What do I do, what do I do With a love that won't sit still Or do as it's told? Л
Шесть утра, и кошка Луи сидит на его же лице. Это, думает Луи, наверное, своего рода метафора состояния его жизни. Может быть. Он не настроен продолжать размышления над этим. Он еще даже не выпил чаю. – Слезь, – говорит он, но шерсть во рту заглушает звук. Луи переворачивается и сбрасывает Герцогиню на пол, в ответ на что та издает недовольный звук и дефилирует прочь из комнаты, наверное, чтобы назло ему облевать его обувь. В общем, да. Значит, первый день семестра. Начало года с кошачьей шерстью во рту. Он стаскивает себя с кровати и ставит чайник, чудом не спотыкаясь о стопку книг и текстов около двери спальни, прежде чем находит свои очки. Серьезно, он когда-нибудь все же должен разобраться с этим всем. Всяческий хлам, накопившийся почти за год, до которого у него все никак не дойдут руки. Зейн называет его квартиру гнездом. Ну, Зейн может пойти к черту. Лето было скучным, как и год назад, и два. Он читал. Купил набор банных полотенец. Устроил трехдневный марафон каких-то дерьмовых американских реалити-шоу на ноутбуке, заказывая доставку еды на дом. И точно не был ни на одном свидании. Луи облокачивается на кухонную стойку и разглядывает свою коллекцию разномастных чашек, пытаясь не слишком об этом задумываться. Он включает душ и оставляет воду течь, пока заваривает чай, поскольку уже не первый год знает, что делать эти десять минут, которые необходимы для того, чтобы хитроумный водонагреватель проснулся. Луи жил тут с того самого времени, как уехал из Манчестера, двадцатидвухлетним, а это три последних года его жизни, занавески, подаренные мамой, и программки на книжной полке. Он постепенно накопил впечатляющую коллекцию гармонирующей между собой мебели. В общем, все весьма неплохо, даже если он и не может ничего сделать с тем местом на стене в гостиной, о которое Найл разбил пивную бутылку, когда слишком напился. Когда Луи допил чай и высушил волосы, он надевает трусы и направляется к шкафу. Подбор одежды на работу всегда таит в себе подвох. Он не Зейн, который без труда очаровывает всех мам (и даже некоторых пап) одним своим существованием. Зейну можно простить рваную стрижку и одежду в стиле хипстера-библиотекаря с мотоциклетным фетишем, потому что он Зейн. И, в любом случае, Зейн преподает английский, так что его чувство стиля лишь создает ему образ более чуткого и творческого человека. Луи же преподаватель драматургии, что подразумевает разнообразные стереотипы. Есть тонкая грань между творческим и гейским, и кожаные ботинки переведут Луи за эту самую грань. Так что Луи носит подтяжки, брюки и туфли, отглаженные рубашки с закатанными рукавами, иногда обычный джемпер сверху, если холодно. Классический стиль, и он этим гордится. Создание творческого беспорядка на голове занимает достаточно много времени, впрочем, потому мужчина и ставит будильник на шесть и пытается не позволять столь раннему пробуждению вызывать у него желание убивать весь оставшийся день. Насколько уж он ненавидит ранние подъемы и проведение большинства вечеров за проверкой написанного учениками, он все равно любит свою работу. Ну, большую часть времени. В те дни, когда никто не просит его в десятимиллионный раз объяснить что-то, уже давно пройденное, или никто не ломает осветительные конструкции, как раз накануне репетиции в костюмах, Луи любит свою работу. Ему нравится работать с детьми, ставить спектакли и получать деньги за ежедневные разговоры о театре. – Ты любишь свою работу, – говорит он своему отражению в тостере, в то время как ждет, пока подрумянится хлеб. Луи оставляет Герцогине еды в миске и гладит ее по голове в качестве компенсации за то, что выкинул ее из кровати ранее, игнорируя надменный взгляд, которым она награждает его в ответ. Последний раз глянуть в зеркало – и прочь, за дверь, закинув сумку на плечо. Всю дорогу до школы он размышляет над тем, что этот год ему приготовил, надеясь, что прошлогодняя эпидемия гриппа не повторится. Ему пришлось сжечь набор дорогостоящих тончайших простыней. Это были темные времена для всех. Когда Луи заворачивает на стоянку, его привычное парковочное место свободно. Конечно, он возвращался сюда на каникулах, для встреч, семинаров, подготавливал класс к занятиям, но все равно ощущение такое, будто его не было тут несколько месяцев. Все те же кирпичные здания, футбольное поле, все тот же поцарапанный бампер машины преподавателя французского. Новый год, все так же никаких перемен. Поворачивая в коридор, Луи замечает Зейна, вернее, начес и покрытое кардиганом облако мрака, направляющееся в холл, с огромной книгой подмышкой. В руках у него термос с кофе, сам он все еще наполовину спит, и как вообще можно ожидать от Луи, что он упустит такую возможность поиздеваться над этим угрюмым лицом. – С первым школьным днем! – весело говорит Луи и подходит, хватая Зейна за плечо. – Взбодрись, солнышко! Зейн сердито на него зыркает, и Луи улыбается в ответ, радуясь тому факту, что в этом мире есть хотя бы еще один человек, который ненавидит утра больше, чем он сам. – Иди к черту, – бормочет Зейн. – Эй-эй, следи за своей речью, – дразнит Луи. – Ты же помнишь, что мы творцы