Кровь Медичи

"Моя кровь Медичи не мешала бы тебе, если бы горечь от моей измены не жгла сейчас так сильно..." Генрих, окруженный полумраком мерцающих свечей, стоит у огромной королевской постели, не решаясь даже прикоснуться к шелковым простыням: день вчерашний подарил ему веру. День сегодняшний расставил все по местам — каким бы волшебным ни казалось прошлое, туда не вернуться. Даже если удастся обмануть себя, правда настигнет, накроет, разорвет в клочья. Еще вчера он лежал, разглядывая потолок своей спальни, одолеваемый одновременно юношеским счастьем и взрослой горечью. Он любил жену, она любила его — чего еще можно было просить у жизни? Даже после четверти века, проведенной вместе, они все еще были способны что-то чувствовать. Быть нежными друг к другу, даже если этого никто не видел. Жаль только, что осознание этого пришло так поздно — он не хочет так поступать с Катериной, она всецело готова поддержать его в этом нежелании... Он не хотел. Она была готова. А что сейчас? Что изменилось? Генрих снова смотрит на свою постель, которую недавно так страстно разделил с супругой, и ответ, несколько часов назад лежавший на поверхности, снова ускользает: что изменилось? Она предала его? Да. Есть ли ему до этого дело? Еще вчера он смог бы себя убедить в полном своем безразличии, но сегодня... Чувствует ли он к ней что-то, кроме обиды? Да, с ней он снова превратился в того подростка, перед которым на ладони расстилался весь мир. Да, он злится. Ненавидит ли? Да, ненавидит, но не ее, а себя — потому что ему жаль — себя же: за все те годы, когда он искренне верил, что остался один. Гнев на лучшего друга — предателя, предателя, предателя, — поправляет себя Генрих, доводит кровь короля до температура кипения — и в этом бреду он тщетно силится понять, почему так вышло. Он понимает, медленно опускаясь на постель и вдыхая аромат подушек, что хочет ответов. Не тех, которые диктует его жене самолюбие Медичи. Он хочет правды; и он ее получит — рывком вырываясь из плена пушистых одеял и набросив теплую накидку поверх халата, король покидает свои покои. Ни он, ни стражники, тенью следующие за Его Величеством, еще не догадываются, куда направляются. Впрочем, уже через несколько минут тайна разгадана, и Генрих поднимается по узкой винтовой лестнице в башню. — Его Величество король, — дежурно разносится по мрачной, освещенной двумя свечами и лишенной всякой мебели комнате Катерины за миг до того, как Генрих с ужасом застывает в дверном проеме. — Что это значит? — он оборачивается к охраннику, возвестившему королеве о визите супруга и безрезультатно попытавшемуся выскользнуть из комнаты. Тот замирает, неуклюже кланяется — в который раз за эту ночь — и неуверенно шепчет. Приглушенный звук расползается по обнаженным каменным стенам и эхом шелестит в углах. — Было совершено покушение на шотландскую королеву. Наследник приказал заковать обвиняемую и... Ярость, на мгновение превратившаяся в седой снег, снова течет раскаленной лавой по венам Генриха. Один вдох. Еще один. Что же это — он еще жив, он здесь, он король — но едва ли знает, что происходит в его собственном замке... — Генрих, — слабый женский голос в полумраке комнаты смешивается с едва различимым позвякиванием металла, и король, бросив полный ярости взгляд на стражника, наклоном головы позволяет тому удалиться. Едва тот переступает порог, дверь с усилием и громким ударом закрывается — если Его Величество не может сейчас свернуть чью-нибудь шею, то уж с дверью он точно поквитается. За все. — Катерина, — выдыхает он, не отворачиваясь от ненавистной двери. — Остаешься Медичи до конца? — в его голосе слышится издевка, и если бы королева не знала лучше, подумала бы, что супруг пришел потешить свое самолюбие. В конце концов, повод у него есть великолепный — победа. А побеждать король умеет и любит. — Чем на этот раз провинилась перед тобой Мария? — Ты меня разбудил, — не тот ответ, который он хотел бы услышать. Хотя нет, все верно — это все еще женщина, когда-то завоевавшая его без оружия. Даже когда никто не смотрит, даже когда игра окончена — как истинная королева, она продолжает представление. Генрих улыбается своим мыслям, опускает голову, едва сдерживая восхищенный юношеский смех, и поворачивается лицом к супруге. — Неужели? — улыбка все еще пляшет искрами на его лице, но вот он видит мертвенную бледность женщины, видит растрепанные волосы, прядями сбившиеся вокруг массивного железного ошейника. Видит отеки под покрасневшими глазами — и точно знает, что она плакала. Медленно приближаясь к деревянной конструкции, служащей в этом королевстве камня и плесени кроватью, Генрих делает над собой усилие, чтобы не поморщиться от зрелища. Его жена, еще с утра державшая спину прямо, а голову высоко и дерзко, сидит на зловонных тряпках, подобрав под себя ноги и согнувшись под весом тяжелых цепей. Даже в темноте Генрих замечает, как сильно дрожит Катерина — и пока он медленно идет к приговоренной супруге, король не может отогнать от себя вопрос, есть ли здесь одеяло. — Зачем ты здесь? — слышит он и с самодовольством отмечает, что голос его жены не дрожит, и, пожалуй, если бы он ее сейчас не видел, подумал бы, что она улыбается. Он подходит почти вплотную — она же не шевелится: замерла, как затравленный в угол хищник, готовый кинуться в последнюю битву, если представится шанс. Интересно — думает про себя Генрих, усаживаясь на корточки рядом с Катериной так, чтобы оказаться немного ниже нее и заглянуть в ее опущенные глаза — интересно, интересно, интересно. Он смотрит в ее глаза — скорее удивленно, чем сочувствующе. Катерина всегда была прекрасным противником, игроком в жизнь и смерть — но он не подозревал, что проигрывать она не умеет. В глубине души он ожидал продолжения битвы и сейчас — она же напоследок лишает его развлечения. Но, может быть, именно сейчас пришло время расставить все по местам? Если кровь Медичи позволит, конечно...