Руки самопроизвольно задрожали, а пальцы сжались в кулаки, нещадно сминая тонкую бумажную полоску, разрывая стремительно на мелкие кусочки, будто сейчас она представляла собой какую-то опасность. Зажав бесполезные клочки в кулаках, я прижала руки к вискам, захныкав без слез, зарычав почти беззвучно, выпустив из груди лишь воздух, который удушал изнутри. Нет. Все это не может происходить со мной. Зачем?! За что?! Как вернуть все?.. Как исчезнуть?..
— Крис, ты дома? — раздалось из-за закрытой двери.
Лихорадочно спуская остатки бесполезной бумажки в унитаз, я не могла справиться со своими руками — они меня не слушались. Задетый тюбик зубной пасты скатывается в раковину, когда я судорожно пытаюсь собрать с ее поверхности последнее подтверждение моего нынешнего состояния. В спешке задеваю коробку из-под теста, которая падает куда-то между раковинной и стеной, ускользая под ванной. Нагнувшись и пошарив рукой под ней, я так ничего и не нахожу. Шепотом выругавшись, я поднимаюсь с пола, намереваясь найти эту треклятую коробку как-нибудь потом, когда Дани не будет в квартире. Наспех поправив волосы и стараясь скрыть в глазах лихорадочный, пугливый блеск, я распахнула дверь, встретившись с Даней лицом к лицу.
— Все в порядке? Ты что-то бледненькая.
— Все… Все хорошо. Нужно поговорить.
— Хорошо, — Даня коснулся ладонью моей щеки, убрав прядь волос с лица, улыбнувшись так знакомо тепло, просто согревая в эти сложные для меня секунды. — Поговорим. Как раз захватил бутылку вина на вечер. Как думаешь, за несколько лет знакомства нам удастся провести хоть один путевый романтик?
Не выдержала, засмеялась, хотя отчаянно хотелось реветь навзрыд. Как-будто мы в разных мирах сейчас: он — в счастливом и безоблачном, а я в аду, который отчасти сама и сотворила. И все же его рай выглядел вполне соблазнительно.
— А я, лентяйка, не успела даже приготовить ужин, — улыбнулась я, облокотившись спиной на стену, наблюдая за тем, как Даня водружает на журнальный столик в зале фрукты, конфеты и вино.
— Честно, я на это и не рассчитывал, — подмигнул он мне. — Ты и кухня — это две вещи несовместимые. Ну, по крайней мере, пока я вплотную не занялся твоим перевоспитанием.
— С чего ты взял, что я не умею готовить? Я прекрасно справляюсь на кухне, просто редко меня до нее допускают. Левин, Бог мой, ты еще так плохо меня знаешь…
— Мне кажется, я знаю тебя всю жизнь. Хотя есть у меня кое-какие сомнения насчет твоих кулинарных способностей, — он подошел ко мне, привлекая меня к своей груди, я обвила руками его торс, вдыхая неизменный аромат его туалетной воды. — Но мне все равно: умеешь ты готовить или нет.
— Ах, если ты сомневаешься, то я никогда не буду для тебя готовить! Сам виноват! Не нужно во мне сомневаться…
Сказала, а лишь потом ощутила, как больно резанули собственные слова. Сомневаться во мне? Да мне нельзя верить. Даже сейчас, когда под сердцем у меня зародилось еще одно сердечко… Глаза в секунду увлажнились от одной этой мысли, а губы плотно сжались.
— Так о чем ты хочешь поговорить? — немного отстранившись, спросил Даня, заглянув прямо в глаза, обжигая своей улыбкой, доверием, нежностью…
— Давай за ужином, — выдавила из себя улыбку, комок сжался в горле, но на душе постепенно становилось легче.
Я расскажу ему. Он должен знать. Мы должны принять решение вместе. Что еще ему рассказать? Про Макса? Про Магрицкого? Расскажу, как несколько месяцев назад стала свидетелем жестокого убийства? Расскажу, как периодически узнаю о Максе то, что знать никто живой не должен? А что потом? Что сделает Левин? Страх медленно холодком пополз по коже, навевая те мысли, от которых я просто пряталась. Я могу его потерять…
Позже мы перебрались в спальню, где под тихую музыку, звучащую из стереосистемы, я удобно устроилась на его груди в кровати, смакуя терпкое красное вино. Почти не говорили, лишь слушали музыку, дыхание друг друга, наслаждаясь каждой секундой этой тишины на двоих.
