Две большие разницы

Отпросившись в обед с работы, юный альфа отправился на «разведку боем». Здание университета произвело на Славку одновременно гнетущее и завораживающее впечатление: огромная махина из бетона, стали и стекла, переходы, лестницы, длиннющие коридоры, двери во все стороны и окна от пола до потолка. И такая толпа народу, какую Славка до сих пор видел только в торговых рядах в дни распродажи, да на стадионе. Все куда-то торопятся, переговариваются тысячей голосов – кто весело, кто озабоченно, и парень почувствовал себя не в своей тарелке. Это его разозлило – альфа любил ясность в любой ситуации, прямую дорогу и чёткие задачи, и с целью обрести в здешнем хаосе хотя бы направление, в котором двигаться дальше, он остановил первого попавшегося человека, внушившего ему внешне доверие. Человеком этим оказался престарелый бета – в их дворе такие старички бродили с палочками по тротуару или сидели на лавочках у подъездов. Остановленный же Славкой старичок был одет в костюм-тройку с золотой цепочкой от часов, украшающей атласную жилетку, под мышкой нёс кожаный портфель, на носу имел модные очки, и весь его вид говорил, что уж ему-то на лавочках рассиживать некогда. - Чем могу служить, мой юный друг? – неожиданно звучным хрипловатым голосом спросил пенсионер. - Э-э… - немного растерялся от активности дедули Славка. – Скажите, дедушка, а где тут мне найти… Так, как это… - юный альфа с досадой достал из кармана бумажку, запомнить название кафедры, где обитал Тёмкин враг, он так и не смог. – Кафедра прикладной лингвистики и меж… культурного взаимодействия? Старичок иронически улыбнулся. - Хм, дедушка?.. Как мило. Ну что ж, дорогой внучек, слушайте. Вам надлежит сейчас выйти из главного корпуса, где вы в настоящий момент находитесь, затем вам необходимо пересечь площадь, и у самого ряда тополей, где стоят стенды научгородка, свернуть направо. Вы попадёте в аллею сирени, пройдёте её и окажетесь у главного входа в третий учебный корпус. Это зелёное с белым здание екатерининской эпохи, и его вы ни с чем не спутаете. Войдя, поднимитесь на последний этаж, пройдите прямо по коридору с коричневой дорожкой на паркете, - у старичка вышло «коришневой», - и, поднявшись ещё на несколько ступеней, вы окажетесь у двойной деревянной двери. Это и будет кафедра прикладной лингвистики. На ней имеется табличка, подтверждающая это. К сожалению, не могу служить вашим Вергилием в этом Дантовом Аду, спешу в буфет. Очень хотелось бы застать бутерброды с бужениной. Моё почтение, юноша. Старичок поклонился, поправил свой портфель и с достоинством влился в поток спешащих обитателей храма науки. Судя по тому, как почтительно уступали ему дорогу местные, это был какой-то большой учёный. Славка мотнул с усмешкой головой. «Дедушка… Ну я и лопух. Хотя он, кажется, не обиделся. А с другой стороны, ну дедушка и дедушка, вот если б я его бабушкой назвал… Бутерброды с бужениной… Чёрт, есть охота, надо было всё-таки пообедать». А не обедал он специально – когда он голоден, ему легче разозлиться. «Дедушка» обрисовал Славкин дальнейший путь так подробно, что не заблудился бы и кто-нибудь с гораздо большей степенью топографического кретинизма. Поворот направо у шпалеры тополей, между желтовато-серых стволов которых стоят рядком яркие щиты, повествующие о жизни и достижениях университетского научного центра, длинная аллея сирени, сплетшейся корявыми голыми ветвями, и на фоне пасмурного зимнего неба – красивое старинное здание. Оно понравилось Славке намного больше главного корпуса, и народу здесь поменьше, и суета потише. Дальше путь лежал через высокое крыльцо главного входа, широченные пролёты кованой лестницы с чугунными кружевами перил, на последний - четвёртый этаж, в тот самый коридор с «коришневой» дорожкой поверх паркета, пять ступеней к маленькой площадке, и та самая деревянная дверь. А вот и табличка – «Кафедра прикладной лингвистики и межкультурного взаимодействия», золочёная, с красивой рамкой. Альфа, и сам баловавшийся гравировкой по металлу, одобрительно кивнул. И вошёл решительно внутрь. За дверью оказалось небольшое помещение с одним широким окном, уставленное цветами и скамеечками. Между теми и другими – ещё четыре двери с табличками: «Лаборатория», «Методический кабинет», «Заведующий кафедрой» и «Преподавательская». На деревянной доске висел каллиграфически исполненный список сотрудников кафедры, во главе которого непрошеный посетитель с удовлетворением увидел нужную фамилию, предваряемую непонятными буквами «Д.