…Привет вам, тюрьмы короля, Где жизнь влачат рабы! Меня сегодня ждет петля И гладкие столбы…
Глаза открывались очень неохотно. Хотелось закрыть их снова и не поднимать веки до той поры, пока все не вернется на круги своя: пока не коснется носа западный ветер; пока чайки не прокричат свою песню на слегка оглохшее от побоев ухо; пока глаза не увидят на горизонте славное торговое судно, которое так приятно будет ограбить. В груди жгло. Пламенело адским огнем, задевало легкие, и казалось, будто на выдохе с губ срывается дым. Пусть невидимый, но от этого не менее реальный. У Киллиана Джонса были сломаны ребра. Одно, два, три – кто считал их вчера? Разве что сам Джонс, но он быстро бросил эту затею, когда резкая отупляющая боль намертво въелась в кожу, под нее, проникла в кровь и растворилась там. Наверное, навсегда. Палачи знали свое дело, и начали с малого. Один сломанный палец? Не беда, у Киллиана оставалось еще четыре здоровых на обе руки, и он, смеясь, чтобы спрятать страх, плюнул в маску, закрывающую лицо одного из садистов. Плюнул смачно, так, что тот отскочил, ругаясь, будто слюна пирата могла прожечь ткань. Его спрашивали о таких вещах, о которых Джонс понятия не имел. Он был простым пиратом, откуда ему знать, где Кора черпает магию? Кто станет делиться с ним такими вещами? Ему не поверили, когда он пожал плечами и в первый раз сказал «не знаю». Именно тогда был сломан первый палец, именно тогда, глубоким вдохом прогнав боль, Джонс понял, что начало положено. Пальцы сломали, но не все: безымянный и мизинец, самые слабые, самые чувствительные. Слезы текли по лицу, застревая в бороде, Киллиан впивался зубами в собственные губы, глотая кровь со слезами вперемешку. Извивался, слыша, как хрустят фаланги, но не мог сказать ничего из того, что от него добивались. И поразился тому, что позже ему не доломали остальные. Он ничего не знал о Коре, кроме того, что она хочет мести. Об этом он говорил, кричал, визжал, умолял услышать его, поверить и ничем не напоминал холеного смешливого пирата, нахально и даже нагло державшегося на первом допросе. Но тогда он не висел на дыбе. Рубашка не была с него сорвана и сожжена, а руки – закованы в тяжелые и почему-то горячие цепи. В нос ему не бил запах застарелого пота и намертво въевшейся в стены крови, пальцы его все еще могли держать меч. Тогда он полагал, что его отпустят сразу же, как только он скажет, что не имеет абсолютно никакого отношения к ведьмовским штучкам, творящимся в королевстве. Тогда он был глуп и самонадеян. После пальцев настал черед ног. В ужасе Киллиан думал лишь о том, что не сможет больше ходить, но с ним отчего-то поступили вполне милосердно, лишь раздробив пальцы. Джонс даже вздохнул с облегчением и радовался тому, что отделался так легко, пока его, подвешенного, не опустили вниз и не заставили прочно встать на твердый пол. Вот тогда пират понял, что никто не собирался делать ему поблажки. Боль была везде. Поднимаясь от мизинцев, она прошивала черными нитями стопы, обвивала и сдавливала икры, заставляла подгибаться колени и выворачивала таз. Чтобы хоть немного отдохнуть, Киллиан пытался повиснуть на руках, но цепи тут же принимались выворачивать ему плечи. Со слезами на глазах пират снова вставал на изувеченные ноги с тем, чтобы спустя пару минут начать извиваться. Он не знал, сколько пробыл в таком положении. Глаза почти ослепли, уши наполнял далекий звон, а рот пересох настолько, что Киллиан не чувствовал языка. Наконец, он почувствовал, что кто-то снимает его с цепей, и прохрипел нечто благодарное. Рано. Слегка приподнятый одним боком стол стал его следующим мучителем: к нему и приковали Джонса, грубо швырнув на спину. Развели по сторонам руки и ноги, натягивая цепи, почти до предела возможного, но не достаточно, чтобы разорвать. Кто-то в черной сутане и шелковой полумаске склонился над тяжело дышащим пиратом. - Скажи нам правду, Киллиан, - голос инквизитора был мягок и наполнен сочувствием. – Одно слово – и тебя отпустят. Залечат раны и накормят, ты не хочешь освободиться? О, Джонс хотел свободы! Поэтому он зашевелился, пытаясь приподняться. Глаза его беспокойно заблестели. Поняв его порыв, священник склонился, поворачиваясь правым ухом, почти прижимаясь им к прокушенным