.. – Просто название, – просит Стайлз. Пред его глазами мелькают мелкие белые точки, лампы становятся слишком яркими, сердце бьется быстрее. – «Л.А. прайм». Послушай, мне тоже не особо нравится это, Стайлз, но ты не можешь отвечать за людей, на которых работаешь… – Надеюсь, ещё увидимся! – бросает Стайлз и срывается к выходу. Скотт что-то кричит ему, а Хизер выглядит расстроенной. Стайлз на ходу набирает номер Лидии. Когда он добирается до пресс-центра, все уже там. На Лидии изящное розовое платье, а рыжие волосы собраны в высокую прическу. Мартин в ярости, и все оказывающиеся неподалёку инстинктивно втягивают голову в плечи. На улице давно стемнело, штаб тоже практически покинут. Только центр стоит на ушах, но в максимально урезанном составе. Помимо самой Лидии там Эллисон, ответственная за печатную продукцию, Дэнни, в чьи обязанности входит мониторинг социальных сетей и всесторонняя техническая поддержка, Эннис – начальник службы безопасности, и ещё несколько человек наиболее доверенного персонала. Вообще тут должны круглосуточно дежурить девочки и мальчики вспомогательного персонала, но сейчас их, очевидно, выдворили, чтоб не мешались. Стайлз, естественно, тоже остается, потому что гонцам теперь, к счастью, не отрубают головы за плохие вести и потому что он, естественно, не может не быть в центре событий. Лидия за тридцать минут умудрилась достать не сверстанный макет выпуска газеты, с которой их пресс-центр вообще не сотрудничает. И Стайлз серьезно уверен, что она ведьма, потому что ни одному обычному человеку такое просто было не по силам. Первая полоса газеты была посвящена материалу, в котором с подробностями и со вкусом описывалась история сексуальной связи кандидата в Сенаторы от штата Калифорния Дерека Хейла и одного из ассистентов, Джексона Уиттмора. Связи, основанной на принуждении альфы и начальника по отношению к подчинённому омеге. Не важно, что думает общество неофициально, в официальном порядке за такое светит не только вылет из предвыборной гонки, но и приличный срок. – Ну, и почему они это сделали? – Дэнни с отвращением отбрасывает распечатки с наметками статей. – В смысле, почему мистер Хейл… И почему Джексон решил это подать вот так? – Потому что омега! – бросает кто-то из присутствующих, с кем Стайлз раньше не сталкивался лично. – Они сначала стелятся под всех подряд, а потом разговаривают об эмансипации. Стайлз рад, что в его крови нет ни капли алкоголя, и, чтобы отвлечься, он тихо спрашивает у Эллисон: – Кто такой этот Джексон? – Был тут стажер до тебя… Симпатичный, но засранец, – телефон Эллисон звонит, и она отходит. Когда через сорок минут приезжает Дерек, ситуация уже улажена. Номер снят с печати, имя журналиста выяснено, главный редактор приперт к стенке чем-то многозначительным. Для номера уже была готова фотоформа и офсетные пластины. Снимать газету на этом этапе – самоубийство. Как Лидия это провернула, Стайлз не знает, но он точно уверен, что если сможет когда-нибудь сделать что-то подобное, то почувствует себя богом. Лидия молча протягивает Хейлу распечатки и с едва заметным облегчением видит искреннее недоумение на его лице. Чем дальше Дерек читает, тем больше хмурится, а в конце поднимает на Лидию злой и обеспокоенный взгляд. – Мне нужно точно знать, спал ли ты с ним, – говорит Лидия, и от её тона, кажется, замерзает даже вода в кулере, – почему ты это делал, как часто и как именно ты это делал. – Лидия… – …Потому что иначе я не смогу нас из этого вытащить! Чёрт возьми, Дерек, пожалуйста, скажи, что ты этого не делал! – Я этого не делал. – Дерек? – Лидия. – Дерек! – Лидия! Я и имени-то этого парня до сегодняшнего вечера не знал! – Ладно, – Лидия не тот человек, который будет извиняться за подозрительность, она человек, который вцепится в горло тому, из-за кого эти подозрения возникли. – Тогда нам нужно кое-что прояснить. Кому это надо? – Девкалиону. – Прямому конкуренту? Не слишком ли банально? – А Девкалион вообще весьма прямолинеен… – Тогда мы должны притащить его сюда, проломить его головой пол и потом выставить на всеобщее обозрение с советующими комментариями! – Лидия, – Дерек внезапно появляется у неё за спиной и успокаивающе кладет руку между лопаток. – Тише, пожалуйста. – Ты хоть понимаешь, чего это нам могло стоить?! Диалог продолжается, а Стайлз разглядывает иллюстрацию для обложки. Под подзаголовком «Внутренняя сущность кандидата в сенат» на картинке одна из фотографий Дерека Хейла, сделанная для агитационных листовок, с разрывом на правой части лица, сквозь которое проглядывается волчья морда. Стайлз скептически вертит листок и сообщает в пространство: – Какой бред. – Ошибаешься, – возражает Лидия, невесть откуда возникшая рядом, – это гениально. Да мы сами пустим это в печать! От имени наших конкурентов, конечно, и в другом контексте. – Разве у нас в стране не запрещен антипиар? В России запрещен. – Где? – Лидия выразительно приподнимает брови. – В стране медведей, – начинает Стайлз, но затыкается, когда соображает, что это был сарказм. Ну и ладно, у него был насыщенный вечер, он имеет право немного потупить. – Понял. – Рада за тебя, – Лидия натыкается на взгляд Дерека, в котором явственно угадывается легкое осуждение, и добавляет: – Запрещен антипиар коммерческих структур. К тому же, формально, мы играем против себя. Лидия демонстративно вздыхает. – А ты, раз такой умный, – продолжает она, наставляя палец с длинным ногтем на Стайлза, – займёшься этим прямо сейчас. Завтра утром я должна получить новую статью! – Я? – А ты видишь тут других Стайлзов? Что за идиотское имя… Тонкие высокие шпильки производят острый и исполненный презрения стук. Удивительное умение красивых и уверенных в себе женщин. Дерек почему-то не уходит с ней сразу и проглядывает отбракованные листы. – А ты молодец, – говорит он Стайлзу и улыбается так широко и солнечно, что Стайлз сразу понимает, почему избиратели готовы отдавать ему свои голоса. А некоторые, довольно многие, избирательницы и кое-что другое. – Лидия сказала, что это ты выяснил. – Не совсем «выяснил», – Стайлз