Новоприбывшая

Я физически чувствовала эту потерю — где-то между рёбрами зияла дыра. Она ощущалась и причиняла невообразимую боль, от которой хотелось убежать на край света. Всю мою сознательную жизнь я была с Томом. И сейчас половину этой жизни вырвали из груди — Мел? Я не сразу поняла, что ко мне обращаются. Голос доносился, словно из-под толщи воды. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы сосредоточиться, повернуть голову, сфокусировать взгляд — передо мной стоял Крис Родригез. Он присел рядом со мной, а я словно впервые огляделась вокруг. Мы сидели на бордюре с торца одиннадцатого домика. И тут, как по команде, что моё внимание включилось, подул прохладный вечер. Я поёжилась от очередного порыва. — У полукровок нет обычая хоронить погибших, — снова заговорил Крис, и на этот раз я нахмуренно слушала внимательнее его слова. — Церемония прощания предполагает погребальный костёр. Рассеянно киваю. Я вообще не была знакома с этими традициями. Кажется, до сегодня я даже не задумывалась о том, что люди умирают и с ними после этого надо что-то делать. Костёр… это ж сколько он будет гореть? Как долго горит человеческое тело, и есть ли противный запах? Чёрт, какое ещё тело, он не тело… он мой Том. Глаза снова предательски наполнились слезами, к чему я уже привыкла за последние несколько часов — я вырубилась прошлым вечером в слезах и соплях, и точно так же проснулась. У меня не было ни сил, ни желания сдерживать то, что рвалось изнутри. Чувствую, как снова начинаю всхлипывать, и тут же прячу лицо в ладонях. Слышу, как Родригез подвинулся ко мне ближе и осторожно приобнял за плечи. Я напряглась на несколько секунд, а после позволила выдохнуть и завалилась на плечо парня. — Идём, — Крис слегка надавил на плечи, чтобы я встала, — думаю, там уже всё готово. Послушно киваю и встаю на ноги с его помощью. Я не знала, хочу ли смотреть на это, или хочу спрятаться подальше. Наверное, хорошо, что сейчас меня направляли, так как слушаться и делать то, что велят — единственное, на что был способен сейчас мой мозг. Перед глазами картинки расплывались. Я замечала, как вперед от нас или параллельно с нами сходились другие ребята из лагеря. Они тоже все на эту церемонию? Но они ведь даже не знали его, зачем они там все? Впрочем, может оно и лучше. Вряд ли мне захочется стоять в одиночку посреди огромного поля, где кроме меня будет только горящее тело моего друга. Мы спустились с холма, к тому месту, где мы собираемся на трапезу. Всю дорогу я, то проваливалась в воспоминания, то выныривала и с удивлением озиралась вокруг. Хорошо, что рядом держался Родригез, а то я бы на своей волне забрела бы давно уже куда-то за лагерь к скалам и большой воде. Впрочем, может, в этом есть смысл? Случайно пойти и броситься? Он бы не хотел этого, ни в коем случае. С края амфитеатра я увидела, что по центру возвышалась огромная платформа в виде деревянных балок и ветвей. На самом основании лежал огромный сверток. — Это саван, — услышала шепот Криса сбоку. — В них облачают полукровок. Белый цвет для тех, кто не успел обрести своего родителя. Пару раз моргая, снова глядя на платформу из дерева. До меня не сразу доходит, что свёрток — это и есть Том, которого замотали в шелковую ткань белого цвета. На ней были вышиты греческие узоры, символы. Я сглотнула. Это слишком. Я не вывезу. Мы расположились полукругом. Вокруг меня стали слышаться шаги… другие полукровки? Рядом Крис что-то невнятно произнес, но я не вслушивалась в слова. Мое внимание было приковано к центру поляны и к свёртку на платформе. — Я соболезную твоей утрате, — раздался рядом голос. — И другие дети Ареса тоже. Мне с трудом удалось сфокусировать свое внимание на девушке, которая стояла рядом со мной. Она была почти моего роста, но казалась моложе. У неё были резкие, несколько грубые черты лица. Темные волосы собраны в высокий конский хвост. Я ей рассеянно кивнула, после чего девочка ушла. — Дети Афродиты горюют с тобой… — Сожалею. Мы в четвёртом домике с тобой… — От всего дома Аполлона, прими наши