If you're going through hell keep going

— Стайлз, ты же помнишь, что я больше не работаю школьным психологом-консультантом? Я киваю, прижимая рюкзак к груди и кладя на него подбородок. — Однако, вы решили сделать для меня исключение, мисс Морэлл, — я прищуриваюсь. — Интересное получается у нас с вами положение. Женщина откидывается на спинку стула. Я вижу, как она берёт карандаш и вертит его в руках несколько секунд, прежде чем чиркнуть что-то в документах. — Насколько я помню, вы не ведёте записей в течение сеанса. — Это не сеанс, Стайлз, — женщина постукивает концом карандаша, что с ластиком, по столу. — Назовём это ... "Разговором двух старых приятелей". Я хмыкаю и накручиваю лямку рюкзака на ладонь. — Как ты себя чувствуешь? Я пробегаю взглядом по светлым стенам, что окружают нас со всех сторон. Я зашёл в дом "Эха" всего на час, но уже чувствую себя неуютно — сумасшедший дом, как никак. — Неужели, тут платят больше, чем в школе? — Не думаю, что ты пришёл сюда, чтобы обсудить со мной мою заработную плату, — мисс Морелл кладёт ладони друг на друга и расслабленно опускает их на стол. — Не хочешь говорить о себе, давай поговорим о твоих друзьях ... — Эллисон вчера выписали из больницы. Она прихрамывает, но не думаю, что реабилитация займёт у нее много времени. Женщина кивает. Я вижу, как её взгляд скользит по моим рукам, которые продолжают нервно теребить лямки рюкзака, и я замираю. Не хочу, чтобы она подумала, что я сумасшедший, как и другие её нынешние пациенты. — А Скотт? — После того, как ногицунэ уничтожили, он и Айзек пошли на поправку, как и все, кого коснулся меч Они, — Морелл снова кивает, и это начинает меня раздражать. Она делает вид, что понимает, хотя это не так. Никто не понимает. — Лидия тоже в порядке, — я принимаюсь выстукивать неопределённый ритм ладонью по бедру, — Мы все в порядке. Всё наконец вернулось в норму ... Кожа под джинсами в том месте, по которому я хлопаю, начинает гореть, я ловлю себя на мысли, что делаю это слишком сильно, и останавливаюсь. Морэлл смотрит на меня, не отрывая взгляд. Я никогда раньше не замечал, насколько чёрные у неё глаза — они буквально прожигают во мне дыру, заставляя ёрзать на месте. У Брук были успокаивающие глаза. Их светло-голубой цвет убаюкивал. — Стайлз, рано или поздно нам придётся поговорить о тебе. — У меня всё хорошо, — рюкзак предательски падает на пол, потому что дрожащие руки не могут его удержать. Я тяну его за лямку обратно и ставлю себе на колени. — Ты думаешь о ней? — О Брук? — я стараюсь придать голосу беззаботность, однако Морэлл наверняка услышала, что он сорвался на имени девушки. Оно остаётся на губах осадком с привкусом металла. — Иногда ... Это ложь. Она снится мне каждую ночь. Каждую ночь я прижимаю её бездыханное тело к себе и кричу, и мой плач эхом отражается от стен школьного коридора. — Ты скучаешь по ней? — Немного, — я передёргиваю плечами, а затем поджимаю губы. Снова ложь. Я всё ещё ощущаю её руку в своей, всё ещё боковым зрением ловлю её тень рядом с собой, всё ещё слышу её смех, всё ещё чувствую её дыхание на своей шее как тогда, когда она меня обнимала. Я не просто скучаю по ней ... Это больше похоже на физическую нехватку. — Стайлз, — Морэлл зовёт меня, и я слышу в её тоне снисходительность. — Тебе нужно открыться, чтобы стало легче. Не обязательно мне — у тебя много друзей, которые ждут момента, когда ты разрешишь им тебе помочь. Поверь мне, больно будет только первое время. Потом всё действительно станет, как ты говоришь, в порядке. Когда проходишь через ад ... — Брук умерла! — я перебиваю женщину. Мои глаза жжёт от подступивших слёз. — И вы действительно думаете, что от глупых разговоров мне полегчает? Её больше нет ... Я потерял её, как когда-то потерял маму. Поверьте мне, легче не станет никогда ... Чтобы руки не дрожали, я с силой прижимаю ладони друг к другу и сцепляю их в замок, переплетая пальцы. Брук любила держать меня за руку именно так ... Я встаю и молча направляюсь к двери. Прийти сюда было ошибкой — я искал