***
В этот раз добычи побольше, чем в прошлый. Две белки, четыре куропатки. Плюс еще мешок трав, которые заказывали в госпитале. Пробираясь обходной дорогой, Китнисс шла медленно, напевая себе под нос старинную песенку. Странно это, когда ушел отец, петь совсем не хотелось, а после смерти Прим, душа так и просит лирического спокойствия. Девушка поет, а кажется ей, что Примроуз идет позади и внимательно слушает её. Так и не спела ей колыбельную, как Руте. Очень жаль. Прошло уже два месяца, легче не становится. Лес не придает спокойствие, дом нагоняет печаль и теребит совесть. Поддержки нет, разве что Хеймитч, который последние время не заглядывает. Гейл так и не позвонил. От Сей она узнала, что работу, которую ему предложили, высокооплачиваемая и уважаемая. Мог бы и похвастаться, ведь она рада за него. Эх, видимо Гейл чувствует свою вину за бомбы, которые Койн сбросила на Прим. Китнисс помнит, как с криками накинулась на друга-охотника, обвиняла его в гибели сестры, а то не мог оправдаться, потому что и сам не знал, как ему поступить. Поэтому и не звонит. Возможно, он решил начать новую жизнь, где нет место воспоминаниям и самой Китнисс Эвердин. Она бы одобрила его решение, если он сказал ей это в лицо. А так один догадки. Пит. Недавно он снился. Она неслась, сбивая ноги в кровь, чтобы спасти его, не дать Сноу его извести, но опоздала. Последняя сделанная инъекция убила Пита. Проснулась она от своего же крика. Что с ним можно только догадываться. Хеймитч ей ничего не говорит, хотя она знает, что Пит ему звонит. Слышала однажды, как он с ним разговаривал, увидел её и прекратил разговор, она же не стала переспрашивать. Заходя домой со двора, специально, чтобы никто не увидел её и не стал приставать к ней с чем-либо, она, кинув припасы на кухонный стол, собралась подняться на второй этаж, как вдруг услышала звон. Такой звон издает металл при ударе о что-нибудь твердое. Звук шел с крыльца её дома. Нахмурив брови, Китнисс открыла входную дверь, чтобы узнать негодяя, который хулиганит около её крыльца. Первое что видит девушка, была широкая спина молодого человека. Наклонившись он, что-то делает на её лужайке. Рядом лежала лопата, издавшая противный звук. Обходя парня, Китнисс двигалась, как в рапире, догадываясь к это. Остановившись напротив, её сердце упало. На неё смотрел Пит, в его руках были белоснежные цветы, который он пытался посадить на её крыльце. Примулы. Остолбенев, она не может ничего сказать. Слезы –предатели пытаются выйти наружу, но Китнисс пытается их контролировать. На что такая реакция: на примулы или на Пита. Видимо парень то же пытается это понять. Что-то решив про себя он досаживает цветы, забирает инвентарь и уходит, не смотря на девушку. - Спасибо, - тихо шепчет она. Пит лишь кивает головой.***
Врываясь в свой дом, он бросается на второй этаж, пропуская ступени лестницы, к холодному душу. Кран сначала пыхтит, а потом порывом выплескивает ледяную жидкость. Так проще держать себя в себе. Он думал, что все прошло, ничего не осталось. Лекарство, которое было в капитолийском госпитале, должно было сработать. Но оно дало сбой. Руки сжимаются, в венах бурлит кровь, взгляд не фокусируется на предметах. Спокойствие. Вдох-выдох. Вдох-выдох. По телу бегут мурашки, но их создала холодная вода. Постепенно он успокаивается. Он приехал два дня назад и просто сидел дома. Прятался. От себя, от нее, ото всех. От прошлого и настоящего. Нужно было что-то решать. Доктор Аврелий уговаривал его не уезжать из Капитолия, мол среда, в которую он попадет, его прошлое, изуродованное настоящее, может повредить его неподготовленный к таким переживаниям разум. Но Пит все-равно поехал. Потому что ему нужно было здесь появиться. В одну из ночей он ходил к месту, где раньше стояла пекарня Мелларков. Из-за груды разрушенных зданий, осколков, останков, в полнейшей темноте, сразу же определить, где находился отчий дом было трудно. Пришлось немало усилий приложить. Но когда Пит подошел к почти разрушенному зданию пекарни, глаза предательски заблестели. Присев на камень, парень расплакался. Хорошо, что он пошел ночью, видеть взгляды прохожих, было бы еще хуже. Он попытался хоть что-то найти в груде разрушившегося дома, хоть какую-то частичку из жизни того Пита, мальчика пекаря, но свет от фонарика плохо освещал местность, и Мелларку пришлось удалиться. Подходить к Китнисс он не хотел, и видеть её тоже. Такую он дал себе установку. От Хеймитча парень узнал, что она почти свихнулась на почве потери сестры, и что теперь является клиенткой его лечащего врача. Вот так, пути Господни неисповедимы. Но, черт, его тянуло к ней! Какими-то силами, высшими или дьявольскими, но тянуло. Как магнитом, как будто там, за стеной дома напротив, хранилось то, что Питу нужно было для жизни. Сопротивляясь себе, он решил помочь ей, хоть как-то ожить. На ум пришли цветы, но не простые, а связанные с малюткой Эвердин. Примулы он искал долго. Видел их несколько раз, но запомнить их так и не смог. А вот китнисы он запомнил с первого взгляда. Дурацкая влюбленность, заставляет запоминать незначительное. Как только цветы были откопаны, встал вопрос о том, как посадить их, чтобы Китнисс не увидела его. Боролся он с собой долго, потом решил плюнут на все и идти сажать. Не ему прятаться надо, а ей. Когда сажал, противоречивые мысли одолевали его голову. Одна сторона была за то, чтобы девушка его не увидела. Вроде посадил, ушел, ей приятно. Другая же вопила, как ненормальная, что хочет, чтобы она лицезрела его работу. Сразу же вход пошла фантазия о том, как она подходит к нему и благодарит за цветы в момент работы, или даже пытается ему помочь, краснея от близости к нему, когда их руки случайно дотрагиваются друг друга. Все произошло по-иному, пора бы Питу — это уже усвоить. Когда он её увидел, такую растрепанную, безрадостную, чем-то явно раздраженную (может им?), говорить что-то расхотелось. Внутри бушевала злость, и он от греха подальше, решил ретироваться, не удостоив её даже взглядом. Душ помог. На душе стало легче. Что бы полностью успокоиться, он решил испечь хлеб. Как только руки опустились в тесто, пришла радость. Надо же еще помнят, как и что делать! Мастерство не пропьешь и таблетками не залечишь. В это день он испек несколько буханок, одна из которой принадлежала Китнисс Эвердин.