— Почему ты вернулась? — внезапный вопрос прозвучал слишком неожиданно для меня, пальцы сильнее сжали бокал.
— Почему вернулся ты? — вопрос на вопрос оказался спасительным вариантом для меня сейчас. — Что произошло после моего ухода тогда, из той квартиры?
Я приподнялась, облокотившись на локти и заглядывая в его серьезные глубокие глаза, которые сейчас, казалось, отражали какую-то черную бездну.
— Что ты думал? Что делал? Тебе стало легче или же наоборот?
— Скажем так, я уперся в стену, — говорит тихо, почти шепотом, пробирая меня насквозь каждым словом. — Я столько времени запрещал себе думать, а тогда в один миг мозг просто взорвался. Как будто под ледяной душ попал. Думал, сейчас выйду из комнаты, а ты будешь на кухне. Или же застану тебя в прихожей, в подъезде… Я тогда оббегал пол района, пытаясь найти, догнать… Лишь к следующей ночи понял, что гоняюсь за прошлым. Вернулся в свою привычную нору, разбил все, что только можно разбить, едва не покалечил своих кентов на тот момент. Такая ярость тогда была… А потом я понял, что на самом деле было правильным то, что ты ушла.
— Правильным? — удивилась я, вспоминая, что до сегодняшнего дня жалела, что не осталась тогда с ним. Тогда бы ничего не было. Тогда бы все было проще…
— Если бы осталась, у меня бы не было стимула изменить что-то вокруг себя… Изменить все. Весь последующий год я не только тебя искал. Я себя искал. И это было сложнее, чем устроиться на должность преподавателя в твой ВУЗ.
— Знаешь, я думала, если когда-нибудь у нас будет подобный разговор по душам, то обязательно спрошу тебя о женщинах, которые, возможно, были у тебя в тот период… А теперь понимаю, что все это на самом деле такая ерунда. У меня нет ревности к тем, кто был с тобой в то время. У меня есть ревность ко всем тем нескольким годам, когда меня не было рядом.
— Поверь на слово, мне тогда было не до женщин, — улыбнулся Даня, потрепав меня по затылку, как нашкодившего ребенка. — Совсем иные интересы были… А еще я страшно ревновал тебя. Не видел за то время ни разу, а ревновал каждый день. Засыпал с мыслью, что ты в ту же минуту спишь на плече другого, просыпался, думая об этом же. С ума сходил, думал, если найду, и ты окажется несвободна, я убью любого. Просто убью, так как терять уже нечего будет. И я не знаю, где взял сил смотреть на твои обнимашки в институтских стенах с тем прыщавым мальчиком.
— Леха не прыщавый! — усмехнулась я, шутливо толкнув Даню в бок локтем. — И именно по этой причине ты мозолил мне глаза своей Верочкой?
— Верочка? Она не моя Верочка, не придумывай. Ты сама себе много выдумываешь постоянно!
— Так, Левин, не порть наш серьезный разговор! В конце концов, нечасто нам удаются душевные разговоры, — я приподнялась на колени, обернувшись и встретившись с Даней взглядами. — Есть вещи гораздо серьезнее, чем наши взаимоотношения с Лешей или Верой…
— И какие же? — рывком Даня перехватывает мою руку, потянув, он прижимает меня к поверхности кровати, оказавшись надо мной. — Тебя опять достает какой-нибудь прыщавый парень? Я ему голову отверну без лишних разговоров!
Взвизгнув и засмеявшись, я стихла, вглядевшись в его глаза. Он счастлив сейчас. Этого счастья хватает на нас двоих с лихвой. И теперь, одной единственной фразой, всего лишь несколькими словами я безжалостно разрушу этот вечер. Разве стоит Магрицкий и Макс, вместе взятые, этого счастливого блеска в глазах? Разве нужно рушить едва построенное теми проблемами, которые создала я сама? Зачем ему это все? Он не заслужил.
— Все в порядке? — заметив мое замешательство, Даня еще более едко проник в меня взглядом. — Так, что ты хотела рассказать мне?