будущего, да? – Я сейчас втворю тебе эту книгу в лицо, – парирует Зейн. – И я тебя люблю, – отвечает Луи, и на этом их пути расходятся, Зейн направляется к лестнице, а Луи – дальше, по коридору, в свою аудиторию. Они с Зейном пришли в коллектив в один год и мгновенно подружились на основе общего ужаса перед первым учебным годом и взаимного одобрения вкуса в одежде друг друга, посреди моря шотландки и бежевого. Зейн начинал как ассистент, но занял место предыдущего преподавателя английского после того, как тот ушел на пенсию. С тех пор они заработали себе репутацию хулиганов, не совсем заслуженно, по мнению Луи. Ну, может, они были известны тем, что устраивали проверки на трезвость случайным студентам в коридорах, и, возможно, они намеренно-случайно подсыпали блесток в кондиционеры на выпускном вечере. У обоих были достойные алиби на то время, когда машина секретаря директора оказалась на крыше, и даже если они, гипотетически, могли быть в этом замешаны, то это была идея Зейна. Гипотетически. На второй год к ним присоединился Найл, только что из университета, в качестве помощника дирижера оркестра, и сразу же влился в их компанию. Хороший парень, не заморачивается, и надежный, хотя больше склонен сидеть и смеяться над схемами их розыгрышей, чем принимать в них участие. Луи знает, что их называют «крутыми» учителями, самыми молодыми и теми, кто вряд ли доложит за нарушение формы. Он также знает, что Зейна называют «секси», его уроков всегда ждут с волнением в начале каждого года. Это логично. Луи искренне жаль тех половозрелых подростков, которые в первый же школьный день встречаются с мистером Маликом, читающим Вордсворта, с его эмоциональными глазами и эффектными скулами. Глаза Зейна, эмоциональные или нет, сейчас, впрочем, не относятся к делу, поскольку у Луи впереди целый день, наполненный попытками не дать классу подростков погрузиться в вегетативное состояние, в то время как он рассказывает об их планах на семестр. В его первый год ему пришлось, так типично, вести занятия в театре, но если Луи в чем и нуждается, так это в личном пространстве, так что после года надоедания администрации и прерываний всевозможными семинарами и олимпиадами, он удостоился собственной аудитории. Ничего особенного, зато только его. Кажется, это должно быть девизом его жизни, честно говоря. Постепенно появляются ученики, маленькими группками садясь за парты в случайном порядке. Луи видит множество знакомых лиц. Он пробыл тут достаточно долго, чтобы заметить большую часть из них в коридорах, в тот или иной момент времени, и многие из тех, кто попадает в его класс, уже участвовали, по крайней мере, в одной из его постановок. К тому моменту, когда раздается звонок, в аудитории только несколько учеников, которых он не узнает – новенькие или те, кто ускользнули из его поля зрения. Замечательно. Первый день - это всегда весело. Никто никогда не знает, чего на самом деле от него ожидать. Луи закрывает дверь и садится на свой стол, скрещивая ноги, перед аудиторией. – Итак, – говорит он, поправляя очки, – давайте пропустим ту часть, где я желаю вам доброго утра, словно я не пью уже третью чашку чая, а вы желаете мне того же, словно вы счастливы сидеть тут, в этих галстуках, в столь ранний час. В классе раздаются нервные смешки, и Луи улыбается. Иногда он забывает, что он на самом деле хорош в своем деле. – Как уже известно большинству из вас, я мистер Томлинсон, – продолжает он. – Прежде чем кто-нибудь спросит, я из Донкастера, я козерог, мне нравятся длинные прогулки к автомату с едой на третьем этаже, и да, МакДоннелл, я очень надеюсь, что Ваша мама вновь будет присылать ириски на наши ночные репетиции в этом году. Еще волна смеха, и Луи чувствует, как еще часть напряжения спадает. – Я уверен, что некоторые из вас думают, что этот курс – легкий способ заполучить высокие оценки, не особо утруждая себя работой. Это нормально, в этом нет ничего постыдного. Я тоже так делал, когда был в вашем возрасте, – мягко говорит он. – Но, я вынужден огорчить вас. Если вы надеетесь пройти и сдать этот курс, даже не открыв книги или не выполнив курсовую работу, вы фатально ошиблись. Мы изучим основы театра, некоторые великолепные пьесы, будем упражняться в актерском мастерстве и импровизации, а также в сочинении. Будет весело, клянусь. Если вам не будет хоть чуточку весело за весь год, я даю вам полное разрешение ударить меня по голове. Лед успешно растоплен, Луи раздает материалы, объявляет список важных дат на семестр, и объясняет свою систему оценок. Остаток дня проходит в таком же духе, и к ланчу Луи чувствует себя вполне удовлетворенным. В школе несколько учительских, и одна из них находится в одном коридоре с классной комнатой Луи, так что, естественно, к концу первого месяца он заявил, что она - его. Эта - самая маленькая из всех, всего лишь стол с четырьмя стульями и небольшая примыкающая туалетная комната. Маленькая, но в самый раз, и каждый преподаватель знает, что ланчи там принадлежат Луи, Зейну и Найлу. Луи думает, когда они сидят и смеются над планами на год за их личным столом, что его талант - заполнять собой все пространство - самое полезное его свойство. Раскидываться, словно морская