Новоприбывшая

Аннабет загрузила меня самыми разными книжками. Я думала, что изучение мифологии обойдётся одним томиком, похожим на тот потёртый, что у нас был в библиотеке. Но на деле оказалось всё куда сложнее: «Первый период: классификация понятий», «Классический период и влияние на дальнейший социокультурный слой», «Героика как ключевое понятие в формировании традиций и обрядов», «Военная структура. От начала до последних битв»… Я люблю читать, тем более, что в приюте было не так много возможностей для разностороннего чтения. Но, когда в библиотеке Большого Дома я вышла с огромной стопкой, которая закрывала мне обзор даже, я поняла, что всё не так уж и радужно. Зато Аннабет завистливо вздыхала и говорила, что хотела бы перечитать всё заново, как впервые. Из-за шумихи и нонстоповой дружелюбной суеты в одиннадцатом домике я чувствовала себя неловко. На прежнем месте жительства предложения помощи и какие-то любезности всегда были чем-то обусловлены, особенно к новеньким. Пару часов назад, когда я прохлаждалась у крыльца домика, пару девчонок поблизости играли в теннис, и мячик случайно застрял на верхних ветках. Лазить по деревьям мне было не в первой, так что я легко достала его. Так те девчонки раскланялись в благодарностях, давай пытаться обнять меня и познакомиться… Такие милости почему-то меня утомляли, ну я и сбегала к Тому в лазарет. Он по-прежнему не приходит в себя, но Хирон заверил меня, что прошел всего лишь один день, а ему надо время на восстановление. Интересно, чтение вслух ему поможет быстрее очнутся? Может, ему это так надоест, что он будет вынужден проснуться и выписать мне подзатыльников. Да хоть двадцать, хоть всю оставшуюся жизнь он будет общаться со мной только подзатыльниками — лишь бы поправился. — Что… что ещё з-за Гесиод? Сперва я не поняла, откуда голос. Я настолько привыкла к тишине в этой комнате, что даже не сразу поняла, что это очнулся Том. Опускаю книгу про про сотворение мир в поэме «Теогония» и ошарашено смотрю на друга — он слегка повернул голову в мою сторону и вяло усмехался. Моё сердце подпрыгнуло, когда знакомые карие глаза вновь смотрели на меня в ответ. Внутри я ощутила гигантское облегчение. — Од-дин странный мужик, который любил писать на камнях, — бормочу я с запинкой, попутно придвигаю свой плетёный стул ближе к другу и заботливо провожу по его тёмным волосам. — Ты очнулся. Как ты себя чувствуешь? — Лучше, чем те ребята, которых я разогнал перед нашим побегом. Он измученно улыбнулся, чего я не смогла сделать в ответ. Внимательно рассматриваю его лицо: бледность никуда не делась, но синяки уже начинали зеленеть, а некоторые ссадины и царапины затянулись. Кажется, мой мир только что стал максимально цельным, когда эти карие глаза снова внимательно смотрели на меня. Вдруг глаза защипало, и я поспешно протёрла их кулаком, чтобы не расклеиться при друге. — Эй, не плач. Ты же знаешь, я не умею себя вести, когда ты плачешь. Его голос, как обычно, звучал мягко и тепло. Я всегда говорила, что, если бы чашка горячего шоколада была человеком — это был бы Том: с его карими глазами шоколадного оттенка, его слова и поступки, которые согревали даже в самые несчастные дни моей жизни. В этом был весь он. — Я просто очень рада, что ты очнулся, — пробормотала я, прикусив нижнюю губу, что уже начинала дрожать. — Я боялась, боялась, что ты… Плакать не входило в мои планы, а проговорить свои самые худшие страхи без слёз было сложно. Том всё время смотрел на меня безотрывно, и его ободряющая улыбка медленно сползла с его лица. Он приподнял руку, чтобы перехватить мою. — Главное, что мы здесь, мы сделали это, — Том крепче стиснул мою ладонь. — Главное, что я уже пришел в себя, а ты не лежишь рядом в ещё худшем состоянии. Я тоже боялся, что больше тебя