— Ничего, — прошептала я, зарываясь пальцами в его волосы. — Теперь уже ничего. Я услышала все, что хотела бы слышать. И не жалею. Все должно было случиться так, как случилось. Ведь если бы не те испытания, что прошли мы, сейчас бы нас могло и не быть. Не быть друг для друга.
— Согласен, но думаю, что все испытания для нас закончились. Иначе будет слишком жестоко.
Слишком жестоко… Слишком жестоко… Слишком…
Слова набатом грохотали в голове, почти оглушая, не позволяя слышать что-либо дальше. Глубокий вдох, и чувствую, что задыхаюсь, словно в воду кинули и топят.
— Прости, — подхватившись, я спрыгнула с кровати. — Пора домой, вызови мне такси.
Принялась тщательно расчесывать волосы у большого зеркала, стоящего напротив кровати. Кажется, я начинаю ненавидеть собственное отражение.
— Останься, — не знаю, в какой момент он оказался за моими плечами, но теплые губы, коснувшиеся моего не спрятанного одеждой плеча, пустили табун мурашек по коже от макушки и до кончиков пальцев. — Останься сегодня.
Я растворялась в нем, млела. Почему-то именно тогда, когда он находился рядом, прошлое оживало, сплотившись с настоящим и затмевая какое-либо будущее, о котором я хоть и старалась думать, но все попытки были тщетны.
Не могла остаться, так как клялась маме, что сегодня буду ночевать дома. И все же осталась… Отключив телефон, закрылась в этом маленьком мире, ограниченным стенами небольшой комнаты. Здесь не было прошлого, а будущее просто стиралось. Здесь не было ненависти, злости, предательства, обид. Нет здесь нескончаемых третьих лиц, от одной мысли о которых бросало в дрожь. Здесь остались лишь двое.
— Я должна сказать тебе…
— Тшш…
Коснулся подушечками пальцев моих губ в тот момент, как рывком прижал меня к стене. Вздрогнула, прикрыв глаза, ощущая, как его руки скользят по моей одежде, пробирая теплом до костей, будто на мне ничего и не было. Он опустился передо мной на колени, все сильнее прижимая к стене и одновременно приподнимая футболку на талии, касаясь губами моего еще совсем плоского живота. Как странно… Узнала о своей беременности только сегодня, а уже научилась воспринимать ту жизнь внутри, как должное. В глазах защипало, но я сильнее сжала веки, чтобы прогнать и эти мысли. Не хочу думать. Пусть сгорит все. Дотла. До пепла. Обречены ведь. И так обречены.
Не раскрывая глаз, медленно сползаю по стене вниз. Нахожу его губы, пальцами зарываюсь в волосы, прижимая его к себе как можно ближе. Мне важно это. Чувствовать его рядом. Знать, что он здесь, совсем близко. Каждая наша ночь, каждый поцелуй, касание — все как в последний раз, будто никогда не повторится. Так важно запомнить, так нужно сохранить каждое прикосновение к коже, выучить наизусть его запах, изучить этот блеск в глазах, наполненных любовью и счастьем.
— Спешишь, — улыбается он сквозь поцелуй, подхватывая меня на руки и перенося на кровать. — У нас еще очень много времени.
Ошибаешься. Нет у нас никакого времени. Нет его, нет. Люблю до безумия, боюсь потерять в одночасье. Подставить боюсь, потому что знаю наверняка, что встанет передо мной, закроет от любой опасности, будет защищать даже тогда, когда это окажется бесполезным… Руки обвили шею, я прижала его к себе, приникнув всем телом. Не отпущу. Не позволю рисковать, даже если самой придется ползком ползти. Он не заслужил. Только я виновата.
Моя футболка летит вниз с кровати, вскоре к ней присоединяются джинсы. Нежные губы до безумия приятными касаниями изучают каждую клеточку моего тела. Теряю контроль, даже не замечая, что начинаю глухо постанывать, почти бессознательно впиваясь ногтями в плечи Дани. Рубашка спасла его плечи от кровавых следов, но и она слетела к черту в считанные секунды. Кажется, я даже сорвала пару пуговиц, не в силах справиться с ними более деликатно. Присела на кровати, прижавшись лицом к его груди, касаясь губами ровной кожи. Поцелуй за поцелуем, касание за касанием я исследую его торс губами, находя в этом какое-то почти фанатичное удовольствие. Как раньше… Как несколько лет назад у меня несло крышу от сумасшедшего желания к своему учителю, так же теперь я упивалась каждой секундой, каждым мгновением нашей близости. Это как жить, как дышать и чувствовать. Без этого нельзя. Просто невозможно.
