Сальва

Сальве было позволено остаться в чудесном доме столько, сколько она пожелает. Ей дали комнату как две капли воды похожую на ту, в которой она очнулась: С резными рамами, увитыми красным плющом, с высокими потолками и кроватью, укрытой расшитым замысловатыми узорами покрывалом, и с выходом в ту самую галерею, где переплетали пальцы золотые деревья. Она могла бывать в саду тогда, когда захочется, и видеть там Лауру. Друга, волшебного зверя, разрешили оставить пока здесь, под сенью могучих деревьев, укрывающих его от зноя, дождя и всякой непогоды, какая могла настигнуть Имладрис. Он был слишком велик и высок для конюшен, и к досаде распорядителя не желал стоять в стойле, недовольно всхрапывая, когда Менельтор пытался надеть на него узду и привязать к железному кольцу. Олень, оказываясь вновь взнузданным, притворно-жалобно звал целительницу, что бы та помогла ему выбраться из западни. Она, улыбаясь и заливаясь смехом, похожим на звон весеннего ручейка, развязывала шелковые поводья и отпускала его, и они долго сидели в саду, наслаждаясь теплом, тихим шепотом деревьев и радостно-рыжим закатным солнцем. Иногда ей хотелось взобраться на могучую спину друга, прижаться к жесткой, щетинистой шерсти и в два огромных прыжка достигнуть врат, выбраться в цветущий жизнью лес, бродить там до последних лучей солнца… Коснуться прохладной воды, побеседовать с древами, чьи корни и кроны знали многое, пройти тайными тропами, и дорогами, давно избитыми копытами. Но она знала, видела отражающуюся в глазах цвета меда боль — нельзя, не сейчас, еще не время. Плечо Духа еще не зажило совсем и не обрело прежнюю силу. Тот юноша, что спросил ее имени в саду и представил тому, кто был здесь за право Князя, теперь учил иноземку их языку. Сначала Элрохир говорил о том, что ей лучше всего бы знать весторн, потому что этот язык общий для арды и многие речи ведутся на нем. Но княжна стала упорствовать — она более всего желала знать их, певучий и легкий язык, так схожий по звучанию и красоте с ее родным наречием. И, что было закономерно, синдарин давался ей легче и быстрее: прошло всего три луны, а Инвиниатарэ уже отлично понимала других и порядочно могла сказать свои мысли сама. Эльфы — так звали этот народ, — относились к ней с добротой и терпением, как к неразумному, но милому дитя. Она могла идти туда, откуда доносились звуки музыки, и ей рассказывали о том, как слагают здесь песни; она могла идти туда, где слышен звон клинков, и они показывали ей свое ратное искусство; она могла сидеть в саду на плетеном из тонких веток кресле и ни кто не тревожил ее покоя. Но за это время не присоединилась она ни к пению, ни к битве, ни к танцам и не показывала иного своего искусства. Лишь смотрела дивно-зелеными глазами и улыбалась. Улыбалась себе, им, своей свободе, новому солнцу, новой жизни и каждому дню…улыбалась и все часы, кроме занятий с Элрохиром, молчала. Но вступала в свои права третья луна, и расцветало теплое, солнечное лето. В один из таких дней, когда золото солнца ласкало листву, уже исчезая за величественными кронами деревьев, они были на стрельбище. Она держала простой лук с звенящей тетивой и тонкую стрелу с тупым наконечником. Силы ее едва хватало, что бы удерживать скользящую под пальцами струну и стрела сорвалась неверно, упав под ноги Инвиниатарэ. — Вы неважный воин, леди, — Тепло улыбнулся Эрохир, ничуть не стремясь ее обидеть, — И я не смогу обучить вас этому искусству так же быстро, как речи и грамоте. Сальва в миг помрачнела и лицо ее отразило совсем детскую обиду. Смешную для других и такую важную для ребенка, ребенка, которым она казалась — зелень глаз потемнела, между бровей залегла тонкая складка упрямства и желания доказать правоту. — Все оттого, что мое искусство в другом, но оно не хуже и не слабее вашего, — Княжна подобрала лук, — Я докажу вам, аранен. — Я верю в ваши силу, Инвиниатарэ, - Он, улыбаясь, склонил голову в соглашении. Она вспылила, приняв то за насмешку, и, взмахнув подолом, скрылась в прохладной полутьме одной из галерей, ведущих к дворцу. К горлу подступал ком, а в груди нестерпимо жгло…внутри билась обида на других и себя: в самом деле, что показала она прекрасному народу? Ничего, ничего из того, что умела, а ведь они были добры к ней и пытались обучить своим умениям всякий раз, когда она просила. *** С тех пор целительница редко бывала в саду, в общем зале, где накрывали обед, и почти не выходила из своих покоев. Элрохир, просивший извинения, был встречен теплой, солнечной улыбкой и заверениями, что все хорошо, она совсем не держит на него зла. Они общались, как это бывало и прежде, но все чаще Сальва уходила сразу после занятий, ссылаясь на усталость или желание побыть наедине с собой. А в резном окне до утра горел огонек, до самого холодного, белесого рассвета, когда туман пробирает до