не увижу. Дрожащие губы переросли в сдавленное всхлипывание и текущие по щекам слёзы. Наши худшие кошмары оказались идентичными, и Том, как никто другой, это почувствовал. Его койка была такой узкой, что я при всём желании не смогла бы лечь на ней рядом с Томом. Поэтому я просто встала со стула и села на полу, опираясь локтями на край кровати. Свободной рукой Томас зарылся в мои волосы, перебирая их своими тонкими пальцами. Мы просто молчали. Долго, в захлёб. Время от времени молчание нарушала я, когда что-то рассказывала о том, где мы, и что происходит. Том мало что спрашивал, но я чувствовала его замешательство. Хирон, конечно, меня просил особо не рассказывать впопыхах Тому, чтобы лишний раз не вызывать стресс для его сознания. Но он просто не знает Крейвила — тот ни разу не заикнулся, не вставил лишнего вопроса, пока я рассказывала. Я бы уже давно в панику впала, истерику закатила или бегала тут, как ума лишённая, а он только в изумлении бровь приподнимал правую. Он был старше не намного, но воспринимал всё куда более разумно. Мне даже показалось, что его разум стал более открыл для подобного рода вещей ещё тогда, в корпусе, где мы нашли мёртвое тело Сэта. Через какое-то время наши односложные диалоги и длительное молчание перебил глухой звук — я оборачиваюсь и вижу Аннабет, которая постучала по дверной раме. На её лице было заметно то ли возмущение, то ли негодование, которое она спешила мне озвучить, но быстро умолкла, заметив, что Том в сознании. — Оу, ты очнулся, — пролепетала девочка, не скрывая своего удивления. — Эта Аннабет, — я представила девочку. — А это… Но Чейз не дала мне договорить, понимающе кивнув нам. — Томас, твой лучший друг, — она дружелюбно улыбнулась, нервно потоптавшись у порога. — Я так и поняла. Рада видеть тебя в сознании. — Эх, если бы каждый раз, когда я приходил в себя после отключки, меня окружали столь прекрасные молодые дамы, — пробормотал Том, тихо хмыкнув. Аннабет на миг удивлённо замерла, пытаясь переварить тот факт, что «прекрасные молодые дамы» относилось к ней в частности. Я заметила, как её щеки покрылись легким румянцем, хотя с виду Чейз продолжила держаться невозмутимо. — Это бонус для новоприбывших. Когда начнешь посещать тренировки, после отключки будешь приходить в себя в окружении сатиров, — парировала та. Том слегка дёрнул меня за руку, привлекая моё внимание. — Мел, собирайся, мы снова подаёмся в бега, тут тоже постоянно не будет много прекрасных юных дам. Я не удержалась и закатила глаза, а Аннабет тихо хмыкнула, что мне показалось настоящим прогрессом — она очень усердно пыталась сохранять своё самообладание. — Обязательно провела бы вас до границы, но мне надо отвести кое-кого на ужин, — девочка красноречиво посмотрела на меня с толикой недовольства, — тебя опять не нашли, когда считались на ужин. Я тихо цыкнула, посылая испепеляющие взгляды девочке. Уходить куда-то, когда Том очнулся, совершенно не хотелось. Чувствую на себе испепеляюще-возмущённый взгляд друга. Медленно поднимаю на него взгляд. — Ты серьёзно? — в его голосе зазвучали строгие нотки. Ну вот, началось. И зачем постоянно включать эту свою худшую надзирательскую часть. — Ой, не смотри так, я просто хочу повтыкать у тебя, — заканючила я, закатив снова глаза. — Ночью у тебя сидеть не разрешают, а после ужина мало времени. Я всё равно не голодная. — Мел… — Ну честно, тут такие порции, что я от обеда не отошла! — Мел… — Да я волнуюсь за тебя. Он тихо вздохнул, недовольно поджав губы. Так случалось всякий раз, когда между нами начинался какой-то спор — Том усиленно затыкал себя, так как переговорить меня ему никогда не удавалось. Я умолкаю, чтобы не сорваться и снова не уйти в опасную тему страха и волнения друг за друга. Поднимаю взгляд на друга, и у нас