— Такая родная, — шепчет он, касаясь губами моих губ и тут же приникая к яростно пульсирующей венке на шее. — Самая нежная, самая любимая, моя девочка…
Обхватываю руками его плечи, сплетаю ноги за спиной, сильно сжимая бедрами, будто стремясь слиться с ним воедино, стать второй кожей, смыслом, жизнью. Я раствориться в нем хотела, чтобы он услышал стук моего сердца, которое никогда не врет. Что моя жизнь сейчас? Ничего. Пустота. Грош цена ей, а ценны лишь чувства. Эти голодные эмоции, эта бездна, что растворена была в наших глазах сейчас. Это желание быть рядом, стать единым — это ничто не заменит.
Вскрикиваю, когда ощущаю, что в секунду мы стали еще ближе. Стали всем друг для друга. Даже не заметила, как лишилась остатков одежды, а чувство желанной наполненности заставило дрожать всем телом. На висках и над верхней губой выступила испарина. Я прижалась к простыням, прикусывая губы, переживая внутри себя океан эмоций, который вырывался на волю спонтанными сиплыми стонами, спазмическим сокращением мышц.
Мне кажется, что где-то над нами грянул гром, ослепив меня светом молний. Широко распахнув глаза, я прогнулась навстречу ярким вспышкам. Резкий крик сорвался с губ, отчего я прижала ладонь к губам, прикусывая пальцы, чтобы не сорваться на крик еще более громкий. Оргазм окатил меня своей первой неистовой волной, растрепав остатки самообладания в клочья. Я кричала, стонала, шептала. Царапалась и кусалась как сбесившаяся кошка, каждым мускулом, каждой клеточкой кожи ощущая резкие движения внутри себя, рывки, касания, рваные поцелуи… Слушала ответный шепот, пронизывающие насквозь слова, обещания… Сейчас я умирала и возрождалась вновь. Раз за разом. Волна за волной. С каждым вдохом и с каждым выдохом. Хотелось кричать, говорить, шептать о своих чувствах, об эмоциях, о любви к нему. Но кому это нужно сейчас? Мы знаем друг друга наизусть. Еще когда-то давно мы стали целым, неделимым. Бесполезно об этом говорить. Не нужно это доказывать. Просто чувствовать. Только лишь чувствовать.
***
Я проснулась под утро. Стараясь не разбудить Даню, вызвала такси и вышла из дома. Он, конечно, потом отчитает меня за то, что не разбудила, но сейчас мне было важнее добраться домой до рассвета. А еще хотелось побыть наедине с собой. С собой и той маленькой тайной, которая еще едва зародилась во мне, но я уже чувствовала ее всем сердцем, всей душой.
Дома было тихо. Я прокралась в свою комнату, села за стол и уткнулась взглядом в темный монитор выключенного компьютера. Все зашло слишком далеко и стало невыносимо серьезным. Что бы сделала я, если бы не было никаких отягощающих обстоятельств моей беременности? Рассказала бы Дане? Была бы счастлива? Или же испугалась почти так же сильно, как боюсь сейчас? Я пыталась рассказать. Я пыталась, честно, но слова не шли. Не находились такие, которые оправдали бы меня в его глазах. Для него я осталась импульсивной, немного спонтанной девочкой из прошлого. На самом же деле ее давно уже нет. Я сама ее убила, уничтожила тогда, когда пыталась выжить и идти дальше. И я шла. Бежала настолько быстро, что не замечала опасностей. Для меня все было неважным, кроме того, чтобы заглушить в себе боль разлуки, притупить хоть немного свое одиночество, которое никто не замечал, кроме меня. А теперь что-то важное стало неделимой моей частью. Важной ли? Настолько ли это важно, чтобы рисковать чужой жизнью? Да что там чужой? Жизнью человека, без которого меня просто нет. Я не существую отдельно, не люблю, не чувствую. И этого пока ничто не изменит.
Уснула прямо за столом в кресле, на рассвете меня разбудил телефонный звонок. Отчасти даже пожалела, что еще ночью снова включила телефон.
— Доброе утро, Кристи, — из трубки раздался голос никого иного, как Магрицкого. — Узнала?
