***
Снег хрустит под ногами, когда я бреду вдоль домов, решив пешком добраться до места. Возможно, таким образом я хочу хотя бы еще немного побыть с собой, запомнить то чувство, когда внутри меня не привычная пустота, а что-то большее… Вся жизнь. Возможно, мне хотелось замедлить минуты, растянуть это утро на целую вечность. Но минуты шли неуклонно вперед, а того времени, что было в запасе едва ли хватит на дорогу до поликлиники. — Мама, мам, смотри! — звонкий детский голосок прорывается сквозь тот вакуум, что сковывал меня изнутри сейчас. — Мам, смотри, какой я снеговик слепила! Оглядываюсь, остановившись во дворе поликлиники, вглядываясь в румяное от мороза лицо девочки лет трех-четырех. Озябшими ручонками девчушка черпает снег у себя под ногами, скатывает в рыхлый снежок и пытается прикрепить его к шаровидному сооружению, вырисовывая тем самым нос снеговику. — Полин, ну ты что? Варежки твои где? — сердобольная мама присела на корточки рядом с малышкой, сжав мокрые детские ладошки в руках, согревая их своим дыханием. — Мам, это тебе! Я для тебя слепила! Мать улыбнулась, подхватив свое чадо на руки, прижимая к груди. И кажется, нет счастливей в мире этих улыбок. От них тепло, уютно и хочется согреться этим чужим счастьем, но до одури больно сжимается сердце. Прижав ладонь к губам, я закусила пальцы, буквально осев на скамейку, припорошенную снегом. Что это? Сентиментальность? Слабость? Боль? Все эти чувства, сплотившиеся вместе? Такие счастливые эти двое. Они живые, а я уже мертва и забираю другую жизнь. Все онемело внутри. Вся я будто из камня сейчас. Сижу и смотрю, почти не моргая, на настоящую мать, которой не стану, на ее радостного ребенка, которого у меня уже не будет. Я сама пришла сюда, чтобы его забрали. Чтобы лишили меня до конца дней своих спокойного сна. Чтобы стерли этот проклятый день из моей головы, потому что я его никогда не забуду. Снег пошел. Легкий и пушистый. Двор опустел, стихли разговоры, рассеялся детский смех. А я так и продолжала сидеть на скамье, обрастая рыхлым снегом, покрывавшим плечи и волосы. Подняв лицо к небу, я ощутила приятный холод на губах. Тая на кончиках ресниц, снежинки слезами стекали по щекам. Собственных слез уже не было. Глаза пересохли с того дня, как я приняла решение прийти сюда с одной единственной целью. В кармане с периодичностью в несколько минут тренькал телефон. Я знала, что это Левин. Уже несколько дней я не появляюсь в институте и не отвечаю на его звонки. Я просто не могу иначе. Предам ли я его снова? Нет, я поступлю гораздо хуже. Я убью его ребенка. Нужно ли что-то объяснять? Нужно ли отвечать на эти звонки? Нужно ли улыбаться в трубку, отвечая, что все у меня хорошо? Эта ложь добьет меня, я сломаюсь, и все будет кончено. Я не могу позволить себе стать слабой сейчас. Мне нужно лишь немножечко сил, чтобы завершить все так, как планировала. Где же их взять, когда уже сломалась?.. — Ярославцева! — оглянулась на голос женщины в белом халате, стоящей у дверей поликлиники. — Вы что здесь сидите? Доктор ждет вас давно!***
От свежеокрашенных стен развевался неприятный масляный запах, отчего к горлу подступала тошнота. От всей окружающей больничной обстановки шла кругом голова и пересыхало во рту. Медсестра кружила надо мной, измеряя давление, разглядывая зрачки, посветив фонариком так, что я поморщилась и едва не отмахнулась от нее как от назойливой мухи. Мне так хотелось, чтобы она ушла сейчас, дала мне еще хотя бы пару минут до того, как все начнется, а для меня закончится. — Давай, бахилы надевай и рубашку! — но, кажется, она не собирается меня отпускать, упрямо подготавливая к предстоящему вмешательству. — Не бойся, всякое