завязывается один из тех редких молчаливых разговоров, которые включали в себя только длительные гляделки. На этот раз он мог засунуть свои строгие взгляды, куда подальше. Легко тут играть в старшего и взрослого, лёжа на кровати, а я? Меня одолевала паника, буквально страх, что в нужный момент я окажусь не рядом. Впрочем, всё он понимал. Карие глаза, не моргая, смотрели на меня, и у меня не было выбора, кроме как принять поражение и послушно пойти поесть. Вздрагиваю от внезапного прикосновения — Том мягко перехватил мои пальцы, стиснув их, насколько позволяли его силы. — Мел, сходи поешь, — он улыбнулся мне. Опять внутри всё аж замерло. Почему он так смотрит? В голову лезут глупые и жуткие мысли о том, что в каждом жесте стоит искать последний. Что так заставляет меня насторожиться? Видимо, мои страхи и эмоции отразились у меня на лице. Он хрипло засмеялся: — Не беспокойся, мелочь, ничего со мной не станется. Последние слова он произнес обычно и твёрдо. Нет, это называется «я себя накручиваю, потому что не справляюсь со стрессом». Надо чаще себе напоминать, что в мире вдруг, оказывается, есть боги и кентавры. Стоит расслабиться и уже прекратить изводить себя морально. Вздохнув, я встала с кресла. Суставы сладко хрустнули, что заставило Тома присвистнуть и назвать меня старушкой. — Я у тебя оставлю книги, — наклоняюсь и бегло клюнула парня в щеку, — только не читай без меня. — О, постараюсь воздержаться. Истории о том, как людишки варят своих детей и скармливают богам, такие занятные, — фыркнул Крейвил в своей привычной манере. Я закатила глаза, и зашагала к выходу. — Надеюсь, до встречи, юная леди, — заговорил Том у меня за спиной, но адресовалось это точно не мне. — Конечно. Выздоравливай. Раздались быстрые шаги, и девочка поравнялась со мной. На пороге я почему-то оглянулась на Тома. Он улыбнулся мне. Что ж, ладно, пускай отлеживается, а я пока буду разбираться со всем сама, чтобы опередить его. И тогда будет моя очередь подсказывать ему в новом окружении… — Ну, и кто настучал? — с недовольным видом повернулась я уже к Аннабет, когда мы с ней вышли на крыльцо, а оттуда спустились на землистую дорогу. Аннабет устало вздохнула, будто разговаривала с каким-то ребёнком, хотя старшей была тут я. — Мел, тут никто ни на кого не стучит, а только спрашивают, где ты, и всё ли с тобой в порядке, — поучительным тоном произнесла девочка. Теперь я закатывала глаза, привычно обхватывая себя за плечи, чтобы руки не болтались вдоль корпуса. — У нас в приюте это и называлось «стучать». По дороге Аннабет что-то рассказывала о планах после ужина и предложила мне присоединиться к ней. Вообще, планирование архитектурного каркаса новых зданий в лагере звучало даже занятно. Но я тактично ответила, что проведу свободное время у Тома. — Мел, ты никогда не социализируешься, если будешь игнорировать все мероприятия, — она хитро посмотрела на меня из-подо лба. — Вот выйдет Том из лазарета, мы будем вместе тебя водить по всем людным компаниям. Я в ужасе взглянула на девочку, скривив губы: — Эй, мы с тобой не подружимся, если ты с первого дня шантажируешь меня. Но та лишь сокрушенно покачала головой, совершенно не видя проблемы в таких формулировках. Мы прошли мимо некоторых домиков, возле которых уже строились в шеренгу, чтобы идти на ужин. Мы миновали остальные дворики и приблизились к одиннадцатому — здесь творился хаос. Как и всякий раз при построении. Поскольку, в этом отряде было больше всего детей, то и справится с ними было сложнее всего. Вдали замаячила знакомая фигура. — Привела пропажу, — довольно сообщила Аннабет, когда нас заметил Лука. — А, спасибо, спасибо, Анни, — парень всё так же улыбался, и меня почти стали бесить его белые зубы. — Уверен, Мел себе места не находила от досады, что