По следам ветра

      Самолет с тихим гулом оторвался от земли. В круглом окошке иллюминатора поплыли очертания города. На мгновение парню показалось, что он увидел свой дом. Чуть прислонившись к холодной стеклянной поверхности круглого окна, Ярослав изо всех сил старался разглядеть тот самый дом, с примыкающим прямо к нему парком. Еще пара минут, и череда зданий и улиц окончательно затерялись в дымке облаков.       Парень откинулся на спинку кресла, вспоминая, что он все-таки забыл взять, сказать, сделать. Секунду поколебавшись, он, страшно смутившись, полез в боковой карман сумки. Тот самый, куда перед отъездом было в спешке запихнуто письмо к отцу. То самое, написанное им от руки, не раз скомканное, не раз аккуратно разглаженное. Парень торопливо провел дрожащими пальцами по сложенной вдвое бумаге, пытаясь в сотый раз убедить себя в том, что она не забыта на письменном столе, не выброшена в мусорное ведро, не прочитана матерью.       Наверное, ему тогда самому было сложно понять, почему он так стеснялся этого письма. Почему его пальцы всегда тянулись к этому листку, почему они всегда с такой нежностью поглаживали строки, почему с таким ужасом каждый раз отдергивались от его поверхности. Он помнил текст этого послания наизусть. Он снился ему в кошмарах. Не раз он пытался написать лучше, аккуратнее, красивее. Не раз пытался подобрать слова красноречивее, но каждая новая попытка тонула в темной пасти мусорного ведра, тут же стираясь из памяти, а воспоминания о ней приносили лишь горькое отчаяние.       Недолго думая, парень вытащил белый мамин конверт, который терзал его всю дорогу. Конверт манил, как будто готовясь доверить парню самые сокровенные свои тайны. Этот чертов конверт пугал и смущал, заставляя повторять про себя: «Нет, пожалуйста, только не деньги, только не деньги, мам...»       Несколько мгновений парень как завороженный неотрывно смотрел на идеально-белую поверхность конверта, стараясь отгадать, что же там внутри. Что же было той последней вещью, которую доверила ему мать.       Минуты тянулись, пальцы подрагивали от напряжения, самолет едва различимо гудел и вибрировал, прорываясь сквозь осеннее небо.       — Чего-нибудь желаете? — парень невольно подскочил от невероятно звонкого голоса стюардессы.       — Нет-нет, спасибо, — вот он уже тоскливо провожает взглядом удаляющуюся девушку, кокетливо покачивающую бедрами. Ну не просить же ее открыть этот чертов конверт?       Злость на самого себя, на собственную трусость и глупость росла с каждой секундой. Казалось, она переполнила салон, и вот уже неудержимо давит на обшивку стен, грозя разорвать к чертям этот жалкий самолетик.       Не вытерпев, парень торопливо распечатал письмо. На его колени упали два клетчатых листа, исписанных мелким материнским почерком.       В тот момент он не знал, что чувствовать. Облегчение? Отчаяние? Испуг? Благодарность? Не знал, что должен был чувствовать сын, которому мать не смогла произнести на прощание давно заготовленную речь.       Стараясь не дышать, как будто это могло спугнуть робкие материнские строчки, парень жадно впился глазами в письмо.       — Славушка, да-да, мой милый, я помню, что ты терпеть не можешь, когда тебя так называют, но позволь уж старушке эту невинную слабость, — темноволосый и не заметил, как начал читать вслух. Его голос дрожал, то прерываясь, то, наоборот, становясь твердым и решительным, он ясно чувствовал, когда нужно сделать паузу и отдышаться. Он видел перед собой мать, которая вот-вот расскажет ему все. Это придавало ему сил, его голос звенел, заставляя людей, сидящих рядом, недоуменно поднимать головы, отрываться от газет, ноутбуков и прислушиваться к сбивчивому бормотанию взволнованного парнишки, судорожно сжимающего побелевшими пальцами два тетрадных листка.       «Милый мой, прежде чем ты перескочишь на следующие строки, прежде чем твой взгляд дойдет до того места, которое я называю ложью, я хочу, чтобы ты запомнил раз и навсегда одну самую важную вещь: я твоя мать, и я люблю тебя. Люблю за то, что ты такой, какой есть.       Знаешь, мой милый, я так и не смогла сказать тебе в глаза все то, что должна была. Не вини меня за это. Видит Бог, я желала тебе добра. Я всегда желаю тебе добра, но по-прежнему хожу вокруг да около. Я не знаю, понадобится ли мне это письмо, не знаю, как сложится наша с тобой жизнь, но я хочу, чтобы ты был свободен, свободен ото лжи и... и ветра, мой милый. Я знаю, он ведь мучает тебя.       