звезда. Он - морская звезда. – Само собой, весенний мюзикл остается, – говорит им Луи. – Но еще я думаю поставить Шекспира осенью. Как считаете? – Звучит так, словно ты заставишь меня помогать тебе с двумя спектаклями вместо одного, – говорит Найл. – Умница, – говорит Луи, похлопывая Найла по спине. – Спасибо за твое добровольное желание участвовать. – Тебе придется советоваться со мной, верно? – влезает Зейн, глядя на Луи поверх своего кофе. – Ты же не позволишь кучке пятнадцатилетних детишек издеваться над бедным бардом, правда? – Веришь или нет, Зейн, но я кое-что знаю о Шекспире, – отвечает Луи. – То, что я не провожу свою жизнь, анализируя сонеты, не значит, что я полный идиот. – Ты просто идиот, – смеется Зейн и толкает его локтем в ребра. – Что в списке для прочтения в этом году, Зейн? – спрашивает Луи. – «451 градус по Фаренгейту»? «Какое-то особое наслаждение видеть, как огонь пожирает вещи, как они чернеют и меняются...»* – Ха-ха, – кривится Зейн, в то время как Найл фыркает в свою еду. – Шутки о пожарных. Как смешно. Остаток недели проходит так же гладко, и Луи вновь начинает погружаться в рабочую рутину. Приятно чувствовать какой-то смысл в том, что делаешь, после нескольких месяцев безделья. Ученики, по большей части, уже искренне заинтересованы в большем количестве практической части занятий и только немного застонали, когда он задал им чтение на выходные. В общем, это хорошее начало, и Луи чувствует себя весьма довольным, когда устраивается пятничным вечером с доставленной едой и Герцогиней. Это его жизнь, она состоит, по большей части, из спокойных вечеров в одиночестве и очерствевших несколько лет назад частей его души, но это нормально, и он пытается максимально игнорировать какое-то тягостное ощущение в животе.*
Луи не может понять, почему в мире, где есть айфоны, основное звуковое оборудование до сих пор нуждается в количестве шнуров, достаточном для обмотки быка средних размеров. Очевидно, это давно должно было быть исправлено. Очевидно, есть ученые, которые могут решить этот вопрос научно. Очевидно, для этого наука и существует. Найл прикатил колонки на подставке, а после вернулся с огромной картонной коробкой. «Тут все, что может тебе понадобиться", сказал он, отлично понимая, на какие адские мучения обрекает Луи. Сволочь. Пятнадцать минут спустя, Луи все еще копается в коробке, в поисках провода для подсоединения его ноутбука к колонкам. Он планировал воспроизвести некоторые песни из La Boheme и Rent, чтобы ученики могли сравнить две интерпретации, и черт его возьми, если бы он собрался слушать оперу через дерьмовые динамики ноутбука. Некоторые вещи священны. Некоторые священные вещи придется отменить, если он не сможет найти чертов шнур. Коробка высотой почти по пояс Луи, и ему приходится сгибаться почти вдвое в поисках нужного, меж десятков идентичных, на первый взгляд, черных шнуров. Вечность спустя, он замечает на самом дне нужный, кажется, провод. Спасибо Всевышнему USB-совместимому Господу. Придерживая очки одной рукой, мужчина тянется, тянется, касается его кончиками пальцев и... ... теряет равновесие, верхней частью тела падая в коробку, ноги подлетают и вовлекают его в наверняка наименее грациозное сальто всех времен. Какое-то мгновение он лежит так, растянувшись на спине, верхняя часть тела и голова все так же в коробке, укрытые проводами. Нужный обернут вокруг его лица. Издевается. – Эм, ты там в порядке? – произносит кто-то, определенно сдерживающий смех. В классе кто-то есть. Свидетель его текущего состояния. Луи смотрит в потолок своего картонного куба позора и раздумывает над тем, чтобы остаться в нем навсегда. Нет. Так не пойдет. Томлинсон никогда не сдается. – Да, идеально! – жизнерадостно говорит он. – Конечно же, это было намеренно, – он начинает выползать из коробки с максимальной юркостью. – Гимнастика, знаешь. Работаю над упражнениями на полу. Освободившись от своей картонной тюрьмы, он поднимает взгляд, чтобы увидеть, кто же застал его в такой затруднительной ситуации. Ох. Ох. Неожиданное желание поджечь себя охватывает Луи в то же мгновение. Его несостоявшийся спаситель – молодой мужчина, что он понял еще по голосу, но к такому готов он не был. Темные кудрявые волосы, зеленые глаза и улыбка, которая нравится Луи так сильно, что он чувствует себя слегка оскорбленным. Никто не должен выглядеть так хорошо в обычной белой футболке и свободных шортах. Он стоит, облокачиваясь на дверной проем кабинета Луи, глядя на мужчину. Луи моргает. Парень все еще тут. Самосожжение выглядит все более и более привлекательным. По крайней мере, Зейн сможет пофлиртовать с тем сексуальным пожарным, которым он одержим, над дымящимися останками Луи. Из этого может получиться что-то полезное. Луи никогда в жизни не видел этого человека прежде. Он уверен. Он бы запомнил. Он поправляет подтяжки, которые с одной стороны спали, и перебирает в голове слова, которые не покажут его полным идиотом. И произносит «Ты, блин, кто?» Изящно, Томлинсон. Очень мило. Только что обнаруженная угроза его жизни лишь смеется – Господи, у него ямочки – и отталкивается от дверного проема: – Я Гарри, – говорит он. – Проходил мимо, услышал грохот, подумал, что может