бывает, срок у тебя небольшой, все хорошо будет… Впредь будешь аккуратнее, так ведь? Я молчала в ответ этой пожилой медсестре, напутствующие слова которой звучали заученной тирадой, что она вливает в уши каждой несчастной, приходящей с той же целью, что и я. Хлопковая сорочка легла на тело, неприятно холодя кожу. Озноб прошел вдоль позвоночника, отчего я скрестила руки на груди, опустив голову к коленям. В ушах звучали десятки голосов: друзей, которые перестали быть друзьями в какой-то момент; родных и близких, оказавшихся по ту сторону баррикад сейчас и невозможно далеких от меня; врагов, могущество и власть которых внушали мне страх до того, как я переступила порог этого кабинета. Но громче всех, оглушающе звонко и проникновенно звучал детский смех. Будто издеваясь, мой разум играл со мной в какую-то чудовищную игру, правил которой я не понимала, но отчетливо знала, что проиграю. Зажмурилась, закрыла руками уши, но смех не стих, постепенно сменяясь на всхлипы, гул, крик, стон. Стиснула зубы так, что заболели скулы, пальцы запутались в волосах, хотелось вырвать клок, чтобы хоть как-то перекрыть иную боль. Ту, что разрывала. Я готова была рвать себя на куски, если бы это хоть как-то помогло, но ведь не поможет… — Эй, ты сознание не теряй только, еще до кресла дойти надо! Бледная вся как полотно… — женщина потрепала меня за плечо, побудив посмотреть на нее. — Пойдем, доктор ждет. Поднялась со стула, но ноги ослабли, отчего едва не осела обратно. Холод внутри, по коже мурашки, пробирающая испарина на висках и только где-то глубоко, почти неощутимо бьется затравленное сердце, напоминая мне о том, что я еще жива. Что будет, когда я выйду из поликлиники? Я не думала, не могла даже представить, что смогу как и раньше ходить, дышать, жить… Это же просто нереально: вновь учиться улыбаться, мечтать, строить планы на будущее, а еще постоянно слышать детские голоса, смех, плач. Оступилась, взявшись за ручку двери, отрезающей меня от комнаты, в которой я должна буду оставить часть своей души. Да что часть? Я оставлю там все, что у меня есть. Прижалась лбом к прохладной лаковой поверхности двери, закрыла глаза, а жжет как от кислоты. Заплакать бы, да разучилась уже, и лживые эти слезы. Рука скользнула на плоский живот, сжала легкую ткань сорочки и, кажется, что тепло разлилось по пальцам. На что я могу поменять это тепло? На другую жизнь? На свое спокойствие? Да я даже свою бы жизнь отдала за то крохотное счастье, что все еще дарит тепло своему палачу. — Ну, давай уже, решайся, — кажется, начинает терять терпение медсестра за моими плечами. — Врач ждет, час-полтора и дело с концом. Опустив руку так и не открыв дверь, я отступила на шаг назад, широко распахнув глаза и встретившись со своими страхами лицом к лицу. Прижав ладони к животу, я все отступала и отступала, пока не наткнулась на кресло, где лежали мои вещи. — Я… — губы пересохли, а голос охрип, но я отчаянно замотала головой в подтверждение своих слов. — Я не готова!.. Нет, не готова! — Вот малолетняя! Ты же через два дня опять вернешься, решив, что все же готова! Не морочь голову! — женщина в белом всплеснула руками, поправив чепец на голове. — Если сразу не приняла ребенка, то потом снова откажешься! — Нет! Он мой! Он только мой! Слышите?! — я даже повысила голос, словно хотела объяснить это не только медсестре, но и всему миру, а прежде всего, себе. — И я никогда от него не откажусь! Понятно?! — Понятно, — медсестра сложила руки на груди и выдавила из себя подобие улыбки. — Главное, чтобы потом не жалела… Наспех скинув с себя больничную мантию, я переоделась в свои вещи. Схватив сумку, я рванулась к выходу. — Эй, сумасшедшая, — я