Держаться за воздух

Весь предыдущий вечер и сегодняшнее утро в доме Киншевых царили суматоха и ажиотаж. Почти все присутствующие взрослые метались по комнатам с нездоровым маньячным блеском в глазах. Дети с веселым визгом вносили в это хаотичное движение свою шумную разноцветную струю, подражая взрослым в их поисках неизвестно чего неизвестно где. Прекратилось все это как по мановению волшебной палочки, точнее, с появлением в доме хозяйки. Маргарита Киншева одним царственным взмахом руки и властным тоном уничтожила возникшую было анархию в зачатке. — Да здравствует Королева-мать, — с явным облегчением в голосе пробормотал Ростислав, в изнеможении развалившись на диванчике. — Уж не твоими молитвами я здравствую, — хмыкнула Маргарита, оценивающе окидывая взглядом сына. — И вообще, ты собираешься приводить себя в порядок? Я понимаю, творческий человек и все такое, но родной брат не каждый день женится. И да, твоя самая большая слабость удостоит нас своим посещением? — Я приглашал, — отозвался Ростислав, не собираясь двигаться с места. — Но он отказался под предлогом того… В общем, отказался. — Отлично, меньше вероятностей скандала, — меланхолично отозвалась женщина. — Вот примерно так и звучал его ответ. — Все же, Саша — умный мальчик. Ну или стал таковым, — не удержалась от подколки Маргарита, бросив очередной красноречивый взгляд на сына, одетого вместо в подобающего случаю костюма в застиранную футболку и джинсы. Сама она уже представляла собой образец великосветской дамы — волосы аккуратно уложены, а платье винно-красного цвета лишь подчеркивало ее красоту зрелой, уверенной в себе женщины. Вместо ответа младший Ростислав лишь театрально громко вздохнул и покинул насиженное место, чего собственно женщина добивалась, и отправился в комнату для приведения себя в в подобающий предстоящему празднику вид. Он уже почти полностью оделся, и вдевал положенные случаю и статусу запонки в манжеты светлой рубашки, когда его словно прибило к полу при всплывшей мысли об Орловском. Прибило внезапным осознанием всей ситуации в целом. Ощущения прямо сказать было не из приятных. Вот у тебя радужное настроение и через несколько часов свадьба старшего брата, а потом вдруг понимаешь, что стоишь на краю глубокого разлома. И пошевелиться смерти подобно. На одном краю он сам, его работа, благополучная жизнь бисексуала, не особо скрывающего свое пристрастие к людям одного с ним пола, будущее его сына Дани, а на другом краю его любовь-одержимость Орловским. Сам же разлом по сути все то, что составляет смысл жизни самого Саши. И что в этой ситуации можно сделать? Полный мрак и пустота в мыслях. Перешагнуть разлом почти немыслимо. Для этого кому-то из двоих придется пожертвовать огромным куском жизни. И Ростислав не мог со стопроцентной уверенностью сказать, что он сможет, что это будет в его силах. Это был пат. И как выбираться — неизвестно. Лишь заново расставить фигурки на шахматной доске, но кто окажется в силах признать поражение? Орловскому нет смысла ехать с ним в Канаду, с какой стороны не посмотри — тут у него была вполне сложившаяся и, в целом, неплохая жизнь. Хорошая работа, благосклонный начальник, с которым и роман закрутить можно, при отсутствии приличных вариантов, коим Рос, без лишней скромности, считал себя. Тот же Кир, в конце концов, верный друг, готовый примчаться куда угодно и когда угодно. А что мог предложить ему Ростислав? Жизнь в другой стране, с чужим ребенком, без семьи и друзей, к которым можно сбежать, хлопнув дверью, в случае ссоры. Взрыва мозга не произошло, хотя выхода из данной ситуации, на первый взгляд, не