Голубой цветок Вира

Стыд прошил все тело от макушки до пят. Вир ждал, так и не повернувшись к князю лицом. Он досчитал до ста пятидесяти девяти прежде, чем услышал звук проворачивающегося в замке ключа. Порыв сквозняка и безжалостный хлопок двери отрезали необоснованные надежды. Поправив одежду, застегивать жилет пришлось трижды, так как пуговицы попадали не в те петли, он осел на диван и рассеяно достал из-под подушки шитье. Вир считал слезы недопустимой слабостью, он не плакал с малолетства и теперь не собирался… Луи торопился в родительский дом с ежедневным визитом, надеясь успеть к обеду. Сегодня муж неожиданно решил свозить детей к деду, с которым орисс категорически не ладил, а в одиночестве, пусть и недолгом, не хотелось оставаться совсем. На пороге родного особнячка его чуть ли не сбил с ног какой-то человек, промчавшийся мимо и даже не подумавший извиниться. Луи обернулся и уже было открыл рот, дабы высказать наглецу свое возмущение, но разом стушевался, распознав в грубияне князя, стремительно заскочившего в повозку. Нехорошее предчувствие сжало сердце в тиски и не желало отпускать. — Где Вир? — набросился орисс на первого попавшегося служку, едва вошел в дом. — В гостиной на втором этаже. Вир рыдал, спрятав лицо в кусок ткани, с которого на длинной нитке свешивалась иголка, печально покачивающаяся в такт судорожным всхлипам. Обычно брат не любил показывать слабость, и Луи не на шутку испугался, потому что более неестественную картину трудно было и представить. Он с великой поспешностью кинулся через всю комнату обнял и крепче прижал к себе вздрагивающее неподдатливое тело. — Малыш, что случилось? Маленький мой, прошу не плачь. В преисподню этого дурацкого князя! Не нужен он нам, мы и лучше найдем, — от последних слов Вир нисколько не успокоился, лишь разрыдался пуще прежнего и еще более отчаянно. — Да что же это такое?! Вирчик, плюнь на него, он тебя не достоин. Ты у нас самый хороший, самый умный, самый красивый, самый-самый! — Луи баюкал брата, раскачиваясь вместе с ним из стороны в сторону, гладил непослушные вихры и сам чуть не плакал. — А хочешь, я тебе брошку подарю в виде жука, она же тебе нравилась? Или поехали с нами в горный арагский пансионат в следующем месяце, муж не будет против, да и дети тебя любят. Проси что угодно, малыш, только не плачь больше, не надо, не пугай меня. В надежных родных руках под ласковый монотонный говор Вир потихоньку успокаивался, а в его голове зрела мысль, сулившая долгожданный покой. Монастырские будни были предсказуемо единообразны. Неженка Орисс Естримский, теперь отзывающийся на короткое «послушник», довольно быстро привык к ручному труду и, отскребая с метровых золотых подсвечников потеки воска, уже не впадал в смертельную тоску. Монотонность настоящего превращала треволнения последних месяцев в далекий сон. Вир не обижался на князя за молчаливое бегство и не слал проклятий ему на голову. Уж князь-то не был виноват в его собственных грехах — не он в годы юности предавался беспечному разврату, не он лгал родителям и всем вокруг. Никогда не считал себя Вир достойным княжеского сердца, да и любого другого тоже. Решение уйти в услужение к жрицам, казалось единственно правильным — в священном месте, отгороженном от суетного мира высокими стенами, отсутствовала опасность влюбиться самому или стать причиной чужих сердечных дум. Вир знал, что причинил князю боль, и готов был сильнее страдать сам, лишь бы любимому было легче. К тому же здесь, среди благочестивой тишины, он мог принести большую пользу, чем оставаясь дома слишком дорогой обузой на плечах престарелых родителей, слишком явным примером неудачника в глазах общества. Семья не приняла решение Вира спокойно, впрочем, как он и ожидал. ПапА впал в истерику и целыми днями не выходил из комнаты, ни с кем не разговаривал и даже отказывался есть. Отец же каждые два часа проводил с младшим сыном вразумляющие беседы. Луи лишь раз попытался переубедить брата, но, увидев в его глазах знакомый упрямый блеск, быстро сдался. Более в доме князя Маруни не любили, и, заместо упорно молчавшего Диа, отец при любом удобном случае костерил негодного терисса и демонстративно рвал на мелкие кусочки газету, когда в ней попадалось его имя. Нельзя сказать, что Вир не пожалел о сделанном выборе. Уже в первые дни пребывания в монастыре он почувствовал себя преступником, запертым в клетке. Лелеемые им мечты об облегчении, о возвышении духа не спешили исполняться. Отрешиться от низменного, от самого себя, предаться чистой силе никак не получалось, особенно когда вниз тянули горящее плотской любовью сердце и сожаления об упущенных возможностях. Лишь упрямство не позволяло ориссу бросить глупую затею и вернуться в семью. Отец и Луи навещали Вира почти каждую неделю. Старший брат долго и в подробностях рассказывал о детях и муже, о балах и музыкальных вечерах, о спектаклях и уличных гуляниях, что ему удавалось посетить, он как будто пытался заразить новообретенного послушника монастыря жизнью, через сладкие слова показывая, как много можно потерять, прячась от действительности. Терисс Естримский был менее разнообразен, предпочитая только две темы: Диа, до сих пор не принявшего уход сына, и возможность для Вира не глупить, прямо сейчас собрать вещи и вернуться домой. Гулкие коридоры. Суровая молчаливость икон. Всеночные службы. Пронзительные и понимающие взгляды Великих жриц. Сквозняк в келье. Запах плавящегося