Не бойся, этому приходит конец. Обещаю, в следующих строках, ты узнаешь все, все, что хотел знать все эти годы.       Я была чуть старше тебя, года на три, а, может быть, и на четыре, да и какая разница. Скажу тебе по секрету, я уже и не помню точно.       Все произошло в кафе, быть может ты, помнишь, есть такое маленькое на углу Юбилейной площади? Не помнишь? Ну и ладно, это ведь тоже не имеет никакого значения. Все было так быстро. Но могу тебе сказать, мой милый, твой отец — самый прекрасный в мире мужчина.       Он тихо ворчал, пытаясь перевести названия блюд в меню, а знаешь, он был до жути нетерпелив, и, что самое смешное — все его чувства в ту же секунду отражались на его лице: раздражение, смущение, злость на самого себя — можешь представить эту гремучую смесь на лице молодого мужчины? Ох, мой милый, не поверишь, я в последнее время частенько замечаю, как и твое личико приобретает отцовскую манеру отражать в себе все, чем питается душа. Не могу сказать, что в такие моменты я счастлива. Я просто, закрыв глаза, представляю тот момент, когда второй прекрасный мужчина навсегда покинет мою жизнь. И это невыносимо.       Твой отец промучился с меню минут двадцать, не меньше, поверь мне. И только потом, с крайне недовольной физиономией и упрямо закушенной губой подозвал к себе официантку. Это была я.       Твой отец — самый худший переводчик, которого я когда-либо видела, а точнее сказать, слышала. Посетители за соседним столиком дрожали от смеха, когда он сквозь зубы пытался выговорить слово «тефтели». Не знаю, каким чудом я сама не захохотала, его злость казалась настолько детской, что вызывала только умиление, а безнадежно-умоляющий взгляд сразу же растрогал меня.       Казалось, что передо мной за столиком сидит не иностранец в безумно дорогом, идеально отглаженном костюме, а мой однокурсник, выпрашивающий у меня ответы на очередной тест. Милый мой, спустя годы я поняла, что полюбила его в то самое мгновение, когда серые глаза впервые посмотрели на меня. А с высоты всех своих пережитых лет я ясно вижу, что для меня никогда не существовало известного адвоката Карла Хикса, был Кирилл, был... Был, наверное, всегда, неотступно, до самого конца. Чудесней времени для меня и не существовало, разве что только то время, которое я проводила с тобой.       Однажды весной, когда снег все-таки сошел с промерзшей земли, он сказал, что улетает обратно. Это произошло спустя пять месяцев после знакомства. Казалось, что небо обрушилось мне прямо на голову. Это был конец.       Он что-то говорил про неприятности, проблемы, все еще смешно коверкая слова, на английский манер глотая окончания. А я не слушала, потому что знала, что он лжёт. Твой отец улетел утренним рейсом.       Мне сложно представить, какие дела привели его в наш город. Представь себе, все следующие шесть месяцев я проклинала его, свою любовь, себя, так легко доверившуюся ему. А после...       А после родился ты, Славушка. То самое чудо, которое позволило мне начать жизнь заново. Прекраснее ребенка нет на свете. Вот только растешь ты ужасно быстро, я все никак не успеваю за тобой.       Не могу выразить гордости и ужаса от того, что ты так стремишься пойти по стопам отца, даже не зная, что полностью повторяешь его жизнь. Молюсь ночами только о том, чтобы твои шаги не привели тебя к пропасти длиною в жизнь. Мечтаю о том, чтобы ты добился всего, чего хочешь. Мечтаю, чтобы это письмо, на последних его строках, было безвозвратно забыто.       Я знаю, ты пойдешь собственной дорогой, и однажды я услышу о том, что мой сын стал самым лучшим в мире адвокатом. Я уже горжусь тобой, мой милый.       Я заканчиваю, а вернее сказать, заканчиваюсь, Славушка. Я выплеснула на эту бумагу все то, что хранила в себе долгие годы. Моя жизнь лежит перед тобой на этих белых листах. Об одном лишь прошу, не забудь о том, что моя любовь к тебе безмерна. Что я всегда жду тебя, всегда приму и защищу тебя. Всегда.       Ниже я напишу адрес, который мне оставил твой отец. Будь благоразумен, мой милый.       Пусть ангелы хранят тебя.

Твоя мать».       Сразу после этих слов аккуратным материнским почерком был выведен обещанный адрес — всего две строчки. Город, улица, дом.       Все замкнулось. Казалось, внутри парня разразилась дикая буря. Заставляя себя вдохнуть сквозь плотно сжатые зубы, Ярослав одними губами произнёс имя отца, вбирая в свою память каждый звук, каждый отголосок этих слов.       Карл Хикс.