было. Сдаваться было рано, но и плюсов за которые можно было зацепиться тоже не было. Ведь если разбирать все происходящее между ними, то что имеет место быть? Любовь была, если честно положить руку на сердце, в прошлом, причем далеком и юном. А сейчас — полтора свидания, старые обиды и изнасилование. Прекрасный набор для начала новой жизни… От тяжких дум его оторвала Ленка, без стука вошедшая в комнату и явно оценившая пустой взгляд, устремленный куда-то мимо зеркала: — Да, Киншев, если ты такой перед свадьбой, что с тобой в случае похорон каких-нибудь будет? О чем задумался, свет очей моих? — О вечном, Хелен, о вечном, — пребывая в плену своих мыслей отозвался Ростислав. — У-у-у… — протянула девушка, и понятливо закивала головой. — То бишь об Орловском, я правильно поняла? — В точку. Он ведь не поедет со мной, Лена. А я не смогу вернуться сюда. Из-за Дани и дурацких веяний, когда убить гея легче, чем понять его и оставить в покое. — Во-первых, Рос, я тебе сейчас открою одну великую тайну — нормальные взрослые люди при возникновении спорных вопросов и проблем, обычно — внимание — раз-го-ва-ри-ва-ют. Ну и во-вторых, я бы тоже с тобой никуда не поехала. - И как ни странно бы тебе это было бы слышать… Я бы сам с собой тоже никуда не поехал. Потому и настроение соответствующее, подруга моя. — Почему же странно? Вполне себе планомерный вывод, который происходит в тот самый драгоценный момент, после которого и начинается взросление. У большинства, правда, подобное случается, когда прыщи последние сходят, но мужчины никогда не отличались быстротой в развитии. Ростислав невесело хмыкнул: — Умеешь ты, Хелен, поделиться позитивом… — Какой уж тут позитив… Кризис, инфляция, война на Ближнем Востоке, эбола в Африке. Жизнь — боль, Киншев, смирись. Пошли уже женить твоего брата, о проблемах с некой мужской задницей подумаешь позже. — Ты украла мои слова, Александрова. Как тебе не стыдно, — цокнул языком Ростислав. — Будь у меня стыд, я бы не пошла в журналистику, — парировала девушка, равнодушно пожав плечами, и вытолкала друга из комнаты. В свете последних событий, тем более что и Лена была рядом и не давала забыть, что они на празднике, Ростислав довольно искренне запер ненужные мысли на замок в темной кладовой сознания. Получилось, правда не то, чтобы слишком хорошо — он то и дело отвлекался на посторонние мысли, отчего и улыбающийся Никита, и красавица-невеста, и свадьба в целом были лишь отвлекающими факторами, но не более. Ростислав немного пришел в себя уже по приезду в ресторан, вот только самой ясной мыслью в этот момент стала: «Какого черта я сижу тут и жую сопли, когда все гораздо проще?» Он уже начал пробираться к выходу, когда чьи-то наманикюренные пальцы легли на его предплечье. — Далеко собрался, милый? — преувеличенно заботливо спросила Маргарита. — Сбегаем со свадьбы старшего брата? — Мам, мне уйти нужно, прямо сейчас. У Никиты и без меня компания просто отличная, — он кивнул в сторону брата, обнимающего Софи, в окружении поздравлявших его многочисленных друзей и однокурсников. — Что, мысли мучившие тебя половину дня наконец оформились в действие? — понимающе усмехнулась женщина. Затем, похлопав сына по плечу, она наклонись поближе к его лицу и сказала: - Иди, мой блудный сын, жду тебя… со щитом или на щите. В ту секунду, пока Рос пребывал в некотором замешательстве, она успела раствориться в толпе празднующих. Оглянувшись на выходе, Ростислав поймал глазами серьезный взгляд матери и поднял вверх два пальца. Она медленно опустила веки, молчаливо его благословляя. Ростислав увидел как шевельнулись ее губы в немом послании: «Удачи тебе!» *** На окончание незапланированной рабочей субботы Сашка уже не надеялся и вполне серьезно думал, что до машины придется добираться чуть ли не ползком. Рабочая неделя выдалась не просто ужасной — адской в худшем смысле этого слова, еще и Марк на целых две недели уехал по делам в Москву, отчего в издательстве царил полный бардак. Засыпая на ходу, Орловский таки добрался до парковки и уже подходил к своей машине, когда позади послышался до боли знакомый голос, окликнувший его. — Киншев, — выдохнул он и медленно развернулся. — Что ты здесь делаешь? — Поговорить решил, — коротко ответил тот. — Ростислав, давай не сегодня, а? — проговорил Сашка, с трудом подавив желание привалиться к дверце машины. — Я устал, у меня болит голова и спина, я хочу домой, проспать ближайшие сутки. И на долгие разговоры с выяснением отношений нет сил. — Я не буду ходить вокруг да около. Как ни странно буду краток, — Киншев сделал шаг вперед, оказавшись почти впритирку с Сашей. — Просто хотел чтобы ты знал… Я сожалею и прошу прощения за всю ту боль, что причинил тебе. И… — Ростислав запнулся, немного помолчал, подбирая слова. — В общем… — Эй-эй, Киншев, притормози, — почувствовав одну руку Ростислава на своем запястье, и увидев, как вторая потянулась к его шее, Орловский отшатнулся и возмутился: — Ты что творишь, день на улице, а мы не в твоей Канаде… Но Киншев, кажется, выпал в свою вселенную, что в данный момент не включала в себя окружающий их мир. Он все же обхватил ладонью шею Орловского и властно притянув того к себе и не отводя серьезного взгляда, стал говорить: — Если бы существовала такая возможность, Саш, то я бы вернулся в те дни и искал бы тебя до тех пор, пока не нашел. Я подумал, что раз ты так поступил, значит ты сделал свой выбор, значит так будет лучше для нас обоих, для тебя… Но я так и не смог, слышишь? — Кин говорил совсем тихо, так, как никогда до этого. — Перестать думать о тебе так и не смог. Твой запах въелся во всю мою одежду, в саму квартиру, ты врос в мою жизнь. Прикасаясь к кому-то, я больше всего хотел почувствовать твое тело, твои руки на своей шее, твои поцелуи, услышать твой голос, — пальцы Ростислава невесомо скользнули по запястью. — Прости меня за то, что я сделал с тобой. Тут Киншев отпустил Сашу и сделал шаг назад. Уходя, он негромко, почти одними губами, сделал контрольный выстрел, произнеся: «Ты - яд, который течет в моих венах. И лечиться бесполезно.» Пока Орловский с ошарашенным видом пытался переварить вываленные на него откровения, Ростислав исчез. — Ну охуеть вообще, — выдал он наконец и сел в машину, ощущая себя так, будто его ударили по голове чем-то тяжелым. Давно он не слышал от Киншева НАСТОЛЬКО пафосных, проникновенных речей. А если подумать — и никогда толком, не считая красивого жеста с песней со сцены. Как он доехал до дома, Сашка почти не помнил — перед глазами все еще стоял отчаянный взгляд Кина, на щеке еще чувствовалось его дыхание, такое знакомое, родное и теплое. Что на того нашло, Орловский так до конца и не понимал, cил хватило лишь на то, чтобы захлопнуть дверь, пройти в свою комнату и рухнуть на кровать. «Твои руки, твои поцелуи, твой голос…» — эти слова продолжали крутиться в его голове снова и снова. Эти слова задели внутри парня что-то, заставили подняться с постели и метаться по квартире, словно зверя по клетке. Слишком много осталось там, слишком много поцелуев осталось в проклятом прошлом, которое стоит забывать, когда сжигаешь все мосты. «Ты - яд, который течет в моих венах» — Твою мать, Рос, зачем ты мне все это сказал? — схватив брошенный на полке телефон, Сашка