понадобиться рука помощи, – продолжает он, протягивая вышеупомянутую конечность Луи, который хватается за нее, и Гарри поднимает его на ноги. Где-то между землей и стоячим положением Луи понимает, что его ноги все еще запутаны в шнурах, и он не может ничего сделать, кроме как с ужасом смотреть, как его по инерции несет прямо в грудь Гарри. Это очень хорошая грудь. Широкая, крепкая, теплая. О, Господи. Он должен был остаться в коробке. Он недостаточно ценил время, когда находился в ней. Ну, молодой был да глупый. Гарри лишь вновь смеется, удерживает Луи в стоячем положении рукой на талии, и, черт, Луи уже его ненавидит. – Не двигайся, сейчас разберемся, – говорит он. Он становится на колени и начинает разматывать провода вокруг ног Луи. Последний мужественно смотрит в стену и отказывается размышлять о том, во что превратилась его жизнь. Перед ним на коленях, вровень с его пахом, стоит невероятно привлекательный незнакомец. Нет. Не-ет. Не обрабатывать эту информацию. – Ну вот, почти свободен, – говорит Гарри, поднимаясь на ноги и держа конец кабеля в одной руке. – Покрутись, – просит он, слегка потянув за шнур. Уши Луи горят, но он подчиняется и совершает пируэт навстречу свободе. Если уж он смешон, так не останавливаться же на полпути. Гарри хихикает: – И ты зарабатываешь золотую медаль, мне кажется. Луи кланяется: – У тебя определенно есть вкус, – он замолкает на мгновение, перемещая вес с ноги на ногу. – Эм, спасибо за помощь. Как ты думаешь, я смогу тебя убедить… э, никому об этом не рассказывать? Никогда. Гарри лишь улыбается своей ужасной улыбкой: – Не проблема. Я не выдам твою программу русским. Тебе нужна помощь с остальным? – указывает он на музыкальное оборудование. – Я разбираюсь в звуке. Идея провести еще одну минуту в его присутствии вызывает у Луи желание сорвать с себя кожу: – О, нет, я думаю, я справлюсь, спасибо, – быстро говорит он. – Приятно познакомиться, Гарри. – Мне тоже, мистер... – умолкает Гарри. Луи задумывается над тем, не сказать ли ему выдуманное имя, прежде чем вспоминает, что его фамилия все еще написана на чертовой доске, с первого дня занятий. – Томлинсон. Луи, – добавляет он, протягивая руку. Улыбка Гарри становится шире: – Луи, – говорит он, пожимая руку. – Увидимся, – и с этими словами он выходит. Луи выдыхает, – оказывается, он все это время задерживал дыхание, – и поворачивается обратно к коробке, чтобы найти – вновь – шнур, который ему нужен. Во всем виноват Найл. Он почти падает вновь, когда его настигает мысль. Он спросил мою фамилию, не имя. О Господи. О нет. Во время ланча Зейн пожимает плечами в ответ на его беспокойство и продолжает поедать картошку фри: – Он вовсе необязательно ученик. К тому же, как ты его описал? Слишком сексуален для подростка. Луи все также закрывает лицо руками: – Может, он просто слишком быстро развивается, – выглядывает он меж пальцев. – Кто знает, что все эти гормоны в нашей пище творят с молодежью, Зейн, – он пялился на ученика. Ребенка. Он оценивал мощную грудь ребенка. Зейн дотягивается и тащит кусочек курицы-гриль из салата Луи. Последний издает возмущенный звук и шлепает друга по руке, но бесполезно. – Эй, я всего лишь защищаю тебя от гормонов, чувак, – нагло говорит Зейн, прежде чем закидывает в рот кусочек курицы. – Но давай вернемся к тому, что ты, скорее всего, попадешь за решетку. Луи стонет и падает лицом в салат. Он не видит напичканного гормонами подростка два дня и начинает думать, что просто придумал это все, в связи с возможным сотрясением мозга. Повреждения головы ведь вызывают галлюцинации? Конечно, вызывают. И, наверное, в тюрьму из-за галлюцинаций не сажают. Он должен был знать, что рано или поздно его удача исчерпает себя. Он идет к своей машине, в пятницу днем, мысленно решая, будет ли это вечер красного или же белого вина, когда в поле его зрения появляется футбольный мяч и ударяет его машину точнехонько в задний бампер. Вероятно, он бы разозлился, но сейчас он лишь чуть поник. Наверное, он бы отреагировал более бурно, если бы его машина была не такой дерьмовой. Ну, или он не был бы таким уставшим. – Извините! Извините, – кричит кто-то сзади. Луи собирает все оставшиеся силы, чтобы кинуть убийственный взгляд на виновника происшествия, но когда он оборачивается, то больше напоминает загнанного зверя, когда видит, кто приближается. – Привет, Луи! – говорит Гарри, улыбающийся и потный. – Мне очень жаль, правда, ребята все еще не понимают, что делают, – ребята. Луи разглядывает его. Кроссовки. Футбольные шорты. Другая треклятая белая футболка. Боже ж ты мой, он в футбольной команде. Он начинает составлять в голове заголовки. ШОКИРУЮЩИЕ НОВОСТИ! Местный учитель-извращенец отстранен пожизненно. – Все... Все в порядке, – выдавливает он. – Ну, не слишком, поскольку это моя работа, научить их не позориться, – говорит Гарри, поднимая мяч. Только в этот момент Луи замечает серебристый свисток, висящий на его шее, подпрыгивающий на груди, когда парень поднимается. – Ты, – Луи сглатывает, – ты новый тренер, выходит? – Типа того, – отвечает Гарри. – Формально должность называется «ассистент инструктора». По большей части моя работа состоит в том, чтобы помогать с футболом. Но да, предполагается, что