выход там, где его нет. Как только я выхожу на улицу, телефон разрывается знакомой мелодией. — Да? — Ты где, чувак? — Скотт беспокоится. Он всегда беспокоится обо мне, а последнее время это даже переросло в паранойю. — Решил прогуляться, — в принципе, на четверть это правда. — Не подъедешь к Хейлам? — Я пешком. — Тогда, может, тебя забрать? — Скотт ... — я останавливаюсь на месте и пинаю камень, что оказывается под ногами. Тяжело вздыхаю и тру лоб свободной рукой. — Я сам. — Ладно. Если что — звони. Я нажимаю на отбой, не отвечая. *** Как только я появляюсь в лофте Хейлов, Скотт сразу же подлетает ко мне. Он останавливается буквально в метре, замедляя шаг, а затем подходит ближе и кладёт руку мне на плечо, слегка сжимая его. Я киваю. Питер Хейл с привычно скрещенными на груди руками выглядит как-то ... странно. Что-то изменилось в выражении его лица, но я не могу понять, что именно. Я стаскиваю рюкзак со спины и ставлю его на пол, пихаю руки в карманы джинсов и поднимаю брови, придавая лицу заинтересованное выражение лица. — Ну—с? — Стайлз ... Мы все беспокоимся о тебе, — говорит Скотт. — Я в порядке, ты же знаешь! — я закатываю глаза. Сколько можно говорить одно и то же? — Нет, Стайлз, ты не в порядке, — произносит Питер. Что-то изменилось и в его голосе. — Как и все мы. Как и я, в частности. Я прищуриваюсь в ожидании продолжения. — Сейчас тебе кажется, что это лучший вариант — закрыться в себе, никого не впуская в душу, туда, где осталось пустое место после смерти Брук, — я прикусываю нижнюю губу до крови. — Но это не так. Ты делаешь только хуже, закапывая эмоции внутри себя ... — Я пришёл сюда, чтобы выслушивать твои советы, Хейл? — я развожу руками. — Это как если бы немой учил меня петь! Ты в этой жизни всегда, всегда был один и прекрасно со всем справлялся, а сейчас говоришь мне, что лучше высказаться?! Серьёзно? Что ж, ладно, если вы действительно хотите это услышать, пожалуйста! Я со злостью пинаю собственный рюкзак. — Она соврала мне! Как можно доверять человеку, который не держит слово? Мы договорились не делать глупостей, а она ... — голос срывается на хрип, и я понимаю, что вот—вот заплачу. Сжимаю руки в кулак и вдыхаю на весь объём лёгких, а затем шумно выдыхаю. — Я д- ... Я должен был умереть, не она. Это была игра ногицунэ и моя игра. А сейчас её нет ... Мы продолжаем как ни в чём не бывало ходить в школу, есть домашнюю еду и смотреть фильмы, а она вместо этого лежит в деревянном ящике под землёй! Из-за неё я вынужден просыпаться каждое грёбаное утро и чувствовать пустоту внутри ... Из-за неё я больше не вижу разницу между чёрным и белым, плохим и хорошим, днём и ночью ... Из-за неё я теперь ненавижу рассветы. Я замираю. Собственные слова кажутся мне чужими. Неужели, я действительно злюсь на Брук не потому, что она умерла, спасая нас, а потому, что оставила меня одного? Это так противно и эгоистично, что меня начинает тошнить от самого себя. Однако, я не вижу осуждения в глазах Скотта и Питера. И это пугает меня ещё больше. Я провожу рукой по волосам и наклоняюсь к рюкзаку, роняя на пол несколько прозрачных слезинок. Выпрямляюсь, грубо провожу тыльной стороной ладони по щекам, убирая следы от солёной влаги, разворачиваюсь на пятках и молча выхожу из лофта, не удосужившись закрыть за собой дверь. Однако, на то, чтобы далеко уйти, у меня нет сил, и я падаю на колени буквально в паре метров от места, откуда так быстро вылетел. Я не смог сберечь Эрику, не смог сберечь Брук. В голове всплывают слова, когда-то сказанные Скоттом: "Надежды нет. Каждый раз, когда я пытаюсь бороться, всё становится только хуже ... Люди страдают". Я опускаюсь на пятки и обхватываю голову ладонями, когда до меня долетают слова людей, которых я оставил. — Она любила его, — произносит Питер. Моё сердце пропускает несколько ударов. — Он это знал, — говорит Скотт. Ты прав, Скотт. Мы впервые понимаем и принимаем любовь лишь тогда, когда жизнь забирает человека, которого мы любим. "Ты поцеловал меня" "Я просто проверял, дышишь ты или нет"