набрал въевшийся в память номер и, дождавшись когда на том конце поднимут трубку, коротко спросил. — Киншев, — дождавшись согласного звука, он быстро добавил, отрезая все пути к отступлению: — Приезжай. Сейчас. Киншев с минуту неверяще смотрел на телефон в своей руке. Потом абсолютно по-детски издал какой-то невнятный звук, отбросил телефон, заметался по комнате в поисках непонятно чего. Резко остановился, шумно выдохнул и, схватив увиденные наконец ключи от отцовской машины, ринулся из дома. Дорога до квартиры Орловского заняла считанные минуты. Вся дорога слилась в один общий серый неясный фон и лишь дверь знакомой уже квартиры приобрела четкие очертания и яркость красок. Долго ждать не пришлось — Сашка открыл почти сразу же, словно все это время ждал его у двери. Он выглядел непривычно взъерошенным, напряженным и уставшим, но очень домашним. Ростислав жадно вгляделся в родное лицо, въевшееся глубоко в кровь, так что и полным переливанием не спасти. Правильные слова нашлись у него недавно. Орловский и был тем ядом, которым отравлен не только его разум, но и плоть, кровь и душа. Не избавиться, не отмыться, не вылечиться. Сашка стоял, вцепившись пальцами в тумбочку, не зная что делать дальше. По хорошему, нужно закрыть дверь, захлопнуть прямо сейчас, отключить телефон и забыть все, что произошло, как очередной лихорадочный сон. По крайней мере на сегодняшний день, чтобы сгоряча не натворить дел, о которых с утра будет очень стыдно. Поймав эту мысль, Сашка даже усмехнулся. Не будет. Сжигать балки от мостов нужно было раньше, чтобы нельзя было перепрыгнуть через боль и обиды, наступить на полусгоревшее перекрытие прежней любви. Все это нужно было делать после первой же случайной встречи, а не сейчас, когда зашкаливает пульс и больше всего хочется прыгнуть с обрыва в горную реку. — Какая-то длинная у нас пауза, — нашел в себе силы хмыкнуть Орловский, прежде чем вцепиться в воротник киншевской куртки, притянуть к себе и впиться жестким поцелуем в губы. Ответный поцелуй был не менее страстным жарким и жадным. А еще жаднее были чужие руки, раздевающие и одновременно дарящие забытую ласку, которую тело слишком охотно впитывало. Все произошедшее далее Орловский, мысленно презрительно фыркнув «объяснения как в дамских дешевых романчиках», мог бы обозвать любовным угаром. А Киншев даже размышлениями не заморачивался, для него куда важнее в этот момент были ощущения. Его заворожило ощущение гладкого горячего тела под своими ладонями. Такого знакомого и незнакомого одновременно. Хотелось вспомнить, познакомиться с новыми черточками лица и тела. Пробежаться пальцами по влажной коже, провести языком, чтобы вспомнить восхитительный вкус утраченной когда-то по глупости и юношескому максимализму любви. Внезапно Орловский запустил пальцы в его волосы и ощутимо потянул, отстраняя от выцеловывания собственной шеи. Посмотрел долгим нечитаемым взглядом, словно оценивал или решал что-то для себя, и впился жестким горячим поцелуем в губы, прикусив нижнюю и толкнувшись языком в глубину рта. При этом еще и умудрялся шептать что-то в коротких перерывах между поцелуями, но что именно, Ростислав так и не понял, уловил лишь отчаянное и жаркое: — Как же долго, блять… О чем это было сказано, в другое время Киншев бы наверное не понял. Но сейчас они были на одной волне, и Ростислав, на мгновение оторвавшись от Саши, откликнулся согласным шепотом: — Непростительно долго… — сильнее вжимая того в кровать и лихорадочно дергая пуговицу на его джинсах. Футболки на Сашке не было давно — она осталась где-то в коридоре, там же где его пиджак, оставшийся после