оглянулась, встретившись с умудренным жизнью взглядом. — Удачи тебе… Кивнув, я выбежала в длинный коридор. Бегом метнулась к лифту, одновременно вызывая такси по телефону и требуя, чтобы машина пришла как можно быстрее. Нельзя медлить. От этого зависит теперь уже не только моя жизнь. — Быстрее! — не находя себе места в машине, я беспрестанно докучала водителю. — Пожалуйста, я очень спешу! — Москва — пробки, девушка, — пожал плечами таксист, съезжая в очередной закоулок, объезжая пробку на дороге. — Я заплачу по тройному тарифу. Умоляю, быстрее! Сейчас, в этот самый сумасшедший момент в моей жизни я как никто другой знала: у меня нет ни одной лишней минуты. Я должна выбраться из этого города до того, как Макс или Магрицкий пронюхают, что меня потеряли. Остановись я лишь на секунду — это перевернет всю мою жизнь. Сейчас или никогда. Не став ждать лифт, съезжающий с верхних этажей, помчалась по лестнице, перепрыгивая через несколько ступеней. Ввалившись в дверь, я прямиком направилась в свою комнату, тут же извлекая дорожную сумку из-под кровати и сгребая в нее все свои вещи, что попадались на глаза. — Ты куда это собралась? — мама возникла на пороге комнаты, видимо, моментально среагировав на шум. — Забежала так, будто за тобой Дьявол гонится. — Мам, мне уехать надо… — промямлила я, даже не обернувшись, продолжая поспешно собирать вещи. — В универе поездка наметилась очень важная, очень срочная. — Надолго? — Не знаю, месяца на два-три. — Кристина, — мать подошла ко мне, взяв за плечо и развернув к себе: я ясно прочла страх в ее в глазах, а она в моих несомненно увидела слезы. — Что случилось? Куда ты уезжаешь? У тебя сессия на носу! — Мам, я потом все объясню, обещаю, — обняла ее за плечи, прижалась к плечу, пытаясь не расплакаться и не напугать мать еще больше. — Мне нужно уехать. Ненадолго. Я тебе позвоню, хорошо? — Что произошло? Ты опять что-то натворила? — мама сбавила обороты и тон, глаза ее заблестели от вмиг подступивших слез, но голос звучал уверенно. — Нет, мам… — коснувшись кончиками пальцев живота, я ощутила уже знакомое и до безумия любимое тепло в ответ. — На сей раз, я поступаю правильно. — Я люблю тебя, слышишь? — пока я застегивала набитую сумку, мама пыталась справиться со своими эмоциями и слезами. — И ты всегда можешь мне доверять, поняла? Не забывай, что здесь твой дом, и я тебя всегда жду здесь! Всегда. Что бы ни случилось… — И я тебя люблю, — моих моральных сил хватило только на то, чтобы еще раз обнять ее на пороге. — Лишь решу одну небольшую проблему и вернусь. Обещаю. Закрыв за собой дверь, я услышала рыдание матери за ней. Это был очередной удар для нее с моей стороны, но иначе я поступить не могла. Невозможно все рассказать за минуту, а большего времени у меня не было. Она поймет. Поймет и обязательно простит меня. Ведь именно так должна поступить настоящая мать. Мать, которой я хотела стать, чего бы мне это не стоило. Спустившись на площадку первого этажа, я услышала телефонный звонок. Остановившись на лестничном пролете, я несколько секунд вглядывалась в экран до тех пор, пока мобильный не перестал звонить. Это снова был он. Хотела бы я взять трубку, что-то объяснить, рассказать все то, что он не знает. Но сейчас на это не было никакого времени. Я и так потеряла слишком много драгоценных недель, дней, часов. Позже я поговорю с ним. Позже я расскажу ему о своей самой большой тайне. И, возможно, немножечко позже мы сможем быть счастливы. Сунув телефон в карман джинсов, я вышла из подъезда, намереваясь тут же за углом поймать такси. Поморщившись от солнечных лучей, я взглянула на двор. Пульс участился, дыхание сбилось, а сердце заколотилось