в уме уже перебирает варианты для статьи и тихо, почти про себя добавляет: – Я, конечно, молодец, но выспаться мне теперь точно не светит… Стайлз всё ещё приносит кофе, но никто уже не удивляется, что он ходит хвостиком за Лидией. По офисам перманентно ходят смешки на эту тему, но сам-то Стилински знает, что это возможность учиться и участвовать. Шанс, который большинство присутствующих никогда не получат, а если получат, то, скорее всего, упустят. На экране транслируется несмонтированная версия интервью для кабельного канала, которое выйдет следующим вечером. – Демократическая партия была основана Томасом Джефферсоном более ста восьмидесяти лет назад. Насколько она изменилась? – Настолько же, насколько за эти годы изменился мир. – Калифорния – самый синий из всех синих штатов. Насколько вы верите в свой электорат? – Гораздо важнее, насколько электорат верит в меня. – Что вы думаете о равнокомпонентных браках? Омеги с омегами? Альфы с альфами? – Я уверен, что дискуссии о семейном бюджете у таких пар превращаются в большую проблему. – Какова ваша политика относительно сохранения традиционных семейных ценностей? – Это точно вопрос? Потому что ответ очевиден: семья – это самое ценное в нашей жизни. – Нельзя сказать, что вы подаете положительный пример… Тут камера показывает, как ведущий отвлекается на голос продюсера в наушнике и явно получает нарекание за некорректно поставленный вопрос. Это интервью заказное, тут не место искателям правды и журналистам-разоблачителям. Лидия ставит запись на паузу. – Вообще-то он прав. То есть он, конечно, козел, но вопрос актуален. Кто-нибудь обязательно задаст его, и тогда, вероятно, у нас уже не будет возможности вырезать это. Может, тебя женить? Мне понадобится всего пара недель на подбор невесты. Только надо будет устроить всё так, как будто вы давно встречаетесь, иначе проблем не оберёшься. – Лидия, – предупреждающе говорит Дерек. – Это будет не так хорошо, как если бы ты был женат уже лет десять и имел пару детишек, но всё равно было бы неплохой... – Нет. Голос Дерека низкий, если бы фраза была длиннее, он бы вовсе перетек в рычание. Стайлз чувствует, как глубоко внутри него инстинкт хнычет о том, что надо сбежать, а если остаться, то выказать подчинение и поддержку. Стайлзу плевать на инстинкты. – Ага, – встревает он, и на него обращаются взгляды сразу двух альф, – если бы в нашем штабе периодически бегали ещё пара уменьшенных копий мистера Хейла, ты сама бы не обрадовалась. Лидия смотрит на него, как на идиота, но Стайлз вроде как привык. И ещё он видит легкое одобрение и смех в её глазах. Лидия – тиран и профессионал, весь штаб, включая самого Хейла, ходит перед ней на цыпочках, но при всем этом она по-настоящему классная, и Стайлз ею искренне и беззаветно восхищается. Мартин фыркает и уносится в направлении дизайнеров, потому что последняя партия буклетов была слишком яркой. Потом её ждут спичрайтеры для утверждения очередной проникновенной речи, а потом стилист, который уже заказал костюм для следующего «Торжества Разрезания Ленточек». – У тебя напрочь отсутствует инстинкт самосохранения, приятель, – Дерек улыбается Стайлзу. Стайлз сразу чувствует себя особенным и тут же думает, что это одна из тех штук, что умеет проворачивать любой успешный политик. Сколько бы консалтинговые агентства ни предлагали вариантов ведения предвыборной кампании, основы теории и практики агитации мало меняются от выборов к выборам. У нас есть билборды, у нас есть автообзвон, у нас есть ролики для ТВ и вирусная реклама. В каких-то случаях надо делать билборды и ролики с посылом «голосуйте за меня», а в других случаях «не голосуйте за него». Наши политики не лучшие управленцы, но высококлассные ораторы. Ослепительная улыбка, образцовая семья, отличная физическая форма. – Мистер Хейл, вы самый молодой из кандидатов в Сенат, почему вы считаете, что справитесь? – Я справлялся с младшей сестрой-альфой, когда она была подростком. Что может быть сложнее?.. Зал смеется. Это не серьёзно. Это практически и не дебаты, но за прошедший век даже дебаты превратились в фарс. Народу нравится просто следить за шоу. Вот она, цена демократии. – Она альфа, верно? Так же, как и вся ваша семья, в которой многие избрали политическую карьеру. Но вы довольно смело высказывались по вопросу ущемления прав омег. Вам не кажется, что есть в этом некоторое противоречие? – Наши законы признали всех равными. Независимо от пола, статуса, религии и биологии. Включение омег как равноправных членов общества абсолютно естественно. – С поправкой на особенности биологии. Верно? Из студии слышится одобрительный гул. Ведущий чуть склоняет голову набок с вежливой улыбкой. Дерек тоже чуть улыбается. – Безусловно. Мы должны осознавать, что каждый гражданин нашей страны – личность, это так же важно, как то, что каждый из нас – часть единого общества. – Наше общество сегодня стабильно, и оно процветает, не станут ли перемены причиной больших проблем? – Речь идет о последовательном социальном реформировании. Это процесс, а не единовременное решение. – Осторожней, осторожней, осторожней, – шепчет про себя Стайлз, потому что одно неверное слово – и всё полетит к чертям, а пауза между словами Дерека и так была слишком длинной. – Осторожней, херов ты ублюдок! Дерек не мог говорить об этом открыто, потому что тогда ему не выиграть, тогда бы он не получил поддержку, но… Другие сенаторы и конгрессмены – среди них нет омег, ни одной. Даже бет можно пересчитать по пальцам. Но Дерек должен был победить. Потому что чертовы таблетки всё ещё стоили баснословно много, потому что фармацевтика ничуть не продвинулась за годы, сдерживаемая сухими и лаконичными законами о невмешательстве в природу жизни, потому что, даже пройдя экзамены с блеском, Стайлз добивался, чтобы к нему относились не поощрительно, а так же, как ко всем остальным. Потому что в чертовом конгрессе не было омег. Ни одной. Никогда. Стайлз знает, что Дерек не может этого сказать, но все равно злость внутри него шипит, горячо проходясь по нервным окончаниям. Стайлз