свадьбы. Рубашку же, сумасшедше выдирая пуговицы из петель, пытался стащить в данный момент Орловский, постоянно при этом отвлекаясь на поцелуи губ, подбородка и шеи. Как они вообще умудрились в итоге раздеться, Киншев так и не понял, более-менее придя в себя лишь от тихого стона Сашки, когда он наконец вошел в его тело. Лелея надежду на то, что хоть сегодня не причинил боли, Ростислав попытался замереть, давая тому время привыкнуть и приспособиться. Но Орловский в отличие от него был более несдержан. Вцепившись в плечи Киншева, он что-то невнятно прошипел и двинул бедрами навстречу, прогнувшись в пояснице, и при этом так проникновенно застонал, прикрыв глаза, что Ростислав понял — он снова пропал, как и тогда, много лет назад. Они оба изменились, стали взрослее, в глазах уже давно не было того, почти подросткового максимализма и налета наивности, но вот лихорадочный блеск, когда они занимались любовью, не делся никуда. Понятное дело, что Киншев не соблюдал целибат все эти годы, поначалу он вообще отрывался по полной, почти без разбора трахая все, что двигалось. Все прекратилось резко и сразу, когда он понял, что никто из них не заменит настоящего, да и рождение Дани перевернуло его жизнь с ног на голову. А вот сейчас, яростно втрахивая Орловского в кровать, Ростислав не понимал, как он смог прожить вдали от своего единственного счастья. Единственного человека, который держал его сердце в своих руках. — О, черт… — вырвалось у Сашки, когда непривычно яркое для хмурой весны солнце разбудило его и заставило повернуть в голову в сторону того, кто спал рядом. Киншев, спокойный, умиротворенный, уткнувшись лицом в подушку, обнимал ее, едва прикрыв бедра покрывалом. Припомнив прошедшую, весьма бурную ночь, он хмыкнул, потянулся и опустил ноги на пол. Ростислав завозился тут же, бездумно пошарил рукой по месту рядом с собой и, наткнувшись только на сбитое в ком одеяло, распахнул глаза и тихо поинтересовался: — Мне сейчас лучше уйти, да? — Зачем? — вопросительно приподняв бровь, поинтересовался Орловский, повернув голову к любовнику. Не услышав внятного ответа, лишь какое-то малопонятное бурчание, фыркнул: — Вставай, холоп, солнце уже высоко. Где ванная ты знаешь, я пока сварю кофе, — и поднявшись, вышел из комнаты, оставляя Ростислава наедине с собой. Киншев задумчиво хекнул садясь в кровати и провел ладонью по подбородку, глядя вслед ушедшему Саше. Приняв душ, Ростислав в одних брюках, что нашлись возле кровати в довольно сносном виде, прошел на кухню, где Орловский все еще священнодействовал за плитой, и молча сел за стол. Он наблюдал, как тот готовит незайтеливый завтрак, болтая при этом по телефону, судя по всему с незабвенным Марком. Ощутив минутный приступ ревности, Ростислав заставил себя успокоиться и прекратить вспыхивать по поводу и без. Нет, повод, вроде как был, но предъявлять претензии и снова выказывать свою собственническую натуру уж точно не стоило — не оценят. Через несколько минут Сашка поставил перед ним тарелку с омлетом, чашку кофе, сам сел напротив и с невозмутимым видом приступил к завтраку. Но в итоге не выдержал затянувшегося молчания и, наигранно тяжело вздохнув, сказал: — Ну давай, вещай, Киншев, что это вчера такое было? Не то, чтобы я был удивлен, от тебя и серенады под окном можно было ждать… Сначала Киншев отделался пристальным серьезным взглядом и каким-то неясным междометием. Но прожевав омлет он все же проговорил: — Я просто решил выговориться. — А, ну если это называется выговориться… Нормальные люди в таких случаях как минимум звонят и просят встретиться в уютной обстановке, а не сбегают со свадьбы