я должен предотвращать попадание мячей на парковку, так что можешь на меня поорать. В голове у Луи взрываются фейерверки и проходят парады: – А, да ничего страшного. Моя машина настолько убита, что это ей уже не навредит, – Гарри смеется. Луи не попадет в тюрьму. – Я не спросил в прошлый раз, но что ты преподаешь? – задает вопрос Гарри, подкидывая мяч в воздух и ловя его. – Драматургию, – отвечает Луи, следя глазами за перемещениями мяча. – То, э-э, происшествие, ранее, было частью попытки заинтересовать моих учеников оперой. Не слишком-то вышло. – Так, значит, ты отвечаешь за постановки пьес и все такое? – спрашивает Гарри, все еще играя мячиком. – Да, это я. Конечно, еще некоторые учителя помогают мне, с декорациями, например. Как правило, мы используем Найла Хорана в качестве звукорежиссера для мюзикла. Гарри оживился: – Найл – это который дирижер оркестра? Он крутой! Я, кстати, буду помогать ему иногда с кое-какой аудио аппаратурой в этом семестре, – он, наконец, ловит мяч и держит подмышкой. – Честно говоря, мне не особо есть чем заняться днем, так что я всегда рад помочь. Луи улыбается, словно его распорядок дня и список дел на год не изменились в этот момент: – Ну, я абсолютно безнадежен с электроникой, так что я буду чрезвычайно рад поэксплуатировать кого-то еще, помимо Найла. Гарри выглядит так, словно собирается что-то сказать, но с поля раздается крик: – Стайлс! Этот мяч что, укатился в Сибирь? Поторопись! Он поворачивается в сторону поля и кричит в ответ «Иду!», а затем вновь смотрит на Луи, шагая задом наперед: – Ну, тогда не стесняйся, эксплуатируй меня, когда тебе удобно, Луи Томлинсон, – говорит он с дерзкой улыбкой, прежде чем разворачивается и бежит обратно на поле. Луи сдерживает мини-приступ паники на какое-то время, чтобы полюбоваться видом. И только когда он приезжает домой, то пишет сообщение Зейну: он не студент. ты официально все еще более сумасшедший, чем я*
Кажется, что тут замешана какая-то высшая сила, поскольку Луи продолжает пересекаться с Гарри и в следующие несколько дней. Когда он заглядывает в приемную, чтобы забрать кое-какие бланки, Гарри там, прикрепляет расписание футбольных матчей на доске объявлений у стола. Когда он приходит после уроков к Найлу за нотами, Гарри просто торчит в каморке с ударными, забавляясь с какими-то барабанами. Каждый раз они по-дружески разговаривают, без всякого смущения. Луи списал бы это на тот факт, что спасение кого-то от смерти в коробке, полной проводов, неплохо топит лед в отношениях, но тут чувствуется что-то большее. Какая-то естественная легкость. Луи давно так не сходился с людьми, но каждый раз, когда он сталкивается с Гарри, он чувствует, как кусочки картинки становятся на свое место. Луи как раз идет, чтобы купить попить в своем любимом автомате, который на третьем этаже, когда это случается вновь. Он занимается своими делами, серьезно. Все, чего он хотел, – освежающий напиток, а вовсе не быть ослепленным одним видом Гарри в футболке с v-образным вырезом и закатанными рукавами, упирающегося одной рукой в автомат. Гарри красивый. Гарри очень-очень красивый. И это не новость. Когда же он прекратит чувствовать себя так, словно у него сотрясение мозга, при каждой встрече с ним. Это что, какое-то психофизическое условие, потому что они встретились в таком положении? Впрочем, может, у него просто повреждение мозга? Гарри настолько привлекателен, что Луи кажется, будто у него повреждение мозга. Это нехорошо. Часть Луи собирается развернуться и убежать обратно, по ступенькам, в его домик морской звезды, но он понимает, что сделать так не может, и его тянет вперед какой-то неизвестной силой, которую он не может понять. Повреждение мозга. Очевидно, повреждение мозга. – И снова здравствуйте, – обыденно говорит Луи, приблизившись настолько, чтобы Гарри мог расслышать. Тот поднимает голову в поисках источника звука и улыбается: – Я начинаю думать, что ты за мной следишь, – говорит он, а его глаза так и блестят озорством. – Черт, ты меня раскусил, – смеется Луи. – Я люблю прилипать к людям, которые напоминают мне о моментах унизительного общения с аудиооборудованием. Это мое хобби. – Я так и понял, – говорит Гарри, все так же улыбаясь. – Чисто случайно, у тебя нет еще одного хобби, которое заключалось бы в доставании застрявших в автоматах чипсов? Потому что у меня нет больше денег, а это должно было стать моим ланчем. Луи отводит, наконец, взгляд от лица Гарри, чтобы оценить масштаб трагедии, и, да, так и есть, в автомате застрял пакет чипсов. – А, да, – говорит Луи. – Этот коварный. Лучший выбор еды, но вечно в плохом настроении. Тебе нужно его перехитрить. – Хорошо, – отвечает Стайлс. – Продемонстрируй. Луи проделывал этот ритуал десятки раз, но никогда не задумывался, насколько абсурдно это выглядит для Гарри, стоящего рядом и выжидательно наблюдающего. К счастью, у Луи был большой опыт в области нелепостей. Он хватает автомат обеими руками, несколько раз сильно трясет, бьет ногой в левый нижний угол, а затем бедром – в правую сторону. Пакет чипсов падает с тихим шелестом поражения. – Ты изумителен, – благодарно говорит Гарри, и Луи глупо улыбается, делая шаг в сторону, чтобы дать тому забрать его еду. – И это весь твой ланч? – спрашивает Томлинсон. – У нас тренерская встреча через час, – пожимает плечами Гарри. – Не хотелось проделывать весь путь до своей квартиры только для того, чтобы развернуться и поехать обратно. Так что я подумал, что я просто перекушу в машине, что-то вроде того. – Абсурд, – говорит Луи, даже прежде, чем сам понимает, что принял решение. – Ты теперь один из нас. Пошли, будешь сидеть со мной. Лицо Гарри выражает чистейший восторг еще до того, как Луи задумывается над тем, чтобы отозвать свое предложение: – Да, конечно. У вас есть учительская? Я никогда не бывал в них. – О, Гарри, – отвечает Луи. – Нам нужно еще столькому тебя научить в этом мире.З