стоит, облокотившись на стол, в небольшой комнате для совещаний, выделенной им студией. Перед ним на двухметровой плазме идет прямая трансляция предвыборного интервью, одного из сотен таких же. Так много улыбок и фальши, что ноют зубы. Зрители периодически хлопают, а ведущая мимически выражает то удивление, то разочарование, то восторг. За такую дерьмовую игру Стайлз бы вручил ей какую-нибудь антипремию. Почему люди на это ведутся? Скотт присоединяется к нему перед самым концом дебатов, притаскивая кофе и пончики. Иногда Скотт просто божественен. Дерек на экране улыбается, и телеведущая почти тает, хотя ей по сценарию положено быть прагматичной и слегка скептичной. Еще немного любопытной и, конечно, очень дружелюбной, но исключительно внешне. Стайлз сам видел этот сценарий. Хейл отлично держится на экране. Расслабленно, но не фривольно, свободно и с изрядной долей иронии. Уверенность – пятьдесят процентов успеха. Чувак, который это сказал, знал, о чем говорил. – Хотел бы я так уметь, – с некоторой завистью вздыхает Скотт, и Стайлз заинтересованно хмыкает. – Питер на экране выглядит также. – Питер? – Питер Хейл, конгрессмен… – …Республиканец от Имперского штата*, – заканчивает Стайлз. Потому что он достаточно знает о Питере Хейле, который в своей предвыборной кампании не единожды делал ставку на высмеивание популизма и продвижение идеи классовости. И, подумав, добавляет: – Он мне никогда не нравился. – Не он один. Ну, и зачем ты здесь? – спрашивает Скотт, когда они стоят и наблюдают за Дереком, вокруг которого суетится вспомогательный персонал, снимая микрофон. – В здешнем буфете делают отличные сэндвичи. – Ты ведь его почти презираешь. Почему ты вообще с… нами. Стайлз фыркает. Конечно, Скотт помнит, каким Стайлз был в школе. Как сильно он ненавидел альф. Как не хотел смиряться, что в команду по лакроссу его не возьмут, потому что «физиологически не приспособлен к серьезному спорту». Они могли бы стать лучшими друзьями, если бы Скотт не был альфой. – Лидия Мартин, чувак. Ты видел её ноги? За возможность их наблюдать и не на такое пойдешь, – ржет Стайлз. Он давно научился не говорить об этом. Если ты хочешь что-то изменить – меняй изнутри и тихо. Начинай тихо, тихо заканчивай, и до людей дойдет, только когда станет уже слишком поздно. История знает немало примеров. Стайлз не собирался делать ничего отчаянно-драматичного, просто стал одним из тех, кто двигал те кирпичики, до которых мог дотянуться. – Ну, как знаешь. Вообще, Дерек вполне себе ничего мужик, – говорит Скотт, пожимая плечами. – Даже ты должен это признать. Не так уж сложно заставить людей выбирать тебя, когда всё в тебе, от движений до запаха, кричит: «Я альфа – я лидер». Природа бет и омег чувствует лидера, что бы там ни говорили, их природа, и первых и вторых, хочет силы в своих правителях. Столетие за столетием люди упорно наступают на одни и те же грабли. Все должно быть идеально. И-де-а-ль-но. Стайлз перекатывает слово на языке. Ещё совсем недавно он размышлял, почему в слове, которое должно значить совершенную завершенность, так отчетливо слышится «но». А теперь он знает. Идеально выглаженный костюм, но небольшие изломы на локтевых сгибах, потому что так создается впечатление, что ты работал, а не стоял на месте. Идеально начищенные ботинки, но нет, небольшие пятнышки пыли у самой подошвы, потому что кандидат – тоже человек, такой же, как вы, он тоже ходит по земле и знает ваши проблемы. Идеально написанная речь, но опять нет, потому что без нескольких граммов эмоций толку от нее чуть. Идеальность – это всегда условие, всегда деталь, не позволяющая «идеально» превратиться в «совершенно». Никто не хочет совершенства, потому что рядом с ним слишком хорошо видны собственные недостатки. Печальная правда мира. Приветственная речь заканчивается, и зал взрывается аплодисментами. Официанты разносят шампанское, обновляют блюда с канапе. Дух Рождества, старательно смонтированный дизайнерами соответствующей квалификации, не покидает гостей ни на минуту. Все идеально. Стайлз слегка улыбается, отступая в безопасную тень бархатных портьер. Он слоняется по залам, смеется, когда слышит раздражённый голос Лидии, говорящей по телефону: – Закопай это так глубоко, как только можешь. Если оно всплывет, тогда и будем разбираться! Везде баннеры, растяжки и листовки. Синий на белом или белый на синем, небольшое вкрапление красного. Это больше, чем классика. Стайлз замечает в толпе Дерека и, когда тот покидает очередного собеседника, не успевает отвести взгляд. Хейл улыбается и делает шаг ближе. На нем смокинг, и вместе с прекрасной фигурой, стрижкой за штуку баксов и уверенным властным взглядом… все это немного слишком впечатляюще для одного человека. Не удивительно, что супруги нефтяных магнатов так охотно делают взносы в его предвыборную кампанию. – Ваша речь была… вдохновляющей, – говорит Стайлз, потому что, очевидно, он должен перестать пялиться и что-то сказать. – Главное, по инерции не повторить её на семейном ужине. – Профдеформация? – хмыкает Стайлз. – Иногда очень хочется отвесить тебе подзатыльник. – Не то что бы я нарываюсь, но что вам мешает? Стайлз немного пьян и вообще расслаблен. Это непрофессионально, но правда в том, что иначе нельзя. Тот, кто не делает себе поблажек, рано или поздно ломается. Поэтому отец Стайлза держал Джек Дэниэлс в баре, потому Лидия так часто меняла любовников, потому Дерек сейчас оставил потенциальных спонсоров и улыбался Стайлзу. Почти безопасные уступки на откуп себе. Тот, кто не делал этого рано или поздно оказывался погребенным под останками самого себя. Стайлз пьян и слегка на взводе, поэтому он не чувствует никакого диссонанса, когда пихает Хейла локтем и тот скупо отвечает: – Вся эта возможная последующая шумиха с заголовками: «Кандидат в сенаторы избивает подчинённых». – Эй, вы правда думаете, что я пошел бы в какую-нибудь желтую газетенку? – А ты бы не пошёл? – с интересом спрашивает Дерек. Стайлз растягивает манжеты рубашки, в которую обязан одеваться на такие мероприятия. – Конечно, нет. Вы вообще в курсе, сколько