воска, въевшийся в одежду и кожу. Безмолвные тени монахов. Шелест ветвей в саду. Могла ли тишина стать жизнью? Как так получилось, что все его существование поделилось на равные отрезки от визита до визита, Вир и сам не понимал. Не мог он и ответить на вопрос, что до сих пор удерживает его в этом величественном и холодном месте. И когда в очередной раз отчего-то никто из близких не приехал на встречу, орисс расстроился не на шутку. Он тщетно уговаривал себя не переживать, вспоминал, что сам хотел, чтобы его оставили в покое, что пребывание его здесь добровольное и служит великой цели. Самовнушение не помогало. Зато неожиданно пришедшее письмо от Луи на порядок подняло настроение. С нетерпением он вскрыл тонкий конверт и не смог удержать вздох разочарования — брат ограничился лишь парой непонятных строк: «Здравствуй, дорогой Вир. Прости меня, но, думаю, так будет лучше для тебя и всех нас. Целую, люблю. Твой брат Луи.» Виру недолго пришлось гадать, что все это значит. Он сильно рассердился на брата за то, что тот разводит интриги и тайны, нагло пользуясь его обособленностью, и, когда послушника Естримского пригласили пройти в комнату встреч, он заранее приготовил обвинительную гневную отповедь. Речь, однако, не пригодилась. Утопающий в ярком сиянии бьющего из окна света его ожидал князь. Нет, Вир вовсе не плакса, но отчего-то вновь по щекам лились слезы, облегчения и радости в этот раз. — Что же ты кидаешься в крайности, милый Вир? Неужели монастырь — единственный выход, который ты видел для себя? — с укором приговаривал князь, большими пальцами растирая по бледным щекам любимого влагу. — Почему не дал мне времени успокоиться, подумать и вернуться к тебе? — Я не смел надеяться, — еле слышно прошептал Вир в ответ, боясь спугнуть действительность. Князь помолчал, внимательно изучая запрокинутое лицо. Сдул челку, упавшую ориссу на глаза. Осторожно поцеловал в кончик покрасневшего носа. Тяжело вздохнул. — Не могу сказать, что голубой цветок не причиняет мне боли, что он не волнует меня, милый Вир. Очень волнует. Я провел в метаниях много дней, споря сам с собою. И разные мысли приходили мне в голову. Грязные мысли, которых теперь, глядя в твои чистые глаза, я стыжусь. Я благодарю Вышние силы, давшие мне разумения понять, что нет ничего важнее, чем быть с тобой, любить тебя, оберегать и заставлять смеяться. Было бы величайшим грехом похоронить дарованную свыше любовь. И я, здесь и сейчас, обещаю, что никогда ты не услышишь из моих уст ни слова упрека. Простишь ли ты теперь меня за малодушие? — Мне нечего прощать вам, князь, — ответил Вир, вновь переживая острый приступ стыда. Князь Маруни стиснул его во объятиях и не дал погрузиться в привычное уныние. — Орис Вир Естримский, вы окажете мне честь, войдя в дом мой мужем моим? — прошептал терисс в полуоткрытые губы. -Да. Они смотрели друг другу в глаза и молчали. Желание наглядеться вдоволь было почти болезненным. Вир вскинул руку и трепещущими пальчиками провел по небольшому порезу у князя над бровью. — Твой папА кинул в меня вазой, — усмехнувшись, ответил терисс на незаданный вопрос. — ПапА? — Да, я пришел к вам домой, хотел увидеть тебя, но меня приняли не очень ласково. Терисс Естримский грозился дуэлью, а орисс Диа не только грозился. В общем, я решил просить помощи у орисса Луи, но и он был не слишком дружелюбен. Пришлось побыть немного навязчивым и дать парочку клятв, прежде чем твой брат рассказал, как тебя найти. ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА СПУСТЯ Стол в малой столовой был недопустимо большим. Супруги Маруни, каждый сам про себя, считали разделяющее их расстояние ужасным безобразием, но ужин продолжался по всем законам благопристойности. — Вир, ты помнишь терисса Арэ Шалта, он еще занимал должность жалобщика при городском совете? — неожиданно поинтересовался Раф. — Что? А, да, — орисс невольно вздрогнул и напрягся. — Его недавно судили, — спокойно продолжил князь, прожигая мужа внимательным взглядом. — Как?! За что? — Взяточничество. Он за большие деньги продвигал отдельные жалобы вне очереди, некоторые бедняки по полгода не могли дождаться возможности обратиться в Императорское собрание. Его ссылают в Болотники на десять лет, еще и штраф взыщут. Говорят, что муж отказался следовать за ним. Вир вздохнул, рассеянно поковырялся вилкой в еде, еще раз положил сахар в чай, посмотрел по сторонам. Светло-зеленые завитушечки на обоях казались чрезвычайно увлекательными. — Родной, подойди, пожалуйста, ко мне. Орисс послушно встал и сделал несколько шагов. Резкий рывок, и вот он уже сидит на коленях у хитро улыбающегося Рафа. Горячая рука жадно прошлась по бедру, затянутому в светлые бриджи. — Барашек мой, отчего-то мне кажется, что твоя порция запеченного тунца недостаточно вкусна. — О, нет! Рыба просто великолепна, — наивно запереживал Вир за репутацию арагского повара. — Ты все-таки попробуй немного из моего блюда и сравни, — вилка с ароматным кусочком уткнулась в губы ориссу. Ну что сказать? Так действительно было вкусней, и ужин затянулся надолго. Вир стремился быть хорошим человеком, не помнить зла, прощать обиды. Он не испытывал ненависти к Арэ, но все же не мог удержаться от злорадства, за которое совесть мучила его нещадно. Не раз орисс думал о том, что ветреность, неверность и жадность его первого любовника поспособствовали становлению прекрасного настоящего, ведь не испытав горя, не познаешь и всех граней счастья. КОНЕЦ.