– Клянусь, если ты выйдешь оттуда в чем-то кожаном, я закрою тебя в каморке, – кричит Луи. Зейн корчит рожу двери, зная, что Луи сидит с той стороны, со своим салатом, занимая максимально возможное количество места за единственным столом учительской, вместе с Найлом и тем симпатичным футбольным тренером, с которым друзьями стал. С которым он подружился. Господи, мысли о сегодняшнем дне настолько его взволновали, что он путает слова и предлоги. Он встречается взглядом с самим собой в зеркале крохотной ванной комнаты и поправляет кожаную куртку на плечах, разглаживает воротник. Мужчина, наконец, уложил волосы так, как надо – творчески растрепанный, будто ненароком, начес, и он знает, как хорошо выглядит в этих брюках его задница. Так. Хорошо, ботинки, засунуть кардиган в сумку и окинуть себя последним взглядом, он готов. – Может, мне надеть очки? – кричит он через дверь, хмурясь на свое отражение. – Я хочу выглядеть… умным и взрослым, но я не знаю. Не слишком ли они хипстерские? – Зейн, милый, этому мужчине настолько безразлично, что ты можешь явиться к нему, напялив идиотские золотистые шортики, и он лишь поблагодарит тебя за то, что ты пришел на собрание, – говорит ему Луи. – А теперь выходи, прежде чем ты заработаешь себе растяжение чего-то. Я знаю, что ты корчишь гримасы зеркалу. Зейн вздыхает. Вообще, Луи прав. В конце концов, он решает оставить очки. Они как-то уравновешивают весь этот рокерский вид, что-то вроде «да, я резкий и загадочный, но также я читаю Байрона и люблю дорогие сыры». Он закидывает свою мягкую сумку на плечо и открывает дверь, в результате чего Луи мгновенно роняет вилку. – О Боже, – стонет он. Найл, рядом с ним, присвистывает. – Не начинайте, – отрезает Зейн. – Вы, оба. – Прости-прости, – говорит Луи, массируя виски пальцами. – У меня просто перед глазами воспоминания о боевых действиях с прошлого раза. Мне придется провести остаток дня в попытках подавить подростковый сексуальный бунт из-за вот этого. Ты хочешь, чтобы тебя арестовали? – Все не так плохо, – бормочет Малик, садясь на стул. – Ты выглядишь так, словно вышел из какого-то клипа, – фыркает Луи. – Ты знаешь, что сегодня за день, – отвечает Зейн. – Это тебя не оправдывает! – А что за день? – футбольный тренер – Гарри, кажется, – спрашивает, щурясь на них с Луи, попеременно, над своей пачкой чипсов. – День Пожарной Безопасности, – он, Луи и Найл говорят хором, Луи с интонацией ужаса, а Найл - с полным ртом картошки. Гарри лишь смотрит на них. – Видишь ли, дорогой Гарри, – говорит Луи, – когда один мужчина любит другого очень-очень сильно… – Заткнись! – восклицает Зейн. Он чувствует, как его уши краснеют. – Я просто собирался рассказать ему историю! – возмущается Луи. – Не надо, – отрезает Зейн. – Ты рассказываешь ее не так. – Неправда! – восклицает Томлинсон, пытаясь выглядеть как можно более оскорбленным. Он подмигивает Гарри, который с трудом подавляет улыбку. Другой реакции от него не следует, и Зейн благодарен тому, что даже несмотря на то, что Луи самый настоящий засранец, он не заводит себе друзей-гомофобов. – Я рассказываю ее с выразительностью и театральностью, которые она так заслуживает, как человек искусства. – Кто тут имеет дело с книгами, ты или я? К тому же, она всегда звучит глупо из твоих уст! – говорит Зейн. Он смотрит вниз, гладя пальцем ручку своей чашки. Он слишком много времени провел в туалетной комнате. Его кофе остыл. – А она не глупая. – Хорошо, тогда, – отвечает Луи. – Рассказывай ты. – Ага, – соглашается Гарри. Он кладет локти на стол и опирается подбородком на руки, совершенно забыв про чипсы, лишь выжидающе глядя на Зейна. Тот тяжело картинно вздыхает, не дай бог, кто-то поймет, что он проводит большую часть жизни в ожидании, пока кто-либо поднимет эту тему. Это его любимая история, и Зейн знает, что Луи расскажет ее, если он сам не начнет. – Ну, – начинает Зейн, – все началось год назад. Это был… – Конец сентября! – влезает Луи. – Первая прохлада в воздухе, казалось, предвещала новую… – Я рассказываю. – Точно, прости, – говорит Луи, улыбаясь ему. – Продолжай. – В общем, – продолжает Зейн. – Это было приблизительно год назад. Я взял в библиотеке старую книгу Йейтса, ну, поэта, знаешь? В общем, я вернул ее, и неделю спустя понял, что оставил в ней фотографию своей матери, так что я пришел в библиотеку, чтобы найти ее и забрать, только вот книги не было. В библиотеке стало заканчиваться место на полках, так что они решили продать часть старых книг, чтобы освободить место