как бешенное, словно пытаясь вырваться из моей груди и метнуться куда-нибудь далеко-далеко уже без меня. — Макс… Озаренный солнцем тонированный наглухо черный Мерседес стоял напротив моего подъезда. Бросив тлеющий окурок мне под ноги, Макс облокотился на автомобиль. Внимательно пройдясь по мне взглядом, он не скрывал тщеславной улыбки. Забытый до того страх, пополз от самых пяток добравшись до горла с завидной скоростью, вынуждая дышать через раз, а моя былая уверенность растаяла в воздухе, как та струйка дыма от еще тлеющего окурка. — На прогулку собралась? — от его ухмылки хотелось закрыть глаза, превратиться в маленькую мышку и юркнуть под лавку, да так быстро, чтобы он не успел проследить за мной. — Хотя, судя по объемной сумке, прогулка обещает быть затяжной. — Чего ты хочешь, Макс? Зачем ты здесь? — Да вот, решил проведать тебя, а то что-то не заходишь… Дел много? Он испытывал меня. Знал, что загнал в клетку, но не спешил закрывать ее. Как всегда безупречный, расслабленный, почти равнодушный, но как дикий зверь на охоте: следит за каждым моим вдохом, ждет момента, когда сможет броситься и лишить последней надежды на спасение. — Макс, я должна уехать… — врать, придумывать что-то не имеет больше никакого смысла. — Я хочу спасти своего ребенка. Понимаешь? Я ДОЛЖНА спасти его! — Себя спаси! — цинично бросил он, но именно эта фраза была как нельзя кстати сейчас. — Решила стать воительницей и метнуться с тонущего корабля как крыса, оставив меня разбираться с Магрицким? Не совсем верное решение, девочка. Ты не выполнила свою часть договора. — Ты прекрасно знаешь, что я сделала все, что могла. Знаешь ведь! И ты также знаешь, что будет, если я останусь в городе. Без бумаг на клуб я не нужна Магрицкому и мой ребенок тоже! Макс отступил от своей машины, шагнув ко мне ближе. Он прожигал меня взглядом, выпытывал из моих глаз гораздо большее, чем я могла сказать, упивался моим страхом, но моя жизнь и еще одна, едва зародившаяся, были сейчас в его руках. И я как никто другой осознавала это. Взгляд мой растворялся в его глазах, тлел как в кислоте в этой бездне тьмы, от которой я ждала ответа. Но в ответ ощущала лишь пустоту и немое презрение. Страх сдавливал всю мою сущность, парализовал на месте, не позволяя и шага сделать: ни назад, ни вперед. Если сейчас оступлюсь, если хоть на секунду стану слабой… — Послушай ты, — обеими руками из всех своих сил я схватилась за ворот дорогой фирменной рубашки Макса, побуждая его смотреть в мое лицо в упор. — Мы с тобой в одной упряжке, согласна. Согласна, что облажалась. Дурой была еще с того момента, когда первый раз переступила порог этого проклятого клуба. Но сейчас я выхожу из игры. Ясно?! Я больше не играю. Чувствую, как глаза стекленеют и едва ли не наливаются кровью. Поймала себя на мысли, что готова глотку ему перегрызть, лишь бы уйти отсюда. Исчезнуть для всех них. Ярость смешалась со страхом, образуя гремучую смесь отчаяния. Отступать нельзя. Иначе это будет моей фатальной ошибкой. — Тебя же мать родила, черт! — стукнув кулаком в грудь Макса, я ощутила, как обреченно опускаются руки, но сжала ладони в кулаки так сильно, что побелели костяшки пальцев. — Он ведь не оставит меня… Он расправится со мной и с моим ребенком. Я должна уйти сейчас. Должна, слышишь… Макс молча снес мои удары по своей груди, едва ли позволив себе моргнуть. Холодное лицемерие на его лице сменилось раздражением, затем какой-то отрешенной, почти безучастной жалостью. Он смотрел в мои умоляющие глаза, казалось, ожидая увидеть в них слезы, но их не было. Я не могла позволить себе стать слабой и расплакаться. На кону была жизнь моего ребенка. Ребенка Дани. — Деньги