губам пирата. - Три… - раздалось шелестом сухой травы. - Что? – непонимающе переспросил инквизитор. - Три слова… я хочу сказать три слова… - Говори же, говори! – нетерпение прорезалось в голосе мучителя. Глаза Киллиана снова заблестели, но некому было смотреть в них, чтобы увидеть, чем именно. - Поцелуй мою задницу! Что еще он мог сказать? Очередное «не знаю»? Помирать - так с музыкой! Щека инквизитора дрогнула, он медленно распрямился. Джонс обессилено упал обратно на стол, весело улыбаясь той половиной рта, которая почти не испытывала боли. Священник склонил голову к плечу. - Я бы мог, - мягко сказал он, и настала его пора улыбаться, когда он увидел, каким отвращением исказилось лицо Киллиана. – Но не сегодня. Палач! Хлестнула плеть, прорезав воздух, и Джонс взвыл, едва тонкая полоска кожи коснулась его груди, оставляя кровавый след, добираясь до мяса. Ударов было не один и не два. Бесчисленное множество, но Киллиан сбился на десятом, ровно в тот момент, когда новая боль окончательно затмила собой старую и поселилась в исполосованном животе. Били его долго и умело, молча. Комнату оглашали лишь тяжелое дыхание палача, свист хлыста и отчаянные крики пирата, которому не перед кем было сдерживаться, а вопли доставляли хоть немного облегчения. Наконец, все кончилось. Блаженная тишина музыкой пролилась в уши, даже боль, казалось, присмирела. Киллиан дышал широко открытым ртом и почти не вскрикнул, когда капля пота с лица склонившегося над ним палача упала прямо на поврежденную кожу, проникая под все ее слои и разъедая мясо. - Хорошо держался, разбойник. Другие после такой порки говорят все, что от них хотят услышать. Никакой похвалы в голосе, скупая констатация факта. Возможно, Джонс даже порадовался бы, если бы в тот момент его просто отвязали и дали полежать. Но вместо этого сильные руки подхватили его, ставя на ноги. Сломанные пальцы моментально дали о себе знать, и Киллиан с воплем начал падать. Подхватили. Поставили понадежнее, обхватили ручищей поперек изъеденного хлыстом живота. Еще одна вспышка боли вдобавок ко всем остальным – уже не так весомо. Полумаска инквизитора вновь замаячила перед мутным взором. - Мы нашли у тебя это. Джонс заморгал, пытаясь разглядеть то, что совал ему под нос священник. - Сердце, - видя, что пленник не может сфокусировать взгляд, изувер счел необходимым помочь ему. – Вырванное сердце, Киллиан. Ты ничего не хочешь мне сказать? Джонс облизнул губы, но легче не стало: язык был сухим и жестким, как наждачная бумага. - Это мое сердце, - едва слышно прохрипел он. - Я знаю, - нетерпеливо сказал инквизитор. – Где ты взял его? - Это… мое… сердце… - только и повторил Джонс. Слова путались у него в голове, не связывались между собой, отдельными опавшими листьями кружась рядом друг с другом. В любое другое время Джонсу не составило бы труда объяснить, что сердце это – действительно его. Вырванное из груди Корой, которая наложила заклятие, не дающее ему протухнуть. Заклятие, не позволяющее вернуть сердце обратно, на его законное место. Проклятие. Инквизитор не понял Киллиана и поэтому дал приказ не прекращать пытки. Вот тогда и настала очередь ребер. Джонс уже думал, что после порки ему не страшно ничего. Он ошибался. Когда сломанное ребро с силой кольнуло легкое, пират подавился воздухом, с ужасом понимая, что не может дышать. Следующие несколько секунд прошли в тревожных мучениях и попытках вдохнуть, пока следующий удар не сдвинул ребро с места. Киллиан не помнил, когда отключился. Пришел он в себя уже в камере. Было темно и тихо, немилосердно болело все, что только могло болеть, и пират потерял сознание вновь, едва попробовав пошевелиться. Теперь же занимался рассвет. Солнце слабо освещало камеру, даже не пытаясь проникнуть глубже. Джонс снова попробовал пошевелиться и даже возымел некий успех, сумев приподнять руку. - Воды… Тщетно. Ему казалось, что он кричит, снося преграды в виде стен. На деле же хрип его был тоньше мышиного писка. Джонс опустил веки, стараясь дышать размеренно и медленно. Он должен выжить. Он еще не нашел то чудовище, что должно погибнуть от его руки. Только выбраться отсюда, только выбраться……В полях войны среди мечей Встречал я смерть не раз, Но не дрожал я перед ней - Не дрогну и сейчас…