для новых. И кто-то купил именно ту книгу и заплатил наличкой, так что я даже не мог узнать его имя. Несколько месяцев спустя, я сидел в своей квартире и смотрел телевизор, когда кто-то постучал в дверь. Я думал было даже не открывать, поскольку никого не ждал. Не знаю, почему я все же решил открыть дверь, но, тем не менее. И за ней был этот… мужчина. Зейн чувствует, что начинает улыбаться, не кому-то конкретно, а стене напротив и воспоминаниям о теплых руках и широкой улыбке. Он знает себя, свой мозг, и знает, что может слагать поэмы в честь Лиама часами, если кто-нибудь ему позволит. Однажды он напился и провел всю ночь, сгорбившись над кофейным столиком Луи, пафосно изрекая то слюнявые стихотворные цитаты, то пространные описания формы губ Лиама. Луи так никогда до конца и не оправился от «травмирующего жизненного события» и все еще дергается каждый раз, когда кто-то произносит слово податливые. Зейн научился сдерживать большую часть всего этого в себе, несмотря на то, что это его личный неоконченный литературный шедевр. Он погружается в события той ночи уже в миллионный раз. Кажется, будто они поистрепались по краям, поношенные и удобные, он сам, босоногий, в испорченных отбеливателем спортивках, и Лиам, в тусклом свете коридора, в футболке, воротник которой немного съехал на одну сторону. – Он был прекрасен, – рассказывает им Зейн. – Эти большие карие глаза, глядя в которые можно было сказать, что он самый милый человек в мире. Просто стоял на моем пороге, в джинсах и футболке, улыбаясь так, словно мы знали друг друга всю жизнь, и протягивая мне фотографию моей мамы. Он сказал, что купил книгу несколько месяцев назад, но увидел фотографию только на этой неделе, и подумал, что я, наверное, захочу получить ее обратно, поэтому пошел в библиотеку и взял у них мое имя и адрес. И я просто… пялился на него до того момента, пока он не запихнул фото мне в руку, и я с трудом выдавил из себя благодарность, пока он еще был тут. А потом он просто ушел, и только спустя десять минут я понял, что не спросил, как его зовут. Идеальный мужчина появляется на пороге моей квартиры – красивый, милый, читает Йейтса, чтоб его, – а я, идиот, просто позволил ему уйти. И вот, как раз перед рождественскими каникулами, прямо перед школой взорвался трансформатор, и приехали пожарные. Одного из них послали удостовериться, что никто из учеников не ранен, и это был он. В полной пожарной экипировке. И он вспомнил меня. Прервал свое занятие и подошел, чтобы поговорить, пожал мою руку, извинился, что не представился ранее, и сказал, что его зовут Лиам Пейн. – И тогда, – вклинивается Луи, – ты решил, что путь к его сердцу лежит через создание экстренных ситуаций, для оправдания вызова пожарных, а не через приглашение на ужин, как у нормальных людей. – Когда ты так это подаешь, все звучит хуже! – говорит Зейн, зыркнув на друга. – Я даже не знаю, нравятся ли ему мужчины! Это… это судьба. Это мои «Гордость и предубеждение», понятно? И у меня есть только один шанс, и я точно знаю, что не собираюсь все испортить, сделав первый шаг слишком рано. Я, ну, знаете, лишь немного подталкиваю судьбу. – Ты также можешь все испортить, если он подумает, что ты поджигатель. Огромный недостаток в глазах человека, который зарабатывает на жизнь спасением людей из пожаров, – парирует Луи. – Джейн Остин никогда не пыталась устроить взрыв в лаборатории. – Ты не докажешь, что это был я, – отвечает Зейн. – Слушай, я просто говорю о том, что это все не может быть совпадением. В один прекрасный момент все сложится именно так, как нужно, и ладно, да, возможно, мне придется покурить под парочкой детекторов дыма, чтобы это случилось. Я всего лишь человек, Луи. Кто я такой, чтобы спорить с судьбой? – Боже мой, – наконец произносит Гарри. А затем наклоняется вперед и спрашивает: – Чем я могу помочь? – О нет, – стонет Луи и трет глаза под очками. – Не поощряй его! – Но это же великолепно! – восклицает Гарри. – К тому же, разве ты не слышал? Я поощряю не его, я поощряю судьбу, ты, Скрудж. – Я не Скрудж, – фыркает Луи. – Я реалист. – Нет, ты Скрудж! Ты Эбенезер Томлинсон, – со смехом соглашается Зейн, и Гарри смеется вместе с ним. Луи смотрит на первого так, словно хочет удушить шарфом, отчего Малику еще смешнее. – Самый большой Скрудж в мире! – добавляет Гарри. – Он мне нравится, – отмечает Зейн, протягивая кулак кудрявому, и тот сразу же отбивает. – Я думаю, мы отлично поладим. – Прекрасно, теперь у меня два слабоумных друга-романтика, которые разбрасываются своими чувствами, – вздыхает Луи. – Так не пойдет. Найл, скажи мне, что тебе все также пофиг на все, кроме как откуда заказывать еду в следующий раз? – Я думаю, вы все ненормальные, – говорит Найл, пожимая плечами. – И ты тоже, Луи. Ты ненормальный, потому что тебя это так сильно заботит. – Отвали, Хоран. Тот лишь вновь пожимает плечами и возвращается к своей картошке фри. – В общем, как я говорил ранее, прежде чем меня грубо прервали, – говорит Луи, с достоинством, по его мнению, поправляя очки, и переключая внимание обратно на Гарри. – Суть всего этого в том, что раз в семестр проводится день Пожарной Безопасности, и к нам приходит парочка пожарных, чтобы напомнить, что