платят в вашем предвыборном штабе?.. – Я принимаю чеки, выписывает их бухгалтерия, – Дерек делает глоток из своего бокала и смотрит наверх. – Омела. – Вообще-то их выписывает та компания, с которой у нас договор аутсорсинга, – Стайлз опрокидывает в себя очередной бокал шампанского целиком и тоже смотрит наверх, эхом повторяя: – Омела. Дерек приподнимает брови. Стайлз фыркает и ржет, чувствуя пузырьки шампанского где-то не там, где они должны были быть. – Тебе стоит закончить с шампанским и перейти на кофе. – Спроси меня, когда я буду трезв, – Стайлз подмигивает. В его темных глазах вспыхивают звездочки бликов от развешенной иллюминации, мишура предвыборная смешивается с мишурой рождественской, и ирреальность мира зашкаливает до предела. – Идиоты. Дегенераты. Ослы раскрашенные... Привет, Стайлз! – Добрый день, профессор. – Твой деятельный мозг, наконец, сдох, как переусердствовавший хомячок в колесе, и ты вернулся жаловаться? Можешь прибиться к первокурсникам, там сейчас полно безмозглых, никто и не заметит. – Не скажу, что мой мозг периодически не пытается самоубиться от такого расписания, но вообще-то я просто хотел вас поблагодарить. – Хреново у тебя это получается, Стилински. Мои яйца благодарят лучше! Прямолинейность Финстока после того, как Стайлз привык к предельному уровню фильтрации информации на предмет любого неполиткорректного высказывания, немного сбивает с ног. – Ну ладно, но если что – я пытался! – Стайлз улыбается, и Финсток закатывает глаза. – Не подлизывайся! Пока ты не отрастишь буфера минимум третьего размера, меня твои прелести не привлекают! – …И попросить помочь утрясти всё с кафедрой. – Что, втянулся? Спорю, зарплата там получше, чем у простого профессора! Когда Дерек выступает, толпа приходит в восторг. Люди хлопают и кричат, в их руках растяжки и плакаты, укреплённые на высоких основаниях, у детей раскрашены лица, на многих футболки с принтами и кепки. Они приносят младенцев, чтобы Дерек поцеловал их и пожелал удачи им самим. Он заверяет их, всех их, что они – основа всей великой американской нации. По периметру зала, или бейсбольного стадиона, или цеха, или чего угодно, всегда стремятся вверх связки синих надувных шаров, удерживаемые плоскими белыми лентами, раздаются пластиковые флажки и бесплатные напитки в синих стаканах*. Репортёры делают пометки в планшетах, фоторепортеры щелкают затворами, операторы смотрят сквозь небольшие окошки и всегда молчат. Дело не в зарплате. – Мне нравится эта работа. Стайлз вылавливает Скотта в клинике. Это не сложно, потому что Скотт дежурит у дверей именно той палаты, где врач осматривает Дерека, а Стайлза притащили сюда вместе со всеми, кто присутствовал при покушении. – Он?.. – Мистер Хейл в порядке. – Какого черта, Скотт? Эти игры так не ведутся! – Покушения на политиков происходят постоянно, Стайлз. Это не всегда попадает в новости. – Но сейчас это по всем каналам. – Это уже к вам вопрос. Лидия чуть ли не силой его сюда притащила, потому что это «позволит получить нам еще, по меньшей мере, два пункта». Что это вообще значит? Стайлз с облегчением выдыхает. Он должен был бы догадаться, но он не догадался, и ему ещё придётся об этом подумать. – Это значит, чувак, что мы станем на два пункта ближе к победе. Скотт выглядит удивленным, но Стайлз решает не вдаваться в подробности. Люди любят героев, жертвующих собой ради идеи. Старо как мир. Он вообще решил бы, что это провернул их собственный штаб, если бы лично не присутствовал при покушении. – Жрать хочу, – заявляет Стайлз и заинтересовано поглядывает на стоящий рядом автомат с едой. Скотт одобрительно хмыкает, но в этот момент открывается дверь, и Лидия прицельно выцепляет Стайлза. Её ярко-алый маникюр идеален, несмотря на насыщенный вечер, только из прически слегка выбивается пара прядей. – Ты, – говорит она своим милым, звенящим каленой сталью голосом, – отвезешь Дерека, шофера все ещё штопают. В голосе Мартин Стайлз явственно различает что-то вроде раздражения. Как будто шофер делает это специально, чтобы уклониться от своих обязанностей. Стайлз бы решил, что это плохо, если бы ему самому не было глубоко плевать. Он кивает. Отвезти. Окей. Это не самое отстойное, что он делал на этой работе. – МакКолл, –Лидия поворачивается, и Скотт неосознанно делает шаг назад, – со мной, помогать составлять рапорт! Она кидает в Стайлза ключи от Камаро – не лучший выбор для будущего сенатора, но это одна из поблажек, которые Лидия позволила. Только в случае личного автомобиля, а не служебного, конечно. – Ты меня сегодня спас, чтобы самому угробить, врезавшись в стену? – говорит Дерек, когда Стайлз выезжает на шестиполосную магистраль на такой скорости, что мир вокруг размывает. Огни ночного города пролетают на периферии длинными плавными линиями, и Стайлз заставляет себя сбросить скорость. Смерть еще не худшее, что могло бы случиться. Если их остановят за превышение скорости и это попадет в газеты, Лидия сделает со Стайлзом кое-что похуже смерти. – Мне стоит тебя поблагодарить, – продолжает Дерек. Его костюм выглядит не лучшим образом, но сам он до безобразия в порядке. Стайлз, чье плечо ещё ноет, а сбитые костяшки, промытые в больнице милой медсестрой, горят, фыркает: – Не за что. – Ты, вроде как, мне жизнь спас. – Ага. Отблагодаришь, когда займёшь кабинет в Белом Доме. – Если займу. – А я оптимист, – Стайлз широко ухмыляется, оборачиваясь назад. Под его руками мягко урчат пятьсот пятьдесят лошадиных сил, дорога кажется черной и блестящей, адреналин после пережитого всё ещё бурлит в крови, и хочется смеяться, делать глупости, целоваться, нарушать правила. У дома Стайлз перекидывает Дереку ключи. – Ты предлагал мне кофе, – говорит он. Дерек наклоняет голову. Мир Стайлза кристально четкий, прозрачный и понятный. У мира острые грани и нет запаха. В холле Дерек кивает швейцару. Омеге. Стайлз рассеяно думает, спал с ним Хейл или нет. Скорее всего, нет, потому что это могло бы всплыть и плохо отразиться на его репутации. Стайлз не хочет думать, почему эта мысль кажется ему странно приятной. Это