пропускает что-то из нашего расписания. Я угрюмо взглянула на эту парочку поочерёдно. Ирония и сарказм неприкрыто скользили в словах этих ребят. — Уверяю, мне хочется ходить на занятия и ужины так же, как и убирать дом зубной щёткой, — проворчала я, слегка передёрнув плечами. — Звучит, как идея для наказания за прогулы, — хохотнул вдруг Лука, и я тут же прикусила свой язык. Но Аннабет, скорее всего, уже не слышала последней реплики, так как поспешно ускакала к своим сородичам, махнув мне напоследок рукой. Я немного помялась, а потом бегло взглянула на своего вожатого — он стоял рядом со мной и сокрушительно покачал головой. Уж не знаю, как обстоят дело с наказаниями в этом месте, но пока по этому блондину в оливковых шортах нельзя было сказать, что мне сильно влетит. — Не смотри на меня так, — фыркнул Кастеллан, отворачиваясь от меня, — может, чистить зубной щёткой наш дом ты не будешь, но ещё раз подумай, нужны ли тебе неприятности прогульщицы. Возможно, он что-то добавил ещё, но я уже не слушала. Мысленно ткнула ему средний палец и тоже крутанулась на пятках, чтобы направится в конец колоны, где я обычно и была. Надзирательницы, вожатые… я что, обречена быть у кого-то в подчинении? — Эй, новенькая, а ты побила наш рекорд. Мимо меня прошла парочка близнецов, парни поочерёдно ткнули в меня шутливо локтями. — Да-а, мы прогуливать всё начали только на седьмой день в лагере. Я устало вздохнула, даже не поворачиваясь к ним лицом. — Ну и нормально. Говорят, именно этим и занимался христианский бог, когда создавал мир целую неделю. Полукровки гулко рассмеялись. Эти Стоуллы вообще отдельная тема для размышлений. В них ощущалось столько энергии и энтузиазма, что мне иногда самой становилось плохо. Наша колонна была наиболее неровной. Я плелась позади и со смешком наблюдала за тем, как Лука и старшие ребята пытаются держать порядок. Знакомства пока не удавалось заводить новые, да я и не спешила. Мозгами понимала, что всё происходящее вокруг сильно отличается от нашего приюта, казалось, даже трава тут более дружелюбная, чем любая наша надзирательница. Но старые привычка сильная штука, которая нашептывала мне «Будь начеку, новичков нигде не любят. Даже там, где так часто улыбаются». Впрочем, меня особо и не спешили вливать в свои ряды. Судя по любезным шуткам этих самых Стоуллов, отстранённым разговорам с Лукой, они просто ждали, когда я сама пойду на контакт. А я и не спешила. Разве что, с девочкой с серо-голубыми глазами продолжала общаться, но больше из надобности научиться ориентироваться, чем из-за осознанной привязанности или симпатии. А ведь могла бы в это время сидеть у Тома и обсуждать с ним шутливые планы побега. Вообще, я быть может и ходила на приёмы пищи с куда большим рвением, если бы не весь этот церемониал: сперва дождаться сигнала, что подавали из рога, затем прийти и со всеми поесть, сжечь половину подноса во имя родителя и ждать остальных. — А та странная, что заехала вчера, опять не пришла? — вдруг раздался голос где-то по диагонали от меня. Я замерла с вилкой в руке, перестав ковырять жаренную картошку с мясом. Говорила девушка. Я её не знала, но мельком уже успела пару раз заметить за то время, что обосновалась в доме. За столом послышались ответные реплики и тихие голос её знакомых, видимо. Я сильнее наклонила голову, и ещё бы чуть-чуть, и мои волосы уже вымазались в картофельном жире. — Слишком колко, как для того, кто сам страдал подобным, — раздался ещё один голос, который перекрывал весь остальной гул. — Да ладно, я же шутя, — буркнул девчачий и уже не такой дерзкий голос в ответ. Слова других полукровок, обсуждавшие очередную сплетню, — то есть меня, — поутихли. Есть больше не хотелось. Вдруг край моей скамейки заскрипел, когда рядом со мной кто-то сел. — Эй, тебе