нельзя поджигать мамины занавески и все в таком духе – это не идея, Зейн, если что, – ау! Зейн лишь улыбается, в ответ на шоу, которое устраивает Томлинсон, под столом потирая голень, пострадавшую от удара Зейна ногой. Справедливость восторжествовала. – Они всегда присылают Лиама, потому что он хорош с учениками, – говорит он Гарри. – Он просто очарователен. – Он сексуальный, – добавляет Луи. – Они западают на него почти так же, как и на тебя. – И я не могу их в этом винить, – говорит Зейн. – Я не знаю, было ли это о твоем пожарном или тщеславии, но, в любом случае, фу. – Ты настолько же тщеславен, насколько и я, и сам прекрасно это знаешь, – отвечает Зейн. – Не заставляй меня вспоминать о Бибо, потому что я могу. – Я не знаю, о чем ты, – говорит Луи, награждая его ответным пинком под столом. Он смотрит на телефон, проверяя время. – Ну, если мы не уйдем вскоре, то ты пропустишь шанс поговорить со своим мужчиной перед собранием и, несмотря на то, что я ненавижу эти сборища, я обожаю наблюдать, как ты расплываешься в теплую заикающуюся лужицу. – Заткнись, – говорит Зейн, но когда встает со стула, то чувствует, что его сердце уже где-то в горле. Это смешно, правда, потому что он разговаривал с Лиамом уже десятки раз до этого. Раз, когда затопило подвал, еще дважды, когда кошка Луи застревала на дереве. Они очень мило поговорили о потолочной плитке в тот раз, когда кто-то – Зейн не будет называть имен – оставил анонимную жалобу на то, что огнетушители в его коридоре не соответствуют нормам. Они хорошие знакомые. У Зейна много хороших знакомых. Он взрослый мужчина и точно не краснеющая, черт возьми, девственница, ни в каком смысле. Так что это абсурд, что к тому моменту, пока они доходят до театра, и Зейн видит Лиама в футболке и нижней части его пожарного костюма, его мозг перестает ясно соображать. – Давай, – говорит Луи, подталкивая Зейна в направлении Лиама. – Иди и поздоровайся. – Ага, – отвечает Зейн. Он расправляет плечи. Он может это сделать. Он ходячий секс. И не такие падали у его ног. Он спускается по проходу, в то время как остальные занимают места в первом ряду. Лиам разговаривает с одним из своих коллег, выглядя как прекраснейший в мире соседский парнишка. Только в костюме пожарника. Зейн задумывается, что он такого сделал в жизни, что его так наказали. Он несколько дней репетировал, что именно скажет. Повторял слова перед зеркалом тысячу раз, отработал мимику при произношении. Идеальная фраза для начала разговора, умная, но небрежная, и достаточно смешная, чтобы быть интригующей. Когда он поднимается на последние несколько ступенек, Лиам поворачивается и видит его, улыбается, и Зейн под дулом пистолета не вспомнит, что, черт подери, собирался сказать. – Привет, – глупо говорит мужчина. Он не чувствует своего лица. – Привет, Зейн! – отвечает Лиам, пожимая ему руку. – Как ты? Он не знает. Зейн не знает, как он. – Да ничего, – выдавливает он. – Приятно слышать, – говорит Лиам, и он, кажется, говорит это искренне. – Готов к собранию? – Одно и то же каждый семестр, правда? – Зейн слышит себя, словно со стороны, и мгновенно хочет забрать эти слова обратно, потому что, ну, какого черта, он сказал это? Это прозвучало совершенно по-свински с его стороны. Впрочем, Лиам лишь смеется: – Верно подмечено. Я люблю разговаривать с детьми, но, между нами говоря, меня уже немного подташнивает от чтения этих карточек. – Здорово, – говорит Зейн. – Ну, мне пора. Лиам выглядит немного расстроенным, но язык Малика прилип к небу, и он уже начал медленно пятиться. – О, ну хорошо, – говорит Пейн. – Было приятно повидаться. Зейн разворачивается и мчится обратно по проходу, думая о том, что у него дома в холодильнике стоит бутылка водки. Вот оно. Он так ждал этого, всю неделю, и, черт, снова так опростоволосился, потому что он всегда так делает, потому что он может кого угодно затащить в постель, только не того, кто на самом деле ему нужен и важен. На нем должны ставить опыты, серьезно. С ним просто что-то не так. – Как все прошло? – спрашивает Луи, как только Зейн садится между ними с Найлом. Гарри наклоняется вперед на своем кресле, по другую руку от Луи. – Отстаньте от меня, – говорит Зейн, стараясь, чтобы его голос не звучал настолько же жалким, насколько он себя чувствует. – Ты сказал ему, что спустился бы по его шесту? – вопрошает Луи. – Заткнись, – отвечает Малик. – Он попросил взобраться по твоей лестнице? – не сдается Луи, тыкая его в бок. – У тебя несмешные шутки. – Попросил бы его показать свой шланг, – вклинивается Гарри, и Томлинсон выглядит так, словно выиграл какую-нибудь дурацкую лотерею. – Я надеюсь, вы все сдохнете от дизентерии, – оповещает он их. По крайней мере, думает Зейн, похоже, что не один он теперь барахтается в этом море отчаяния. Он видит, как Луи смотрит на Гарри, как его локоть свисает с подлокотника к Стайлсу, как он смеется, когда кудрявый наклоняется и говорит что-то ему в ухо посреди общего разговора в компании. Еще рано говорить об этом, правда, но он мысленно делает пометку, назначая день неминуемого падения Луи где-то на ближайшее будущее. * – использована цитата из русскоязычного перевода книги «451 градус по Фаренгейту» переводчика Т. Шинкарь.