глупо. Лифт чертовски медленно поднимается на двадцать четвёртый этаж. В кабине играет легкая тихая мелодия. Стайлз разглядывает носки своей обуви. Глаза Дерека заполняются темным, изначальным желанием, настолько же прозрачным, насколько и сильным. Коридор они проходят быстро и молча. – Мне нравится, – говорит Дерек, прижимая Стайлза к двери и обхватывая его твердый, налитый член. – Если ты сейчас заикнёшься, что это потому, что ты альфа, я… – Мне хотелось бы думать, что это реакция на меня, а не банальный инстинкт. И это немного слишком длинное предложение. Поэтому Стайлз запускает руки ему в штаны в ответ и чувствует, что не он один полон энтузиазма. Предельно полон энтузиазма, если быть точным. Тело Стайлза отзывается, отзывается мгновенно, даже на таблетках. – О, конечно. Тебе хотелось бы думать, что это ты такой крышесносный. – Крышесносный? Звучит неплохо. Используем это в следующей речи? – Заткнись, – Стайлз целует ухмыляющиеся губы. Тело Стайлза отвечает отчаянно, открывается, несмотря на химию, что его сдерживает. Внизу живота скручивается тугой горячий узел. Ему хочется подставляться, извиваться в чужих руках, он хочет лечь на спину и раздвинуть ноги, опуститься на локти и прогнуться или хотя бы просто упасть на колени, чтобы почувствовать на языке крупную солоноватую головку. Эмоции распахиваются, словно алые крылья за спиной, и дрожат, той же дрожью, что прокатывается у Стайлза по позвоночнику, когда Дерек ведет языком по его животу. – Быстрее! – шипит Стайлз, и Дерек неуловимым движением опускается перед ним на колени. Когда горячий рот прижимается к его члену, Стайлз перестает думать дурацкими социально-ориентированными категориями. Язык проходится по стволу, поджимающимся яйцам, останавливается там, где пульсирует, быстро подстраиваясь, колечко мышц. Стайлз приходит в себя уже на кровати, хотя мир продолжает мягко плыть перед глазами. Рядом валяется квадратик резинки с впечатляющей маркировкой. Стайлз хмыкает и тут же стонет, потому что человеческий язык не должен быть таким большим и уж точно не должен быть таким гибким. Даже язык потомственного альфы. Стайлз снова стонет, зажимая зубами ладонь, потому что этот язык движется у него внутри, медленно, основательно, планомерно. Выскальзывает, обводит самую кромку, подаётся обратно, так, что Стайлзу кажется, что его уже трахают. На нём не осталось одежды, кроме рубашки, а она держится только на маленьких пуговках манжет, которые слишком трудно продевать в петли. Светлая ткань собирается складками под спиной и темнеет от пота. – Давай, – говорит Стайлз, расставляя ноги шире, упираясь пятками в матрас. – Тебе же хочется поиметь меня. – Скажи ещё, что тебе не хочется. – Ну, может, я… – голос Стайлза сбивается, когда Дерек осторожно сжимает зубы на его горле. – Решил, – Стайлз вздрагивает всем телом, отзываясь на губы вокруг соска. – …Еще! …Передумать. – Только попробуй, – рычит Дерек. Стайлз ведет раскрытой ладонью по кубикам его пресса и до самой шеи, нажимает на адамово яблоко, пока Хейл не уклоняется от неприятного ощущения. Дерек перехватывает его ладонь и прижимает над головой, наваливается сверху. Тяжелый, горячий, с силой, до синяков, сжимающий запястье, второй рукой придерживая член. Стайлз закидывает ноги ему на талию и прогибается в пояснице, принимая крупную головку. Растянутые мышцы поддаются вторжению легко и без боли, возбуждение Стайлза делает его тело податливым и открытым. На его щеках горят красные пятна, горячий воздух сушит губы. Дерек двигается слишком медленно, и Стайлз стонет и ругается. – Сильнее! Двигайся, чёрт тебя возьми… – Я собираюсь оттрахать тебя так, что ты ещё неделю предпочтёшь стоять, – Дерек прижимает губы к самому уху Стайлза, отчего волоски на его затылке встают дыбом. – Кстати, насчет стоять… – Стайлз опускает руку вниз и сжимает его толстый перевитый венами член у основания, кончики его пальцев едва сходятся. Ладонь становится влажной и скользкой, Стайлз обхватывает свой член, двигаясь в такт толчкам, что заставляют его тело изгибаться так, словно костей в нем стало в два раза меньше. Дерек начинает двигаться быстрее. Сильнее. Стайлза выгибает, внутри становится нестерпимо горячо, по телу проходит дрожь, и за закрытыми веками беспорядочно мелькают белые пятна. – Та статья, – говорит Стайлз немногим позже, тяжело дыша и бессильно откинув голову, – реальность. – Если ты скажешь, что это было принуждение... Стайлз облизывает опухшие губы, чувствуя истому во всем теле, и отвечает: – Нет, определенно не было. Он думает, что теперь готов растечься по кровати, но Дерек переворачивает его, ставит на колени и вновь вгоняет все такой же твердый член. Стайлз выгибается и, закинув руку за спину, крепче прижимает Дерека к себе, чувствуя, как большой член входит в него до самого конца. Возможно, без таблеток это было бы лучше. Ярче, сильнее. Но Стайлзу плевать, потому что сердце стучит, как сумасшедшее, потому что он не чувствует себя использованным. Потому что так – реальнее в тысячу раз, и потому что эта реальность вышибает дух. Стайлз просыпается и разглядывает высокий потолок. На нем мелкие крапинки звезд образуют галактику. Копия одной из тех захватывающих дух фотографий из космоса. Звёздочки над кроватью, мистер Дерек Хейл? Как мило. Стайлз делает попытку выкарабкаться из постели, но Дерек, не просыпаясь, прижимает его сильнее. Он хочет защищать то, что ему принадлежит. Защищать и оставить себе. Стайлз раздражённо скидывает его руку, шарит у кровати в поисках штанов. Натягивает джинсы на голое тело, выуживает из кармана плоский матовый контейнер и топает в ванну. Он набирает в стакан воды из под крана и привычно заглатывает крупные таблетки. – Это больно? Стайлз не разворачивается, но поднимает голову, чтобы встретиться взглядом с его отражением. Дерек выступал за равноправие омег, это не было основой его курса, но играло существенную роль. У Дерека на руках было огромное количество документов, статистических данных, немало интервью с представителями общественных движений омег, но он все равно не знал. Не