— Эд?
— Он самый. Как твои дела, девочка? Все ли хорошо?
— Все нормально. Почему ты звонишь? — из-за моего искреннего удивления вопросы рождались сами собой.
— Да я просто хотел удостовериться, что все у тебя хорошо и ты держишь ситуацию под контролем.
— Какую ситуацию?
— Ну не стоит скрывать то, о чем я могу узнать в любую минуту… Твое нынешнее состояние здоровья…
— Со мной все в порядке! — перебила я ровный, холодный, как лезвие ножа, голос.
— Твое нынешнее состояние может значительно отразиться на нашей совместной работе, — будто не услышав меня вовсе, Магрицкий продолжал свою монотонную речь, окатывая меня каждым словом словно ледяной водой. — Что думаешь делать? Если тебе страшно и ты не можешь определиться, я могу посоветовать тебе врача…
— Я хочу оставить ребенка.
Из трубки раздался приглушенный короткий смешок. Моя рука, удерживающая телефон, сжала его до боли в пальцах. Вся я обратилась в слух, впитывая в себя каждый звук, доносившийся из трубки.
— Что ж, я не могу запретить тебе этого. Мог бы сказать, что ты еще слишком молода для ребенка, слишком неопытна, но, как говорится, это твоя жизнь и ты сама должна понять, как ей распорядиться. Однако не могу списать на ноль все старые долги. У нас с тобой есть еще незаконченная работа, за которую отвечаешь ты и только ты…
— Я сделала все, что могла! Я буду молчать, слышишь?! Никто ничего от меня не узнает!
— Тише, моя милая, тише… В твоем положении нервничать совсем нельзя. Береги себя, если хочешь стать матерью. Я же не требую от тебя невыполнимого. Как ты смотришь на то, чтобы достать все-таки нужные бумаги у отца твоего будущего ребенка? Это была бы существенная отработка за то время, что платилось тебе авансом. Я сделал для тебя слишком много, чтобы ты просто так исчезала от меня в другой жизни. Прошу тебя, не омрачай свое счастье.
— Я не нашла тех бумаг. Я не имею ни малейшего представления, где они могут быть!
— Услуга за услугу, свобода за свободу, Кристина! Не получится просто исчезнуть! Нельзя уходить не расплатившись! Давай объясню более доступно и ясно: если у меня не будет документов — никакого ребенка у тебя тоже не будет. Ясно?
— Где Макс?!
— Макс слишком мягок, чтобы вести такие непростые переговоры! Макс очень долго тянул время, а теперь мне приходится торговать едва зародившейся жизнью, что и для меня не фонтан! Но придется, Кристина, придется. Не будет документов — не будет всех, кого ты любишь! Ты знаешь, что делать. Слышишь меня?! Слышишь?!
Я слышала. Уронив трубку на пол, я все слушала и слушала его хриплый крик, его угрозы, которые, не сомневалась, не разойдутся с делом. Боялась ли я? Не знаю. Сейчас мне казалось, что я ничего не чувствовала. Абсолютно ничего. Прижав колени к подбородку, вцепившись взглядом в невидимую точку на стене, я еще несколько минут слушала голос из трубки, а затем короткие гудки, которые будто отсчитывали время короткой передышки. Механизм запущен. Это никогда не закончится.
***
Десять утра. Надеюсь, не врут часы на стене в кабинете доктора. Человек с залысиной и сединой на висках что-то скрупулезно писал в карточке, переодически сверяя время и данные в компьютере. Изложив что-то размашистым и корявым почерком, он посмотрел на меня, машинально поправив очки на переносице.
— Пять недель, судя по анализам и осмотру. Могу сразу поставить вас на учет, так как вам предстоит пройти еще несколько наблюдений, сдать анализы, будем наблюдать за ходом вашей беременности вплоть до родов…
— А можете на аборт записать? — перебила я врача, стараясь не сталкиваться с его взглядом, привычно и преданно изучая стену за его спиной.
Мужчина, колеблясь, поставил подпись в конце своей писанины, замер на секунду, по всей видимости, вглядываясь в мои глаза. Судя по всему, он не нашел в них ни отклика, ни ответа. Закрыв мою карту, привычным жестом поправил очки, затем начал заполнять еще незнакомый мне больничный лист.