есть? — от внезапности этого вопроса я задышала чаще, судорожно перехватив ртом воздух. — Только до ближайшего Подмосковья. Мне дальше нужно. Высвободив края своей рубашки из моих цепких рук, Макс извлек из кармана брюк бумажник. Не считая, он вложил в мои подрагивающие пальцы несколько купюр. Воспользовавшись заминкой и моим молчанием в ответ, Макс закурил, выдохнув в воздух сизую струйку дыма. — Чтобы в городе я тебя больше не видел. Попадешься на глаза — сам убью. — Спасибо… — прошептала я, сжимая деньги в руках, как будто держала нечто святое. — Катись. Но знай, что Магрицкий идет у тебя по пятам. Он уже все знает и будет не рад твоему исчезновению. А он, в отличие от меня, осечек не прощает. — Спасибо, — промямлила я снова, будто других слов не знала. Просто сейчас я вкладывала в это простое слово все свои чувства. Я благодарила убийцу, вора, бандита как истинного Бога, но мне казалось, что сейчас он был даже выше, чем Бог, ведь он дарил жизнь моему ребенку. Подхватив сумку с асфальта я пошла вдоль своего дома быстро и не оглядываясь. Едва миновав угол дома, я побежала. Я едва не выбежала на проезжую часть, останавливая такси. Водитель несколько раз хотел высадить меня из машины, когда я каждую минуту просила его ехать быстрее, наплевав на красный сигнал светофора. Бежала по железнодорожному вокзалу, как будто опаздывала на поезд, хотя не представляла куда ехать. Без разницы куда, лишь бы подальше отсюда. — Куда? — вопрошал женский голос из кассы, когда я судорожно пыталась собрать свои мысли в кучу. — А… а куда ближайший поезд пойдет? — должно быть, женщина за стеклом приняла меня за малость съехавшую с катушек, но видимо, она здесь видела и не такое. — Дальнего следования? — Да, дальнего. Как можно дальнего. Так, чтобы в той дали меня никому в голову не пришло искать. — На Новороссийск через полчаса идет, уже на путях стоит. Давайте документы. Пройдя регистрацию, я метнулась к платформе, с которой должен был отойти поезд. Остановилась перед тем, как ступить на ступеньку вагона. Оглянулась назад, пройдясь взглядом по многоликой толпе, посмотрела в бездонное голубое небо. Я оставляю в этом городе слишком многое. Всю свою прошлую жизнь: любовь, дружбу, свой дом. Но увожу отсюда гораздо большее: жизнь, ставшую сегодня для меня гораздо дороже своей собственной. И от этого я была счастлива. Все у меня получится, пока под грудью я чувствую еще одно маленькое сердечко. — Извините, — проходивший мимо мужчина довольно сильно толкнул меня, отчего сумка съехала с плеча. Нагнулась, ища ремень от сумки, чтобы повесить ее на плечо. Внезапно я почувствовала, как кто-то хватает за талию, рывком увлекая меня в толпу спешащих людей. Пыталась закричать, но чья-то рука заткнула мне рот, накрыв едва ли не все лицо. Меня ловко отсекли от толпы, унося все дальше и дальше от поезда. Брыкалась, царапалась, пыталась укусить, чтобы освободиться от руки, что едва не душила меня. Поняла лишь, что возле меня было двое. Четыре руки скрутили меня как соломенный прутик. Я рычала, обливаясь слезами, с отчаянием кошки пыталась вырваться, но меня никто не слышал. Настолько ловко сработали мои похитители, что среди снующей туда-сюда толпы никто не заметил моей трагедии, а кто-то, быть может, принял за шутку. Меня отпустили лишь за пределами стен вокзала. Толкнули в спину вперед к черному автомобилю, дверь которого открылась передо мной. — Рано ты собралась в отпуск, принцесса, — Магрицкий поднялся с заднего сидения автомобиля, великодушным жестом руки предлагая мне занять его место в машине. — У нас с тобой еще много дел… Не успела и пикнуть, как меня с силой, и особо не церемонясь, закинули в черный лимузин.