мог знать. Поэтому Стайлз отвечает: – Нет. И да. Не очень здорово. Стайлз не станет говорить, что это не столько физически плохо, сколько трудно. Его природа протестовала каждый день. Каждый раз она ворочалась огромным и мерзким отродьем внутри него и шептала, что ему это не нужно. Что он не сможет, что он просто должен отдать это кому-то другому. Это. Себя. Кому-то. Альфе. – Тогда зачем? – Чтобы быть нормальным. – Ты и так нормальный. Забавный, умный, смелый… придурок. – Ублюдок, – почти неслышно бормочет Стайлз. Он закатывает глаза, потому что какого чёрта? Стайлзу нахрен не сдалась эта гребаная альфа-омежья психотерапия! И он уже готов послать Хейла вместе со всеми его замашками далеко и надолго, но не успевает. Спазм скручивает его и вызывает приступ тошноты, перед глазами мелькают звездочки. – Мне жаль, – говорит Дерек. Стайлз мгновенно подбирается, ощетинивается. Потому что это не дереково собачье дело и жалость ему точно не нужна. Ему двадцать два года. Если бы он не был омегой, то у него всё равно был бы секс. Вполне вероятно, даже секс с Дереком. Он не должен считать это проигрышем своей природе. Стайлз открывает рот, чтобы что-нибудь сказать и свалить, но Дерек успевает раньше. – Если Лидия узнает, она меня убьет, – Хейл ухмыляется и делает вид, что оттягивает на шее удавку. Стайлз сначала хмурится, озадаченный резкой сменой темы, а потом смеется. К чёрту. Он быстро стягивает и без того не застёгнутые джинсы и залазит в душевую кабинку. Дерек присоединяется к нему, и Стайлз не возражает. – А она узнает, – говорит Стайлз, включая максимальный напор, – и мне достанется больше! – Очевидно, ты знаешь Лидию не так хорошо… – Только не этот галстук, Господи, нет! – Лидия выглядит взвинченной, хотя это простое выступление в Калифорнийском университете. – Он был проверен на фокус-группах. – Плохой аргумент. Мы должны разогнать их и набрать новых… Жди здесь! Дерек пожимает плечами и стягивает галстук. Стайлз разглядывает его легкую улыбку, следит за раскованными, уверенными движениями. Америка не выбирает политика, который будет сидеть «там», она выбирает парня, «своего» парня. Улыбайся шире, пожимай руки крепче и шути. Не пошло, но плоско. Будь не над ними, будь вместе с ними, среди них и за них. Каждый голос важен, пять сотен могут переломить ход истории. Американец политически активен, американец осознает замалчивание, американец признает его необходимость. Не важно, что говорят активисты, не важно, что доказывают защитники природы. Абсолютное большинство избирателей ценят свой комфорт и достаток больше, чем свободу политических заключённых, скорость вырубки тропических лесов или страдания голодающих на другом континенте. Не вдавайся в крайности, не вступай в острые конфронтации на малозначимые темы. Никто не вспомнит, что ты отстаивал интересы, допустим, омег, но любое слишком категоричное высказывание даже спустя годы вытащат на свет, отряхнут от пыли и продемонстрируют всем. Есть правила и их много. Нельзя говорить плохо о других странах, нельзя говорить о некомпетентности непрямых конкурентов. Быть хорошим политиком значит контролировать себя и окружающих годами, стать отличным политиком – значит контролировать себя десятилетиями. Стайлз забирает у Хейла галстук, и они вместе ждут возвращения Лидии. – Ты под прожектором, говорила моя мать, – Дерек расстёгивает ещё одну пуговицу и облегченно вздыхает. – Каждое слово, говорила она, и каждое решение – твой выбор, но не твоя собственность. Каждая твоя ошибка станет собственностью людей, журналистов, аналитиков, поваров в закусочных и каждого из менеджеров на другом конце страны. – Ты думаешь, это проблема? – фыркает Стайлз. – Проблема – это в двенадцать осознать, что ты омега, а придя за помощью к отцу в участок, понять, что секретарша, с которой ты мило общался с шести лет, помощник шерифа и другие там смотрят на тебя с жалостью и прячут взгляд. – Твой отец?.. Он? – Мой отец – классный, – Стайлз снова фыркает. Он делает вид, что всецело занят сворачиванием галстука, потому что он не собирался – не собирался, чёрт возьми! – обсуждать это с кем-либо. Тем более со своим начальником. Тем более с Хейлом. Галстуку такое отношение, правда, только вредит. – Пообещай мне кое-что, на случай своего выигрыша, – просит Стайлз. Дерек смотрит не мигая. Он, вероятно, думает, что сейчас Стилински попросит что-нибудь существенное: денег, повышение, вечной любви. – Притащи мне конфету из ящика, – говорит Стайлз. – Ну, ты знаешь, из того самого ящика*! – Что вы думаете о дискриминации? – Вам придется уточнить. – По-вашему, дискриминация нуждается в уточнении? Может иметь разные ответы в зависимости от направленности? – В школе нам давали омлет вместо яичницы. Я считал это дискриминацией. – Вы высказывались за увеличение тюремных сроков. – Нет. Прецедентное право все еще актуально. – А если бы у вас был выбор? – Я гражданин Соединенных Штатов Америки. У меня определённо есть выбор. – Что вы думаете о суррогатном материнстве? – Почему бы нет? Столетиями мы практиковали суррогатное отцовство. – Когда оборонный бюджет достигнет критической отметки? Оправдано ли введение войск? Что вы предпочитаете на ужин? Что вы думаете о досрочном голосовании? Что вы думаете о статье в «Вашингтон пост», касающейся нового законопроекта о закрытии программы раннего развития? Блиц-опрос проходит как обычно бойко и под аплодисменты. Когда Дерек выходит из студии, он улыбается, конечно, он улыбается, потому что всё прошло даже лучше, чем хорошо. Стайлз хочет ему врезать, но что-то ненавистное внутри него хочет сделать шаг вперёд и вжаться в изгиб сильного плеча, сминая ткань серого пиджака, подобранного кем-то специально нанятым и, безусловно, высококвалифицированным. На всякий случай Стайлз делает шаг назад и говорит тем самым максимально вежливо-нейтральным голосом: – Неплохо прошло. – Это ты так пытаешься сказать, что я был невероятно хорош? Потому что, знаешь, ты вроде как почти обязан. – Подкладывать дрова в топку твоего самомнения? Что-то мне подсказывает, что все-таки