соболезнования… Я не различала лиц, не запомнила имен или номеров тех домиков, от которых ко мне подходили. Наконец, это начинало утомлять, а после даже злить. Это моё, моё горе, оставьте меня в тишине. Неужели это так сложно? Гул толпы стих. Боковым зрением замечаю, что к платформе подошли мистер Д. и Хирон. — Что ж, не вижу ничего хорошего в том, что мы собрались здесь по такому поводу, — произнес директор лагеря, с которым я столкнулась прежде всего на пару секунд, когда он буркнул безразличное приветствие и пожелания успешного пребывания в лагере. — Такова жизнь, она иногда посылает нам такие неприятные сюрпризы. Сюрпризы? Не стало молодого, полного сил, парня — это не сюрприз, это невосполнимая потеря, от которой нереально оправиться. — Этот парень ушел на заре своей жизни. Ушел героем, верным другом и хорошим человеком. Сегодня мы вместе с миром скорбим о потере Томаса Крейвила. Слёзы не переставая текли по щекам. Со вчерашнего вечера я выплакала уже столько, что у меня щипала кожа под глазами и на щеках. По невидимому мне сигналу три полукровки взяли по факелу и подошли к конструкции. Я была не в силах оторвать взгляд от этого дикого зрелища, зачем смотреть на это? Лучше было бы отвернуться, закрыть глаза и уши, чтобы не слышать и не видеть. Но необъяснимые порывы заставляли меня внимательно наблюдать за тем, как факелы поднесли к подножью платформы; как языки пламени медленно стали облизывать деревянные брови, медленно подступая наверх. Очень быстро саван Тома загорелся. Глаза снова защипало. Огонь слишком медленный, пусть он бежит по конструкции быстрее, пусть он мгновенно заберёт всё. Мне вдруг стало страшно от мысли, если пламя что-то оставит… Ну уж нет, раз так, то пусть испепелит всё дотла. Мне казалось, что эта обида и чувство полной несправедливости затопило меня. Огонь сжигал не только тело моего друга, он сжигал что-то во мне — я чувствовала это. Соленые слезы скатывались по лицу, попадая на обветренные губы. Было больно. Невыносимо больно. Отчаянно закусываю губу, чтобы физически стало хуже, чем внутри. По мере того, как сильнее зажимала зубы, тем сильнее синхронно разгорался погребальный костёр. Огненные искры взмывали вверх, растворяясь в ночном небе. Его родитель в буквальном смысле бог. Интересно, насколько этот бог сожалеет, и знает ли про Тома вообще. В этом суть полукровок? Выживать, пока твои божественные родители пытаются понять, их ли это ребёнок? Тогда зачем вообще создавать полукровок… Плевать. Он Том Крейвил, сын матери одиночки, которая нагуляла по пьяни ребёнка. И всё. Даже она со своим пропитанным алкоголем умом сообразила, отдать Тома туда, где о нём позаботятся больше. Даже она. Кажется, пламя уловило моё настроение и вспыхивало с новой болезненной мыслью о моём друге. Погребальный костёр длился недолго, я почему-то думала, что мне придётся быть тут до утра. Шепот вокруг меня стихал, а боковым зрением я замечала, что другие полукровки постепенно уходили. Мне тоже надо куда-то уйти, например к То… — Чёрт, — выдохнула я, и сдавленно хохотнула. Мне было максимально хреново, и захотелось отвести душу с тем, кто мог поддержать. Вот только проблема в том, что этого человека уже нет. Кажется, фантомные боли бывают не только из-за физических ампутаций. Оно и логично — мне ампутировали кусочек души. Вокруг послышался голос нашего вожатого, который скомандовал строиться. Я повела взглядом в сторону тех суетливых полукровок, которых было слишком много. Появилось затравленное желание сбежать и не попадаться на глаза никому. Пока мозг ещё взвешивал все «за» и «против», ноги уже вели подальше от шумного отряда. Я юркнула за кустовую алею и направилась по знакомой тропе. Аннабет говорила, что гарпии выползают после сигнала об отбое, его ещё не было — так что, успею добраться до лазарета. На ватных ногах поднимаюсь по знакомому крыльцу. Я уже не воспринимала место как больничное крыло, а скорее, как дом Тома. Глупо, конечно. Внутри всё сжимается до боли, когда иду по узкому коридору и захожу за белую ширму. На