дрожи, окутывая плотной пеленой. Только за несколько часов до того времени, как ей было положено видеться с Элрохиром и учиться грамоте, пламя свечи, уже едва видное в отсветах первых лучей, таяло и исчезало. Так лились, текли, расцветали все новые и новые дни. На Сальву уже обращали меньше внимания — привыкли к ее постоянному присутствию, и сочли за хорошую гостью: она не мешала никому, редко появлялась, а, когда приходила в музыкальные залы, тихо улыбалась и, поприветствовав всех, садилась за арфу, наигрывая какие-то мягкие, спокойные мелодии. Она часто приходила к Менельтору, помогая ему обучать молодых коней, которые были возле нее спокойны и послушны. Иногда целительница тоскливо смотрела вдаль, на темную под сильными кронами лесную тропу — ей так хотелось прокатиться, да только в Ривенделе мало мест, что бы дать Духу, сильному и быстрому, порезвиться, а туда, за пост, ее просил одной не ходить Элрохир. Вскоре во дворце начались приготовления к большому празднику, и Инвиниатарэ по мере сил принимала участие. Они выбирали цветочные композиции, украшали залы, пели песни лета и солнца, готовили платья и чудесные венки из лесных трав и ягод. Много сил и труда было вложено в красоту и без того прекрасного дома: В некоторые залы принесли больше цветов в больших горшках из красной глины, в других укрыли потолки и полы иллюзиями, рисующими звездное небо и зеркальную гладь озер, а там, где колонами служили дубы, на террасах, сливающихся с великим лесом, дали волю природе, и она сама украшала поляну для празднества. Они познакомились с Элениэль, когда расписывали узорами цветочные горшки, придавая им еще более яркий и солнечный вид. Элениэль была совсем еще юной эллет, ей было немногим более сотни лет, а Элрохир говорил, что для их народа это мало. Туилиндэ учила ее тем танцам, что танцевали здесь, и они часто и помногу разговаривали после, сидя на террасе или одном из балконов, увитых плющом. Так шли дни, а Элронд, наблюдавший за гостьей, лишь убеждался день ото дня, что призвать ее к приготовлениям было лучшей идеей… Кто знает, может вскоре Инвиниатарэ назовет кого-то другом? В один из жарких полудней целительница и Туилиндэ скрывались от солнца под каскадом многовековых деревьев, утомленные, но довольные проделанной работой. Темноволосая, ясноглазая Туилиндэ тихо напевала один из излюбленных своих мотивов и вдруг замолчала, настигнутая какой-то мыслью. — Кем ты была до того, как явилась в наши земли, Инвиниатарэ? — Спросила эльфийка. Сальва вздрогнула и не спешила отвечать. Прошло, пожалуй, несколько утомительных минут, прежде чем она начала говорить. — Мой род был от корней великого древа. И в нем царил мир, а во главе рода стояли мудрые правители, подобно тому, как правит ваш владыка. Их звали Князем и Княгиней, а я была дочерью владык, как Арвен Ундомиэль, и меня звали княжной. — Взор, полный дивной зелени, устремился в чащу леса, — Но с тем, что силен был мой род, многие хотели с ним породниться. Я, младшая дочь, получила особенный дар, и дар этот был ценен любому другому роду…оттого столь скоро мне порочили выйти замуж. А я не желала такой судьбы, Туилиндэ. И я бежала, трусливо и стремительно, тем путем, которым нельзя вернуться. Целительница вдруг встала, словно услышала зов. И зов тот был, ее звал Лаура, что таился в тени деревьев у дубовой террасы. Он явился гордой поступью, вновь необузданный, с расписанными охрой ветвистыми рогами, и смотрел на нее пронзительно, но глаза цвета душистого меда отражали тепло. - Ах, чудесно! — Воскликнула Инвиниатарэ, — Идем же! О, Туилиндэ, идем же встречать гостей! — Гостей? Да разве же? Они обещали прибыть не столь скоро, да и владыка Элронд или его сыновья встретят их первыми… — Эльфийка покачала головой. Она была многим старше, чем Элениэль и уже хорошо знала, где тонкая грань между дозволенным и неправильным, а скакать навстречу гостям, приветствуя их прежде владыки, было неверным. Но целительница не стала слушать других слов ее. Лаура, уже набравшийся сил, принял на спину всадницу и они помчались вперед — быстрее ветра. Дух жадно вдыхал лесной воздух, рывками взбираясь по неровной тропе, и стрелой летя вниз, в долину. Там, после холодных вод, их ждал еще один подъем, который янтароглазый преодолел уже с меньшим запалом но, едва впереди стали видны всадники, княжна только и успела крепче прижаться к жесткой щетинистой шерсти. По тропе, отмеченной белыми камнями, они выскочили навстречу целому отряду. Дух, резко остановившийся, вскинул голову и громко фыркнул. Сальва, отчего-то растерявшаяся, обняла мощную шею и прижалась к нему, будто он мог защитить ее от всех напастей. Теперь, когда она стояла против этого эльфа, от которого веяло могуществом и величием, ее настигла растерянность и неуверенность. Но не княжна ли она? Держать лицо, держать лицо, Инвиниатарэ.