нет, не должен. Вообще-то, часть этих ответов писал я. – А если я скажу, что ты тоже хорош, я получу твой голос? – Может быть. Дерек смеется. У него широкий рот и крупные зубы, когда он смеется, это особенно заметно. На интервью и пресс-конференциях ему необходимо смеяться. Только смех на камеру не настоящий, и каждая из ключевых фигур на обеих сторонах доски знает об этом, а этот – самый что ни на есть искренний. Предсказуемый, но милый. Господи, Стайлзу хочется побиться головой о стену. Он ухмыляется в ответ и сопровождает Дерека в гримерную, потому что у выхода из телестудии ждут журналисты, которые напишут те самые заголовки: «Кандидат в сенаторы от штата Калифорния выглядел расстроенным. Что пошло не так?», «Дерек Хейл – растратчик бюджетных средств или спаситель?», «Все тайны о перспективном политике!». Каждое утро Стайлз пачками получает эти газетенки, и в глазах у него рябит от знаков препинания и глупости. Сенатор ты или конгрессмен, губернатор или президент, тем более если потенциальный, тем более настолько молодой, ты должен вызывать безусловную симпатию. Только надо помнить, что быть слишком молодым, или слишком остроумным, или слишком счастливым нельзя. Потому что твой среднестатистический избиратель не молод, не остроумен и не счастлив. В кабинет, принадлежащий Дереку, без стука входит женщина в однотонном вечернем платье. Не то чтобы очень красивая сама по себе, но из тех женщин, кто проводит всё свое время на маникюре, у массажистов, парикмахеров и стилистов. То есть выглядит она очень и очень неплохо. Привлекательно, но не сногсшибательно, самое оно для супруги перспективного политика. В руках она держит конверт из плотной бумаги с рельефным тиснением и четким оттиском. Так делают безвкусные визитки и пригласительные на благотворительные вечера. Стайлз с ней не здоровается, она явно пришла не к нему. Стайлз доделывает макет. Он делает это здесь, потому что сеть рухнула по всему офису под одной из тех лавинных штук, которые после себя почему-то избирательно оставляют одинокие островки работающих машин, но напрочь валят все остальные. А они на финишной прямой, той самой, где для них наступает время давить на продемократические прослойки, а реклама в телевизорах тридцати семи с половиной миллионов калифорнийцев, согласно последней переписи нулевого года, почти полностью сменяется на тридцатисекундные ролики кандидатов. – Что ты здесь делаешь? – Работаю. – Но это кабинет Дерека. – Да неужели? То мне имя на табличке знакомым показалось… А оно вот в чем дело! На приглашении крупными буквами с завитушками отпечатано «Кейт Арджент». Стайлз хмурится, пытаясь вспомнить, откуда эта фамилия ему знакома. – Ты стажер? – Кейт тоже хмурится и на мгновение плотно сжимает губы. – Я о тебе кое-что слышала. «Забавно», – думает Стайлз, но вслух говорит: – Сомневаюсь. – Ты ведь знаешь, что когда-нибудь Дерек станет президентом? Стайлз не отвечает, он жует колпачок маркера, увеличивая макет и заменяя шрифт – у них есть макеты макетов, шрифтовое описание избранных шрифтов и цветовая палитра идеально гармонирующих цветов. Вообще-то, он догадывается, конечно, что Дерек не остановится, если выиграет выборы в Сенат. Впрочем, если не выиграет – тоже. Не то чтобы его это беспокоит или он сильно надеется, но правило «Если твой кандидат побеждает, то ты попадаешь в Белый Дом» работает на протяжении уже многих поколений. Стайлзу было бы, чем заняться в Белом Доме. – И ты ведь понимаешь, что четыре десятка президентов вступали в должность, имея жену и детей? Кейт смотрит на него. Избалованная стерва. Вообще-то, часть – очень небольшая часть – этих четырёх десятков были вдовцами или разведенными. Стайлз всё ещё делает вид, что игнорирует её. – И ты же понимаешь, что тебе ничего не светит? Из омег получаются хорошие шлюхи, а не первые леди. Когда до него, наконец, доходит, что беспокоит Арджент, Стайлз смеется. Смешно, как мало мозгов должно быть в её милой головке, чтоб такая мысль вообще появилась. Стайлза развлекает ещё один забавный факт: у него нет никаких гарантий или оснований, но есть твердая уверенность, что Кейт тоже не светит. Стайлз сохраняет условно-одобренный макет новой растяжки, в американских цветах, конечно, и прикрепляет его вместе с основным архивом к письму на адрес Лидии и отвечает нейтральным тоном: – Первые леди вообще мало из кого получаются. Кейт хищно наклоняет голову, готовая вцепиться Стайлзу в горло. Дерек выбирает именно этот момент, чтобы появиться. Драматизм и пафос зашиты у политиков в геноме, думает Стайлз. – Твоя… – Кейт вовремя затыкается и продолжает уже на полтона ниже: – Твой ассистент мне грубит. – Прости, милая, но он не мой ассистент, а Лидии. Хочешь с ней переговорить? Кейт, конечно, не хочет. Поэтому она просто преувеличенно медленно целует Дерека в щеку и говорит: – Думаю, это не стоит моего времени. – Полагаю, тебе пора? – Дерек кидает взгляд на наручные часы. – Благотворительный вечер в другом конце города. – Я думала, ты не откажешься составить даме компанию? – Прости, но, полагаю, это не стоит моего времени. Кейт смотрит на него хищно и зло, Стайлза слегка передёргивает. С таким выражением мучают котят, убивают младенцев и поджигают соседей. Чуть скривившись, Кейт стремительно покидает кабинет, стуча танкетками. Дерек провожает её взглядом, в котором Стайлз с некоторой долей злорадства не улавливает даже намека на симпатию или желание. – Стайлз, что ты думаешь насчет китайской кухни? – Я не твоя чёртова шлюха, – говорит Стайлз, просто потому, что вот прямо сейчас ему нужно это сказать. Дерек глубоко вздыхает и сжимает переносицу. – Ладно. Хорошо. Чего ты хочешь? Стайлз пожимает плечами. Вообще-то, можно было бы поругаться, может быть, пошвырять что-нибудь в стену или попросить прибавку. Но момент закончился, и Стайлз уже сам понял, что это дурацкая претензия, а Кейт – просто недотраханная стерва. – Дим-сам с креветками, – Стайлз корчит рожу, как у льва Алекса в его худшие дни на Мадагаскаре. В лучшем конференц-зале отеля быстро и слаженно устанавливают оборудование. Рабочие