За окном

- И что это? - недовольно фыркнула Мария, смешно хмурясь. Штейн озадаченно посмотрел по сторонам, пожал плечами и переспросил: - Что? О чём ты? Я не понима-аю. Профессор, только что так нагло залезший к ней в плед (при этом чуть не опрокинув на неё кружку горячего шоколада - расторопности у Штейна не занимать), теперь взглядом довольного кота смотрел ей прямо в глаза. Мария ещё раз недовольно фыркнула, пытаясь скрыть невольную улыбку и чуть подвинулась. Штейн устроился поудобнее, закутываясь в отведённую ему половину тёплого флисового пледа; за этим пристально и осторожно следила Мария, волнуясь за всё тот же шоколад. За окном была зима; холодная, колючая и неуютная. Отсутствие снега идеально дополнял ледяной колкий ветер, что неприятно резал по лицу и рукам всякий раз, когда ты выходил на улицу. Непроглядная тьма, холод... но было в этом что-то поистине восхитительное - сидеть у окна, где прохладнее, под пледом, с горячим шоколадом и со Штейном под боком - и смотреть на то, как в ледяных чёрных сумерках, казалось бы, страшных и безжизненных, зажигаются фонари и окна в других, далёких-далёких домах. - Что это там у тебя такое интересное... - Мария почувствовала, как холодные пальцы аккуратно ложатся на её уже почти тёплые руки, одновременно обволакивая и кружку с шоколадом. - М, что-то, науке ещё не известное, да профессор? Это сосуд, именуется кружкой, используется для наполнения горячими жидкостями... - Штейн уже не слушал её, а делал осторожный глоток. - Эх, профессор, сами же детей ругаете за то, что они реактивы на вкус пробуют... Штейн довольно улыбнулся: - Должен ругать, уважаемая коллега. Но - поощряю... Мария фыркнула, и тоже сделала глоток, опередив наклоняющегося к кружке Франкена. Тот терпеливо вздохнул. Его руки всё так же лежали на руках Марии, не доверяя ей одной кружку уже не совсем горячего, но всё ещё желанного шоколада. Ей было тепло. Нездоровый свет настольных ламп, одинокое свечение экрана компьютера, разбросанные по всей комнате бумаги, пробирки, колбы, склянки, штативы, неуютные стены - всё это окружало их, но почему-то было совершенно далёким и непонятным, как холодная метель за окном, когда ты в светлой и уютной квартире. Сейчас существовал только тёплый флисовый плед, остывающий шоколад, уютное плечо под её щекой и окно - в тот далёкий и мрачный мир. Рука Штейна дрогнула, соскользнув с кружки, медленно спустилась вниз и снова поползла наверх уже другим путём, по спине - Мария почувствовала тёплое (и даже какое-то слишком осторожное, будто боящееся) прикосновение к волосам. В душе что-то приятно ёкнуло, заставив Мьёльнир улыбнуться и прикрыть глаза. Неумолимо клонило в сон, и, если бы не ещё одна надёжная рука, то кружка с недопитым шоколадом давно растворилась бы в чужом и ненужном мире - упала на холодный и тёмный пол. Мария чувствовала тёплое и ровное дыхание, осторожно скользящее по её щеке, слушала монотонное и утешающее тиканье часов, засыпала под невнятное бормотание процессора... И если Мьёльнир когда-нибудь и думала о том, что не может быть уюта в этой одинокой комнате, в этом одиноком доме, в этом одиноком человеке, то очень и очень зря. Тот самый одинокий и странный человек оказался почему-то очень тёплым и до ужаса родным. Плечо под головой аккуратно дёрнулось, мягко, но ощущаемо. Мария приоткрыла глаза, подняла голову и вопросительно (и даже недовольно-сонно) обнаружила едва заметную улыбку Штейна. Мьёльнир проследила за безмятежным взглядом, и теперь, улыбаясь всё шире и шире, растворялась в этом мрачно-холодным, но оттого почему-то до боли родном и уютном мирке. Нет, Мария точно была самым счастливым человеком в мире. За окном шёл снег.