ф.н.» и словом «проф.». Славка посоображал, куда бы ему сунуться – тут не было ни души, и спросить было не у кого, - но альфа вовремя вспомнил, что искомый Лещинский – завкафедрой. И, нахмурив брови, толкнул соответствующую дверь. Она оказалась незапертой. Сначала Славке показалось, что в кабинете никого нет. Он уже хотел было давать обратный ход, сообразив задним числом, что может и вообще не застать здесь никакого Лещинского – вдруг у него сегодня больше нет занятий и он уже ушёл домой, или сидит на больничном, или обедает бутербродами с бужениной в буфете главного корпуса. Но тут приоткрылась боковая маленькая дверь, и оттуда вышел какой-то человек. Славка моментально оценил вид хозяина кабинета, и мельком подумал, что злиться на Лещинского ему будет сложнее, чем хотелось бы. Омега был высоким и очень стройным, но не тощим, медно-каштановые волосы стильно уложены, тонкие чёткие, как на монете, черты лица идеально гармонировали с большими прозрачно-светлыми глазами, а длину ресниц можно было разглядеть с другого конца кабинета. Хотя красивым в расхожем смысле слова (да и на Славкин вкус) его вряд ли можно было назвать, но в этом человеке действительно была порода – в высоком лбу и острых скулах, в точёных, как у пианиста, руках, в гордом развороте прямых плеч и величественно-лёгкой осанке. Сколько ему лет, с первого взгляда определить было нельзя – могло быть как двадцать, так и сорок, у таких лиц не бывает возраста. Костюм, тёмно-коричнево-серый, строгий, сидел на нём как на манекенщике из журнала, а ворот белоснежной рубашки чуть приоткрывал великолепную шею. Природный запах омеги он, очевидно, заглушал с помощью таблеток, хотя какую-то лёгкую прохладно-хвойную нотку уловить было чуткому носу возможно – и Славка, внутренне весь поджавшись, её уловил: запах напомнил ему раннюю весну в сосновом бору, и то весеннее ощущение, когда до зубной боли хочется влюбиться. Но юный альфа и сказать бы не смог, что именно так впечатлило его в облике омеги, а скорее всего – всё разом, этот непривычный ему непринуждённо-аристократический вид при полном отсутствии каких-либо явных претензий. Омега увидел его, чуть приподнял тёмные подвижные брови и склонил изящно лепной красоты голову: - Здравствуйте. Вы от Михаила Александровича? Проходите, присаживайтесь. Голос у него был негромкий, и Славка вдруг подумал: если бы бархатное платье принцессы из Настькиного сериала умело разговаривать, оно бы говорило именно таким голосом. Даже не подумав, что он вовсе не от Михаила Александровича, и даже понятия не имеет, кто это такой, альфа воспользовался приглашением и довольно неловко приземлился на венский стул с обитым кожей сидением. Хозяин кабинета тем временем сел за свой стол, сцепил между собой свои потрясающие холёные руки – похоже было, что он за всю жизнь тарелки не ополоснул, - и с мягкой полуулыбкой взглянул на гостя: - Итак, я вас слушаю. Славка откашлялся, думая, с чего бы начать. Ещё раз обвёл взглядом кабинет – та ещё обстановочка, тут растеряешься. Как в библиотеке какого-нибудь замка – кругом старинные шкафы и полки с огромным, немыслимым количеством книг, на единственной свободной стене – маленькая картина, красивая, но нецветная, две скрещенных рапиры и старинные карты в рамках. На отдельной полке – фотографии групп людей, дипломы под стеклом, какие-то сувениры. Ухоженные цветы, среди которых большая пальма, аквариум с золотой рыбкой. Всё очень красивое и сочетающееся между собой, как в журнале интерьеров. И больше всего сочетается с этой строгой учёной красотой хозяин кабинета. - Здрасте, - решив, что пауза и так слишком затянулась, начал Славка. Он вспомнил наконец, очнувшись от первого впечатления, что вообще-то пришёл не глаза таращить и не мирно беседовать, а ругаться. – Я это… Не от Михаила Александровича. Я сам по себе. А это вы дэ-фэ-нэ проф Лещинский? Омега чуть поднял