стоит начать огрызаться, иначе так и будешь невидимкой лагеря. Я оторвалась от созерцания уже остывшей картошки с овощами и повернулась на своего собеседника — рядом оказался высокий темноволосый парень, с которым я ещё не была знакома. Но он часто появлялся в компании нашего вожатого, да и вообще он производил впечатление одного из старших вожатых, помимо Кастеллана. — Невидимками быть полезно, — небрежно пожимаю плечами. Помедлив, неуверенно киваю парню: — Я Мел. Мой собеседник улыбается и так же учтиво кивает, опираясь локтями на деревянный стол. Поскольку я сидела в самом конце стола, он спокойно сидел вразвалочку, не боясь кого-то потеснить. — Да, слышал уже, Мелэйна Уоллен. Я скривилась при полном своём имени. — Мел, просто Мел. — Как скажешь, — хохотнул он, — Крис Родригез. Мы как-то так и не познакомились. — Ну, я вообще-то с половиной лагеря ещё не знакомилась, так что не удивительно. Искоса рассматриваю парня: он казался вполне добродушным и несколько задумчивым. Мельком окидываю взглядом наш стол и замечаю, как таращиться на нас та девушка, что заговорила обо мне за столом. Мне хватило наглости незаметно подмигнуть ей ехидно. Я вернулась к увлекательному перебрасыванию оливок по тарелке, так как не знала, за что начать говорить. Родригез может и показался неплохим, но беседы строить не мой лучший конёк. Он подсел ко мне со своим подносом, поэтому уходя в сторону костра, спросил, иду ли я тоже. Чуть ли, не воскликнув от облегчения, что не придётся сидеть в тоскливом молчании, я поплелась вслед за полукровкой. Вот, что действительно меня радовало в Лагере Полукровок, так это то, что можно заказать, что угодно — загадывай да жди, пока у тебя в кубке или в тарелке появится желаемое. Тут уж не поспоришь, плюс огромный. Правда, я бы съедала всё и точно не тратила сил и времени на подношения. Хирон сказал, что не все привыкают сразу к тому, что тут есть нормой, поэтому я тихо мирно ждала, когда моё недоумение этим жестом пройдёт. А пока сливалась с толпой и выбирала куриные ножки для сжигания на костре, попутно прося Зевса ткнуть локтем моего истинного родителя. Как и всегда вместо ожидаемого запаха чего-то горелого, в воздухе появился отменные аромат, сравнимый со всеми лучшими блюдами в мире. Закончив с подношением, я собиралась спросить у Криса на счет тех курсов, и что светит за их прогулы, как вдруг у меня прямо под носом возникла вдруг полупрозрачная девчонка. Я подскочила на месте, с грохотом выронив свой поднос — что, тут и сквозь деревья ходить можно? — Мелэйна? Он просит тебя прийти, — прошелестела незнакомка. Её голос казался каким-то нереальным, словно шум деревьев сложился в какие-то слова и фразы. Нахмуренно смотрю на это существо, силясь понять, что происходит, и кто меня ждёт. Вдруг мысль поразила меня со скоростью света — передо мной стояла наяда, одна из тех, что помогала Тому в излечении. — Ч-что? — Время твоего друга истекает. Прийди к нему, Мелэйна, — снова прошептала наяда, и теперь я чётко слышала тоску и сожаление в её тоне. Я сорвалась с места. Каждый мой шаг сопровождался внутренним криком — дура! Ну дура! Стоило ведь остаться там, стоило быть рядом! Ему стало хуже: А вдруг ему стало хуже, потому что никого не было поблизости? Не надо было уходить, не надо. Укоризненные слова звучали и звучали в моей голове, пока я мчалась по холму вниз, выбивая суставы в ногах. Сердце так бешено колотилось в груди, а лёгкие горели пламенем так, что перед глазами стали появляться пятна. Чёрт! Почему до этого грёбаного лазарета так долго, почему?! Он не может меня бросить. На деревянном крыльце спотыкаюсь и падаю. Кажется, что-то кольнуло в коленке, но я не обращаю внимания. Встаю и преодолеваю метры деревянной галереи в считанные секунды, на ватных ногах