The Way

Она дралась не так, как дерутся девчонки. Она чувствовала в себе Силу. Настоящую. Ту, что чувствуют каратисты перед ударом и ту, что неистовой волной накрывает во время приступов ярости умалишенных пациентов. И эта Сила требовала… Освобождения. - Держи ее! – сквозь стук в собственных висках слышит она, вытягиваясь стрункой и уклоняясь от очередного удара. Чьи-то сильные руки касаются ее – грубо, метко. Тот, кто рядом, явно знает, что делает, ибо в следующий момент она перестает чувствовать. Совсем, совершенно. Последнее, что удалось вспомнить после – глухой шум, как от падения тела на землю. *** Темнота. Густая – такую можно зачерпнуть ложкой или вдохнуть, выплюнув омерзительный комок черноты. Она плыла в ней, растворяясь в давящей на уши тишине. Короткое серебристое платьице не блестело отныне, ибо фальшивый блеск давал о себе знать лишь в свете софитов и уличных фонарей. А здесь не было ни единого источника света. Здесь вообще ничего не было. Ей не хотелось более встать и попытаться что-либо сделать. Сила пропала так же, как и пришла к ней. Темнота лишила ее возможности двигаться, говорить, думать. Она просто лежала, неизлечимо больная и никому ненужная. Река темноты несла ее в никуда, и к свету не было более пути. «Путь? Что такое Путь?» - внезапно колыхнулось нечто в ее сознании. Карие глаза открылись, впитывая в себя свет. *** - Просыпайся же, черт тебя подери! – кто-то тормошил ее, больно вцепляясь ногтями в предплечья. – Куколка! Светловолосая дева резко вдохнула, мгновенно почувствовав боль в легких, доводящую до безумия. Над ней склонилась мадам Горски – растрепанная, с признаками недосыпа на лице. От нее отвратительно пахло сигарами – теми дорогими сигарами, что предпочитали люди вроде Блу. Блу? - Блу! – внезапно вскрикивает Куколка, пытаясь подняться, противясь подступающей к горлу рвоте. Она старается вырваться из крепкой хватки кожаных ремней, приковавших ее к кушетке в кабинете Горски. - Успокойся, девочка, Блу здесь нет, - тотчас же ответила мадам Горски, прикладывая ко лбу Куколки холодную ладонь. Слабая тень улыбки мелькнула в уголках губ. – И не будет. Блондинка поперхнулась, вновь глотая воздух. Облизнув пересохшие губы, она почувствовала сладкий вкус на языке. Привкус металлический, знакомый. Кровь. Куколка с удивлением взглянула на Веру Горски, неведомо как оказавшуюся рядом с ней. Эта женщина, пожалуй, была одной из тех, кому Куколка могла довериться, чью руку помощи могла принять в любой момент. - А теперь сядь, - продолжала хореограф, медленным, но уверенным движением отстегивая пряжки на ремнях, удерживающих блондинку, - и скажи мне, кто надоумил тебя бежать, глупышка. Куколка тряхнула головой, отворачиваясь к стене. Едва почувствовав относительную свободу, она захотела сделать хоть что-то по-своему. Наконец-то, без принуждения. Закрыть глаза. Открыть их вновь. Прерывисто вздохнуть. - Свобода, - тихо проговорила блондинка. – Я хотела познать ее. Хотела…узнать тех, кто стремится к ней. Понять то, что ими движет. - И что же? – незамедлительно спросила Горски, и девушка услышала, как она отходит прочь и наливает что-то в стакан. – Какая она, свобода? Куколка прикрыла глаза. Вспомнила. Все вспомнила. - Сладкая.