этот раз его койка была пустая. Смятая постель была хаотично расправлена — видимо, наяды ещё не успели её поменять. Не думая, я забралась на кровать, свернувшись калачиком и обняв свои колени. На этот раз слёзы хлынули из глаз сильнее прежнего, но я уже не сдерживалась. Выла в кулак, отказываясь открывать глаза и смотреть на мир, в котором нет самого дорогого мне человека. Подушка держала ещё его запах, от чего возникало призрачное чувство, что он где-то рядом. А что же тогда с его душой? Он теперь будет там внизу, где Аид? Наверное, зря я не пошла на те курсы для новичков. В беспрерывном рыдании, тихо всхлипывая, я провалилась в крепкий сон. *** — Di immortalles, надо было сразу догадаться. Ворчливый голос я услышала прежде, чем растерянно разлепила глаза и осмотрелась вокруг. Мозг ещё не проснулся, но перед глазами уже промелькнула чья-то фигура. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы узнать нашего вожатого, который потянулся поднимать упавшую подушку — я не спала на ней, а только обнимала. — Ты в курсе, что это одно из самых грубых нарушений лагеря — пропадать на ночь? — с не слишком злобным упрёком произнёс парень, скрещивая руки на груди. — Впрочем, откуда тебе знать, если ты прогуливаешь занятия для новичков. Я повторила его позу — скрещиваю руки и подтягиваю колени. Смотрю на него, слегка нахмурившись — сохранять воинственный взгляд сложно, так как на утро глаза безнадёжно опухли и болели от количества выплаканного. — О, мне почти жаль, что я нарушаю всеобщий порядок, — сухо ответила я. Что-то мне подсказывало, что мой собеседник не поспешит оставить меня в покое. Кастеллан закатил глаза и затем бросил подушку прямо в меня. Спросонья словить её налету не удалось, к сожалению. Руками, во всяком случае. Лицом я её поймала более-чем успешно. Раздраженно отбрасываю подушку в сторону и поднимаю взгляд на парня. Он возвышался рядом со мной несколько секунд, а затем, помедлив, опустился на кровать рядом со мной. Черты лица Луки Кастеллана смягчились. — Нельзя прожить эту жизнь без потерь, Уоллен. С этим куда проще справится, если ты напомнишь, что здесь любой готов поддержать тебя. Если бы у дружелюбности и вежливости было человеческое воплощение, им бы несомненно стал вожатый одиннадцатого домика. Лука всегда был со всеми открытым, всегда любезным и поддерживающим. И пожалуй, у меня случился сдвиг по фазе, но меня это крайне бесило. Бесило его понимание, его мягкость в том плане, что... он говорит о том, что всё можно пережить с этой доскональной улыбкой, на которой не видно ни одного следа от горестного плача. Это мне точно нужно не сегодня. — Здесь нет таких, — огрызнулась я, — легко говорить о поддержке, когда ты вырос с этими людьми. Моим домом был всего лишь один человек, в отличие от тебя. Я выпалила реплику интуитивно, не особо раздумывая или взвешивая тяжесть слов. И вот тут я увидела это — тот самый скрытый след былой боли в увядшей любезной улыбке Луки. Что-то в его взгляде изменилось, будто я бросила камень в его бреш, вызвав трещину. — Ты здесь от силы два дня, а уже потеряла кого-то, Уоллен. Подумай, сколько можно потерять тот, кто живёшь тут годами, — голос гермесовца стал таким тихим, что сошел на шепот. Он медленно выпрямился во весь рост. — Чем быстрее пойдёшь на утренние занятия, тем быстрее присоединишься к нам в клубе «Морально искалеченные». Один из самых старших вожатых, один из старожил лагеря, который всё везде знает. На протяжении дня я замечала, как многие к нему обращаются, а он с неисчерпаемым энтузиазмом слушает и отвечает. Воплощение отзывчивости и дружелюбия. За которым скрывалось что-то болезненное и мрачное. Хмурясь, я наблюдала за тем, как он развернулся и покинул помещение с осунувшимися плечами. Оставшись сама, у меня появилась возможность отмотать наш разговор на пару реплик назад. Та фраза про потери и клуб искалеченных… чёрт, она зацепилась в моей голове и кружила на повторе. Мне стало ещё больше тоскливо, когда я подумала о том, что дальше в этом лагере будет только хуже...