голову, откидываясь на спинку кресла: - Доктор филологических наук, профессор Лещинский Алексей Павлович. Да, я к вашим услугам… Извините, я ждал визитёра. Чем могу быть полезен? - Профессор? – пробормотал Славка. Лещинский внимательно посмотрел на него: - Я ношу это звание всего около года, если вам угодно знать. Но я полагаю, вас интересуют не мои научные заслуги, господин… - Кириленко, - альфа пришёл в себя окончательно и заговорил уверенно. В конце концов, этот заносчивый тип, как бы привлекательно он ни выглядел, мешает спокойно учиться его братишке. – Святослав Андреевич. - Очень приятно, - на лицо омеги вернулась та же полуулыбка. – Чем обязан? - Я к вам насчёт брата своего. - Ах вот как. Вы, я догадываюсь, старший брат Артёма Кириленко? Довольно неожиданный визит. - Чего там неожиданного, - пробурчал Славка. – Вы это… Сильно круто думаете о себе, уважаемый. Вы, конечно, профессор, и всё такое, но к людям по-человечески надо. Лещинский приподнял брови, удивлённо взглянув на собеседника: - С последним утверждением я абсолютно согласен, но вот предшествующая фраза… Не уверен, что понял, что вы имеете в виду, Святослав Андреевич. - Я имею в виду, что вы зря Артёмке учиться не даёте. Нравится он вам или нет – это ваше личное дело. Причём тут его учёба? Может, он и не профессорский сынок, но у него мозги на месте. И если вы думаете, что на вас управы не найдётся – так зря. Я от ваших учёностей человек далёкий, у меня разговор простой. Альфе пришлось умолкнуть – потому что Лещинский, вместо того, чтобы возмутиться или испугаться, заулыбался – не прежней величественно-светской, а какой-то другой, искренней улыбкой, которая делала профессора похожим на мальчишку-студента. - Знаете, Святослав Андреевич… Меня восхищает ваше стремление во что бы то ни стало помочь брату. Очень трогательно и весьма похвально. Я не намерен выступать перед вами в качестве обиженного вашей юношеской горячностью, это было бы смешно. Тем более, что мне импонирует такая братская любовь. Правда, боюсь, вы не владеете всей полнотой информации, не знаю уж, по чьей вине. - В смысле? – насторожился Славка, хмуря широкие светлые брови. - В самом прямом. Исходя из вашей речи, я делаю вывод следующий: вы полагаете, будто я, испытывая личную неприязнь к Артёму, каким-то образом пытаюсь помешать ему достичь успехов в учёбе? - Ну а что – не так, что ли? Он в школе лучше всех учился, а тут вдруг прям сразу раз – и отстающий… Хозяин кабинета кивнул: - Я знаком с успехами Артёма Кириленко в школе и на олимпиаде по английскому языку… Я потому и знаю так хорошо вашего брата, что мне в своё время рекомендовали обратить внимание на этого, так сказать, самородка. Но видите ли, Святослав Андреевич, высшее учебное заведение – это не школа. У высшего образования существуют стандарты, которым нужно соответствовать. И это вовсе не социальное происхождение, уверяю вас. Я одинаково объективен и по отношению к мальчикам из обычных семей, и по отношению к отпрыскам учёных и дипломатских фамилий. Тем более что тех и других на факультете примерно поровну. Если студенты заслуживают высокой оценки, они её получают, если же нет… Славке, очевидно, не удалось скрыть недоверие – не показывать истинных чувств и мыслей у него не получалось никогда, как отец говорит – не быть тебе, Славка, шпионом. Поэтому Лещинский прервал фразу, и сказал: - Впрочем, верить мне на слово вы не обязаны. Допускаю, что брату вы верите больше. Ну что ж, чтобы не быть голословным, предлагаю вам обратиться к документам. - Каким ещё документам? - Одну минуту… Лещинский легко поднялся из своего кресла и подошёл к массивному старинному сейфу. Достав из его несгораемых недр пачку бумажек, он мгновенно просмотрел их, отделил две и, вернувшись к столу, положил документы перед Славкой: - Прошу вас, ознакомьтесь. - Что это? - Первый документ – табель успеваемости, второй – ведомость учёта посещений. - А вот буковка «о» - она что означает? - Она означает, что студент отсутствовал на занятиях. Несложно подсчитать, что из четырнадцати лекций он побывал лишь на восьми, и пропустил ровно половину семинарских занятий. На оставшихся он часто появлялся неподготовленным, чем, признаться, удивил