собирают платформу, дизайнеры координируют развеску символики, технари проверяют акустику. На уровне глаз – плакаты, накаченные гелием шары и высококлассное акустическое оборудование, а если поднять взгляд немного выше, то там, под потолком, – золоченая лепнина и роспись. Классицизм и техно плохо сочетаются в дизайне интерьеров. – Согласно статистике, большинство американцев полностью удовлетворены существующей избирательной системой, – Стайлз разглядывает листки, на которых с двух сторон идет речь для журналистов, перманентно волнами прибивающихся к порогу их пресс-центра. Текст должен был быть напечатан с одной стороны, но он не был. – О, конечно, – Лидия слегка пожимает плечами, – мажоритарная система* была поддержана относительным большинством. Кто бы мог подумать! Стайлз на это только хмыкает и откладывает пока листки, чтобы отксерить потом заново. Формально у него нет полномочий кого-то отчитывать, а ябедничать Лидии как-то неспортивно. Звукорежиссёр дает Лидии знак, что пора бы проверить микрофон. Лидия дает знак Стайлзу. – Ненавижу выступать на сцене! – бурчит тот, но покорно идет к тумбе. Им нужно проверить эхо, вычистить помехи и оптимально рассредоточить динамики в соответствии с акустическими возможностями пространства. Они с Дереком почти одного роста, ему даже не приходится регулировать микрофон по высоте. Сверху льётся свет мощных прожекторов, и Стайлз мгновенно взмокает. Как Хейл может болтать отсюда часами?.. – …Мы надеемся создать мир, основанный на четырех основополагающих человеческих свободах. Первая – это свобода слова и высказываний – повсюду в мире. Вторая – это свобода каждого человека поклоняться Богу тем способом, который он сам избирает – повсюду в мире…* В политической гонке часто выигрывает не наиболее опытный, а тот, кто делает ставку на надежду, на веру людей в изменение мира к лучшему. И вправе ли кто-либо осуждать людей за то, что вера эта касается в наибольшей мере исключительно материальных благ? Первый вторник после первого понедельника. На улице полтора десятка градусов и ветер. Стайлз мониторит блогсферу, потому что последние исследования показали, что от Твиттера временами больше пользы, чем от предварительных голосований. Предвыборная компания почти закончена. Они сделали все, что могли. Лидия забирается повыше и, сложив руки на груди, оглядывает собравшихся: – Сегодня, – говорит Мартин, когда все головы оборачиваются к ней, – у каждого, кто покинет эту комнату, должна быть очень веская причина. Вам придётся работать двадцать четыре часа, а потом еще двадцать четыре, и это будет только начало! За её спиной рябит флаг, растянутый на всю стену. Самый дизайнерский флаг в мире – флаг Великобритании. Соотношение цвета, симметрия и геометричность в нем идеальны. Флаг Америки откровенно аляповый, несбалансированный, больше говорящий о случайности государства, чем о его силе. Изначально это не было секретом, но всё можно решить с помощью маркетинга. И вот, с шестидесятых годов «Stars and Stripes» развешивается на фасадах, развевается на капотах и печатается везде, где только можно. Американцы по-настоящему любят свой флаг. Да здравствуют маркетинговые махинации! – Очень надеюсь, – продолжает Лидия, – что все знают, что делать. Если кто ещё не заметил – у нас личный «Супервторник»*! Под аплодисменты она спускается с возвышения и ледоколом проходит сквозь всех работников штаба, которые сегодня и ещё-сколько-потребуется суток будут здесь. Мартин выглядит так, будто вместо крови в её венах бегут стимуляторы, потому что Стайлз знает, она требует от себя гораздо больше, чем от окружающих. – У нас ведь есть речь, на случай, если мне придется нести всю эту чушь про единство нации и партии, хоть я и не выиграл? – Дерек улыбается, когда Лидия подходит к нему. Стайлз тоже выныривает из толпы, как всегда оказываясь поблизости. – Нет, – Лидия поправляет волосы, расправляет плечи и выше поднимает голову. – Так что тебе придется выиграть, сукин ты сын! – Обещай, что повторишь это на праймериз*? – Дерек приобнимает её за талию. – Идет, – кивает Лидия, и Стайлз впервые видит, как она по-настоящему смеется. С потолка сыпется блестящее конфетти, а от количества огней болят глаза. Весь конференц-зал становится красно-бело-синим, как будто кто-то выпотрошил куклу, набитую пропущенными через шредер флагами. – Мы победили, – говорит Дерек. – Можешь честно сказать, что рад за меня. – Да пошел ты, – отвечает Стайлз, не отрывая взгляда от экрана с процентным соотношением, где синего на дюжину пунктов больше. И повторяет: – Мы победили! – Отличное начало. – Да, – Стайлз по-глупому улыбается, встречаясь с Дереком взглядом и чувствуя, как на голову валятся, повисая на ушах, ленты красно-бело-синего серпантина.– Осталось всего-то убедить ещё сорок девять штатов. * «Закон о калифорнийской мечте» – закон, позволяющий нелегальным иммигрантам проходить обучение в вузах при активной помощи властей штата. Закон подписан губернатором Калифорнии Джерри Брауном в 2011 г. * «Имперский штат» – официальное прозвище штата Нью-Йорк, возникшее после высказывания Джорджа Вашингтона: «Штат Нью-Йорк будет базой нашей империи». * Неофициальная символика партий: Демократическая партия – синий цвет, символ – синий осёл; Республиканская партия – красный цвет, символ – красный слон. * Республиканец Джордж Мёрфи, избранный в сенат США в 1965 году, держал в своем столе сладости, мимо которых не проходили и многие другие сенаторы. Традиция пополнять ящик конфетами существует до сих пор. * Мажоритарная избирательная система – система определения результатов голосования, при которой избранным считается кандидат, получивший большинство (абсолютное или относительное) голосов избирателей. * Цитата из ежегодного обращения Ф. Д. Рузвельта к конгрессу от 6 января 1941 года «Четыре свободы». * «Супервторник» – вторник в начале февраля или марта в год президентских выборов, когда в большинстве штатов проходят предварительные выборы. * Праймериз – голосование, в котором выбирается один кандидат от политической партии.