Держаться за воздух

Закрывая за собой дверь дома в Северном Ванкувере, Сашка не чувствовал ничего. В руках его была всего одна сумка — та, с которой он приехал сюда год назад, к Киншеву. Любви до конца жизни не получилось. Несмотря на отчаянные попытки их обоих, построить что-то новое на руинах прежних отношений, болезненных, больных, пропитанных зависимостью друг от друга, категорически не выходило. Зависимости Сашка больше не хотел, ее и так было слишком много в его жизни. Куда больше ему нужны были свобода и воздух, которые он так хотел получить, покидая, наконец, Россию. Он не учел, что строить отношения в другой стране сложнее в тысячу раз. И дело было вовсе не в совершенно другом быте — к комфорту Канады привыкаешь быстро, особенно если ты молод и не страдаешь патриотизмом и тоской по Родине. Ему не хватало возможности сбежать хоть к кому-то, когда находиться в одном доме с Киншевым становилось невыносимо. Да, здесь была Ленка, понимающая, порой даже слишком, умеющая вправить мозги, когда это требовалось. С ней можно было просто напиться, не разговаривая, не изливая душу, после чего становилось немного легче. У Ленки был один недостаток — она не была Киром. Когда его стало так отчаянно не хватать, Сашка не помнил. Наверное, это случилось, когда спустя полгода, в течение которых они почти не общались, Беркутов позвонил ему и попросил приехать. Орловский сорвался к нему тут же, даже не уточняя зачем. Только схватил все ту же сумку с тумбочки в гостинице, в которой они с Киншевым решили провести выходные, и первым же рейсом улетел в Бостон. Макса в маленькой квартирке неподалеку от студии, где работал Кирилл, не оказалось. Его вещей — тоже. Они пили вдвоем всю ночь, лежа прямо на полу, смотрели в потолок и молчали до самого утра, пока Сашке не пришла пора улетать обратно в Ванкувер. Не к Киншеву, о котором за те сутки он даже не вспомнил — его ждало собеседование в одном местном журнале. Голос Кира, болезненно-насмешливый и тихий, он услышал, когда взялся за дверную ручку. «Знаешь, что сказал Макс, когда уходил? Он сказал, что я люблю тебя» «А ты любишь?» — Орловский не был уверен, что хочет услышать ответ на этот вопрос. Что его тогда остановило от звонка чертовому Топилину, он не знал. «Я не знаю» С того дня они стали общаться куда чаще, переписываясь почти каждый день и болтая о всякой ерунде. Но тот разговор не поднимали ни разу. Казалось, что он и вовсе забылся — в конце концов, чего не скажешь, когда на душе раздрай, а человек, с которым ты прожил почти десять лет, закрывает за собой дверь. Киншев, наблюдая за тем, как он собирает нехитрый скарб в свою сумку, сказал, что во второй раз сходиться им не стоило. Сашка был с ним полностью согласен. В этот раз не было ни истерик, ни скандалов. Они расходились спокойно, понимая, что ничего больше сделать не могут. Слишком разные, слишком взрослые по отношению к себе прежним. Львиные ворота встретили огнями и шумом машин, запахом залива и холодным, ванкуверским ветром. Сашке нравилось это место, нравился вид на Стенли-парк и горный кряж, он даже хотел остановиться ненадолго, перевести дух. Но таксист был неумолим, увозя его в сторону Ричмонда и аэропорта. И пожалуй, в глубине душе он был ему благодарен. «Я приеду» — без вопросительного знака смотрелось как-то слишком нагло. Но Сашка не был уверен, что готов услышать отрицательный ответ. «Адрес прежний» Через девять часов его оглушил шум многолюдного Логана (1). *** Беркутов открыл сразу же, на удивление бодрый и собранный, несмотря на неприлично раннее утро (а точнее, на позднюю ночь) — часы показывали начало четвертого. — Без выпивки? — поинтересовался с усмешкой, хотя Сашка был готов поспорить, что слышит в его голосе уже знакомую болезненность. — Без. — Хорошо. «Вот и поговорили» — хмыкнул про себя Орловский, продолжая стоять посреди коридора — в квартиру Кирилл его приглашать не спешил. — Мне снять номер в отеле? — он постарался, чтобы звучало непринужденно, хотя видят боги, на душе неприятно скребло от этой отстраненности и холодности. В конце концов, он не просил любви, не собирался спрашивать про чьи-либо чувства. Он даже не был уверен, что хочет каких-либо отношений. Просто ему нужно быть здесь. — Если собираешься хоть когда-нибудь вернуться к Киншеву — да. Орловский покачал головой — не собирался. В одну реку не входят даже дважды, про трижды и речи идти не может. «Боже, Кир, почему мы не можем поговорить об этом сидя? — устало подумал он, приваливаясь бедром к комоду. И ответил сам себе: — «Потому что ты болен Киншевым. Был болен» — Я не люблю его больше, — Сашка не был уверен, что этого достаточно. Он вообще ни в чем не был уверен. Все, чего ему хотелось — это сесть. А лучше лечь и проспать часов двадцать, потому что перелет выдался тяжелым, потому что перед глазами все еще стоял заплаканный Дэни, не желающий, чтобы он уходил. «Ты всегда можешь приехать к нему, если захочешь» «Я ему никто» «Ты его ягуар, помнишь? Приезжай, когда… отпустит» — Киншеву тоже больно, им обоим больно, несмотря на то, что любовь кончилась. «Приеду» Прикосновение чужих пальцев к руке, все еще сжимающей ручку от сумки заставляет очнуться. Ненадолго, потому что в следующий миг дыхание перехватывает, когда Кир целует в висок и только после этого мягко касается губ. Совсем не так, как привык Орловский, но ему нравится. По-настоящему нравится надломленная нежность, запоздалая, теплая, длящаяся всего пару секунд, потому что им обоим некуда торопиться. — Поедешь со мной в Мексику? Вопрос заставляет открыть глаза и сжать в ладони чужие пальцы. В Мексике жарко и все говорят на испанском, которого Орловский не знает. — Надолго? — вопрос звучит глупо хотя бы потому, что это не так уж и важно. Просто нужно знать, нужно ли покупать еще одну сумку для вещей, более подходящих для горячего мексиканского солнца. — Пока не надоест. Или не кончатся деньги. Что ж, такой ответ Сашку вполне устраивает. Когда Кир целует его снова, он чувствует, что вернулся домой.