вбегаю в саму комнату лазарета. Том лежит на той же койке, только на этот раз он ни фига не улыбается и слишком тяжело дышит. Рядом с ним на тумбе стояли миски с водой, поднос с амброзией и нектаром, но почему-то не тронутые. Ноги снова подкашиваются, и на этот раз я разрешаю себе устало опуститься на пол рядом с кроватью друга. — Том? Том, это я, — робко касаюсь глажу его по щеке, чувствуя, как потеют мои ладони от страха перед неизведанным. — Хей, я тут, солнце, я тут. Парень тяжело вздыхает и вздрагивает. Я на миг отстраняюсь, боясь, что чем-то причинила боль. Видно, что он с трудом открывает глаза. — Норка. Голос тихий, тихий, больше похожий на шелест улетающих листьев. Он хмуриться, а затуманенный взгляд блуждает вокруг, пока в его поле зрение не попадаю я, и мне буквально физически удаётся ощутить его облегчение. Том нащупал мои пальцы и вяло сжал их. — Да, да, это я, — шепчу и обхватываю его ладонь крепче. Пусть чувствует мою хватку, пусть знает, что я не собираюсь его отпускать или бросать — плевать на последствия, я теперь хоть от голода опухну, но не уйду. Нет, не может быть, чтобы случилось что-то плохое, не с нами — такие плохие концовки для кого—то другого, кто далеко и не в настоящем мире. Но не для нас. Чувствую, как моя нижняя губа начинает дрожать от сдерживаемых рыданий. Я боюсь признать, что вижу, как в буквальном смысле этого слова жизнь угасает в глазах этого человека. Снова Том испускает тяжелый вдох и слишком медленно моргает, словно хочет заснуть. — Т-том? Взгляд снова натыкается на меня. Он долго смотрит, не моргая. Мне всегда нравились его глаза, под цвет которых всегда можно было подобрать сотни сравнений: цвет крепкого черного чая, цвет тёмного янтаря, цвет сваренного кофе... И впервые вижу, как естественный блеск в этом оттенке меркнет. Том по-прежнему смотрит, не мигая. До меня не сразу доходит, что эти глаза смотрят уже не на меня. Они вообще уже никуда не смотрят. — Том? Ничего. Тишина. Убийственная тишина и застывшее выражение лица моего друга, которое направлено на меня. Я крепче сжимаю его ладонь, словно это могло его разбудить от мёртвого сна. — Ч-что, но как это? Пожалуйста, — судорожно начинаю шептать я, продолжая в отчаянии хвататься за его руку. — Ну, пожалуйста, п-пожалуйста, Том. Его рука такая тёплая и мягкая. Почему он не сжимает её? Почему он не поднимает её, чтобы пригладить мои волосы, вытереть слёзы, что струятся по щекам? Почему он просто лежит? Ты же не любишь, когда я плачу, это разрывает твое огромное любящее сердце, от чего ты сразу спешишь меня утешить… Кажется, я даже забыла, как дышать — вдохи слишком рваные, на выдохе срываюсь на плачь. Постепенно порывистый плач превращается в какой-то вой. Ну тёплая же рука, ну вот она, только почему-то не отвечает тем же жестом? Кто-то обнял меня за плечи и осторожно потянул. — Не надо. Со словом с губ слетела и тоска, что застряла у меня в груди. Не хотелось, чтобы меня трогали, не хотелось, чтобы к нам вообще подходили. Пусть только попробуют. Я больше не брошу его, больше никогда. Было больно, несказанно больно. Вокруг зазвенели голоса, какие-то я узнавала, какие-то нет. Рядом оказалась наяда. На неё мне не хотелось реагировать так, как на других — снова раздался её шуршащий голос, который убаюкивал. Он о чём-то шептал, что хотелось забыться и уснуть. Голос шептал о том, что любая потеря — это звено, которое соединяет нашу огромную жизнь и делает её цельной. — Я не могу его оставить, он будет сам, — бормочу я, то ли вслух, то ли про себя. И снова успокаивающий шелест о том, что он теперь всегда будет рядом. И где же это, интересно? Там, где сейчас было до ужаса больно? Там, где сейчас, будто хлестала кровь и выпадали рёбра? Там, пожалуй, уже вообще ничего не может быть теперь…