собственного брата с сумасшедшими глазами и не толкают пафосные речи на глазах у прохожих. Что случилось то? — Мне уезжать через четыре дня. — И? — Сашка откинулся на спинку стула и, сложив руки на груди, внимательно смотрел на опустившего голову Ростислава. — Предлагаешь провести эти дни с пользой? Так и быть, выпрошу себе выходные, как раз в отпуске давно не был. — Хотел предложить тебе уехать со мной. Правда, понимаю, что звучит по меньшей мере странно. И никуда ты со мной не поедешь. Сашка в ответ как-то странно вздернул бровь, то ли вопросительно, то ли саркастично и деловито поинтересовался: — Киншев, за годы в Канаде ты стал экстрасенсом? — Н-нет, — растерянно ответил тот, не понимая пути, по которому вдруг пошел их разговор. — Тогда имей мужество пойти до конца. То есть осуществить задуманное и предложить, что хотел. И выслушать ответ. А не поджимать трусливо хвост, оправдывая несделанное надуманными отговорками. Киншев рвано вдохнул-выдохнул несколько раз, пальцами провел по волосам будто бы поправляя их. А затем, еще раз шумно выдохнув словно ныряя в холодную воду, медленно чуть ли не по слогам произнес: — Александр, я хочу чтобы ты… — он замолчал, покусывая нижнюю губу, в поисках нужного слова. — Саша, я предлагаю тебе разделить со мной свою жизнь и уехать ко мне в Канаду. Ты согласен? — и замер, пытаясь сдержать взволнованное дыхание, не отводя при этом серьезного и даже торжественного взгляда от лица Орловского. — Я понимаю, что у тебя тут работа, жизнь и друзья, семья, а я могу предложить только сомнительное счастье в лице меня и чужого ребенка, но… В ответ на его слова Сашка неожиданно рассмеялся: — При всем желании, Киншев, не чужого ребенка у нас с тобой быть не может в принципе. Хотя вот что странно, жениться в случае незапланированного залета обещал ты, а придется, судя по всему мне. Киншев только тяжело вздохнул, а в следующий момент уже ловил свою челюсть от полученного короткого ответа. — Согласен я, Киншев, расслабься. Где мое кольцо, контракт и где там еще расписаться? — Вот так просто? — растерянно протянул он. — Мне устроить фейерверк с фанфарами? — с сарказмом поинтересовался Саша. — Нет. Но я мучился, понимая что предложить тебе взамен твоей налаженной жизни мне в общем-то и нечего, кроме себя. — Ростислав, ты начинаешь повторяться. Вместо ответа Киншев поднял обе руки вверх во всем понятном жесте, а потом расплылся в самой что ни на есть, на взгляд Саши конечно, идиотской улыбке. Сашка закатил глаза в ответ на это эти слова и покачал головой, выражая тем самым свое мнение относительно этого выражения его лица. — Для особо ту… непонятливых, Ростислав, — смеющийся взгляд Орловского не оставлял сомнений кто именно тут «отличается умом и сообразительностью». — Поясняю один раз и навсегда, чтобы тебе не мучиться дальше. Мне не пятьдесят лет, чтобы было трудно менять привычный быт. Мне двадцать семь, впереди вся жизнь, которую я могу менять, даже ломать, как захочу и когда захочу. Захочу — полечу с одним раздолбаем в Канаду, захочу — свалю от него в Москву, Америку, ЮАР или Антарктиду. С деньгами у меня, насколько ты знаешь, проблем нет. Работу можно найти где угодно при наличии хоть какого-нибудь образования, везения и таланта, коим я, смею надеяться, не обделен. Семья и так живет в сотнях километрах от меня и океан между нами вряд ли сделает редкие встречи еще более редкими. Друзья? Кир и Макс сами собираются сваливать отсюда в Бостон, куда, согласись, добраться из твоего Ванкувера намного проще, чем отсюда. Да и технологии в наше время на многое способны. Единственное о чем ты забыл, терзая себя