меня. - А что – вы прямо вот за ним наблюдали вот так? - Да. И не только за ним. Во-первых, я куратор курса. Во-вторых, я присматриваю будущих дипломников и аспирантов среди способных студентов с самого начала. Артём в процессе обучения на первом курсе дал повод числить себя среди таковых. Однако второй курс он начал из рук вон плохо. Прогулы, отвратительная степень подготовки к практическим занятиям… Но если в школе в таких случаях обращаются к родителям, то здесь этого никто делать не будет. - А почему? Вы ж сами сказали, что он способный? - Это так. Но предполагается, что он и сам это осознаёт. Студент ВУЗа – не ребёнок, поступая к нам, человек уже знает, зачем приходит сюда. И цели себе задаёт, и приоритеты расставляет, и решения принимает сам, - Лещинский снова улыбнулся своему юному визави. Славка хмуро вглядывался в бумаги. Если верить тому, что здесь написано – получалось, что Артёмка в своих проблемах сам виноват. Альфе почему-то хотелось, чтобы это было так, уж очень ему кисло было считать этого любезного, вежливого, да и что там - привлекательного омегу негодяем. Но странно это как-то. Зачем Тёмке тогда выдумывать про неприязнь преподавателя? Словно услышав его мысли, Лещинский сказал: - Я, если честно, не совсем понимаю этот поступок Артёма. Его попытку убедить вас в том, что причина его плохой успеваемости кроется в личной моей неприязни, при том, что это, мягко говоря, не соответствует истине. - Так вот и я не понимаю, - буркнул альфа. - Даже если допустить, что вы, войдя в мой кабинет и не подумав о возможных последствиях, броситесь бить мне, как говорится, морду, но ведь потом всё равно бы всё выяснилось. И потом – даже если принять за истину его утверждение о том, что я пытаюсь из личной неприязни не аттестовать его по одному из своих предметов… Почему же именно по этому предмету, ведь я преподаю у них три дисциплины? И как же тогда объяснить грозящую ему неаттестацию по переводоведению, которое веду вовсе не я, а доцент Томилина? И отрицательную оценку от старшего преподавателя Карпова по теории усвоения второго языка?.. Это если брать только нашу кафедру. Скольким, по мнению Артёма, преподавателям в университете он может не нравиться? Это было куда более весомым. Славка засомневался: неужели Артёмка ему наврал? Но зачем? Что за неуклюжие попытки обелить себя? И как вышло, что младший братишка из отличника превратился в двоечника? В чём дело-то? Юный альфа собрался было спросить профессора Лещинского о его мнении на этот счёт, и не столько из любопытства, сколько из желания продлить беседу – ведь ругаться и не пришлось, а голос у Лещинского уж очень приятный, и Славке почему-то хотелось с ним разговаривать, тем более его и не гнал отсюда никто. Но на столе зазвонил телефон. - Извините, - прикрыл глаза ресницами омега. – Одну минуту. Он снял трубку: - Лещинский. Да-да, здравствуй. Прости пожалуйста, я не могу сейчас говорить, у меня посетитель. Перезвони через… Ну хорошо, хорошо, минуту. – Он извиняющимся жестом склонил голову перед сидевшим за его столом парнем, легко взмахнув рукой и приложив её к груди, потом прикрыл трубку ладонью и прошептал «Прошу прощения». – Да-да, я слушаю тебя. В пятницу? В следующую? Как - в эту? Дорогой, но это невозможно. Что значит – почему?.. Лукьян, ну как ты назначаешь визит к твоим родителям на пятницу, прекрасно зная, что я в четверг улетаю в Швейцарию? Нет, не вернусь, конгресс начнётся именно в пятницу и продлится неделю, я ведь говорил тебе. Ну разумеется, дорогой, нет проблем – я сейчас позвоню Нопфлеру в Базель, он свяжется с ЮНЕСКО, и конгресс перенесут, чтобы мы с тобой могли… Я не ёрничаю, Лукьян. Ох… Знаешь что, пожалуйста, перезвони через полчаса, я сейчас не могу говорить, тем более это не назовёшь разговором. Жду твоего… Ну как тебе будет угодно. Он положил трубку и несколько мгновений сидел, глядя прямо перед собой, будто забыв, что он не один. Славка за эти десять секунд успел подумать, что это, должно быть, был альфа-супруг профессора. А ещё он подумал, что альфе негоже устраивать телефонные истерики, и что будь этот роскошный омега его, Славкиным мужем - он никогда не стал бы с ним так разговаривать.