всей этой сопливой драмой — улететь с тобой через несколько дней я явно не смогу. - При всей своей оптимистичности, я не был готов к твоему положительному ответу, прости, - сохраняя на лице идиотскую улыбку, проговорил Киншев. - Поэтому сейчас не могу сообразить, что я должен ответить или предложить дальше. Виза, сборы и все такое, я понимаю... Орловский закатил глаза, в который раз за это утро и фыркнул: - Можно подумать, ты можешь предложить мне что-то, кроме себя. И прекрати уже этот аттракцион невиданного многословия. Ростислав отделался неопознанным звуком. Он обманчиво медленно допивал остывающий кофе, скользя взглядом по фигуре Орловского. Поставив пустую кружку на стол, он, все также не отрывая глаз от Саши, поднялся со стула и... в следующее мгновение ошарашенный Орловский пробовал стол на прочность своей спиной. Мелькнувшую было мысль о мешающей посуде отмел звон этой самой посуды о пол. И Киншев, несмотря на прошедшую ночь, вел себя так, словно дикое животное. Выцветшую футболу с Сашки он предпочел не снять, а просто разорвать, потому что это было куда быстрее. Тот даже не предпринял попытки отчитать его за порчу имущества, напротив, казалось, его это только сильнее возбудило. По крайней мере, Киншев на это очень сильно надеялся. Он целовал Орловского вперемешку с укусами, которые хоть и не приносили ощутимой боли, но заставляли Сашу в перерывах между поцелуями выстанывать, чуть ли не по слогам: - Жи-вот-но-е ты, Кин-ш-ш-шев. Он упирался руками в плечи Ростислава, стараясь сохранить хотя бы минимальную дистанцию. Зачем, непонятно - происходящее нравилось ему до искр перед глазами, так, что хотелось только прижаться ближе. Наконец, осознав, что против такого Киншева все равно не устоит, да и сопротивляться не сможет, он мстительно прикусил его нижнюю губу и скользнул ладонями по широкой спине, затянутой майкой. - Нахрена? - сумел выговорить Сашка, когда Ростислав отвлекся, чтобы перейти к с поцелуями к подставленной шее. - А зачем терять оставшееся время? - возмутился Киншев. И тут же, продолжая раздевать, попутно выцеловывая обнажающееся тело, добавил: - Меньше слов, больше тела, Орловский. И вообще, молчи, уже. - Я и говорю… одевались нахрена? - умудрившись не заржать от последней фразы Ростислава, сказал Саша. - Попиздеть и в койке могли… - Не я оттуда первым вылез, - попытался пожать плечами Киншев. - И откуда столько мата? Приличным мальчиком же был. - Приличный мальчик не стал бы просить себе отпуск, чтобы как следует натрахаться со своим бывшим любовником, - хмыкнул Орловский, внимательно следя за меняющимся в лице Ростиславом. - Так что, ты хочешь чтобы я перестал материться, или предпочтешь секс со мной? - Продолжим здесь или вернемся в койку? - вопросом на вопрос ответил Ростислав. - А какая разница? - даже как-то философски поинтересовался Сашка, прежде чем притянуть его к себе для поцелуя. Скользнул языком по губам, вылизывая покрасневшее из-за укуса место, толкнулся внутрь, привычно и настойчиво. И вдруг осознал, что просто до неприличия счастлив сейчас. Вот так, с жопой на столе, который вряд ли будет жив через час, внутри хаоса из разбитой посуды, разлитого повсюду кофе и разлетевшейся яичницы, под горячим и ебанутым на всю голову Киншевым. А Разрушитель Столов Киншев, вбивающийся в отвечающее ему со всем пылом тело Саши, был уверен в своем безоблачном будущем как никогда. Хотя, зная Орловского, можно было предполагать, что оно не будет приторно сладким, а скорее всего наоборот... Но, если подумать, звучавшую у него в голове мысль, можно было выразить всего лишь емким и кратким: "Ну и... похуй!"