***
Весь день я занимался насущными делами. Делал операции, обходы, провел лекцию для вверенных мне интернов. Молодых врачей, что смотрели на все происходящие в стенах больницы со смесью восторга и страха. В общем, делал всё, чтобы избегать палату триста семьдесят восемь, и мыслей о Дженнифер Робертс. Только вот видимо сама судьба была против такого решения. Этой ночью было мое дежурство и игнорировать свет, горящий в её палате, хотя уже давно объявили отбой в детском отделении, я не смог. Дженнифер сидела на кровати обложившись учебниками и конспектами, что-то черкая в тетради. — Почему не спите? Девушка вздрогнула от моего голоса, резко подняв голову. — Доктор Каллен. Я выспалась за день, а уроки сами себя не сделают. — Как сердце? — мельком взглянул на экран монитора, куда выводили данные датчиков. Ничего тревожного там не было. — Стучит, — улыбнулась Дженни, пожимая плечами. — Пульс чуть повышен, — нахмурился я. — Это из-за эссе, — помахала девушка практически чистыми листами формата «А4». — И чем же оно вас так взволновало? — я сел в кресло, стоящее ближе к входу в палату, чем к постели. Надеясь, что моя попытка держать как можно большую дистанцию не будет понята неправильно. — Просто эссе по литературе, — на щеках Дженнифер появился румянец смущения. — Вам совершенно не обязательно сидеть тут возле меня. У вас наверное много дел. Вы же сегодня дежурите? — Дежурю, — кивнул, — но сейчас все спокойно, по этому думаю я заслужил небольшую передышку. Так что если это эссе причина вашего высокого пульса мне бы хотелось знать о чем оно, — видя что Дженни до сих пор сомневается, добавил. — Честно. Девушка глубоко вздохнула и открыв учебник, протянула его мне. «Тема любви в мировой литературе», — прочитал я. Непонимающе взглянул на мисс Робертс. — Насколько я помню, вы как раз читали что-то по этой теме, — намекнул на «Чувства и чувствительность», что ни так давно видел в её руках. — О, да я много что читала, — согласилась Дженнифер. — От разрекламированной до отвратительной степени попсовости «Ромео и Джульетты» до практически неизвестных «Пираме и Фисбе», что имеют похожую историю, но дело не в том что мне не хватает материала, — развела девушка руками, показывая обилие книг лежащих на постели подле неё. — А в чем же? Дженнифер поджала губы, выглядя растерянной и смущенной одновременно. — В конце эссе нужно высказать собственное мнение и виденье данной темы, — Дженнифер замолчала. — И? — И это очень сложно сделать когда ты ни разу не влюблялась, — скороговоркой ответила она. Я улыбнулся, покачав головой, ещё раз напоминая себе насколько она юная. — Чтобы описать своё отношение к любви не обязательно иметь пару. Человек рождается с чувством любви. Он любит родителей, домашних животных, свою любимую игрушку. Он любит весь мир что приносит ему радость. — И также искренне ненавидит то, что причиняет ему боль, — добавила Дженнифер. — Но здесь меня спрашивают не об обобщённом чувстве любви, а именно о моём. — А какое оно? Дженнифер молчала. Минуты текли медленно и я уже подумал, что она не собирается отвечать. Действительно тема любви и чувств слишком личная, интимная, чтобы обсуждать ее с практически чужим человеком. Даже в рамках школьного эссе, но тут она заговорила: — Любовь. Все к ней стремятся. Все говорят, слушают, мечтают о любви. Если вы хоть когда-то бывали в стенах старшей школы, то она больше всего напоминает муравейник с муравьями, которых опрыскали афродизиаком. Рассмеялся, такому ироничному определению школы. Ведь сам не так давно сравнивал больницу с муравейником. — Я же всегда смотрю на всю эту кутерьму и не слишком ее понимаю.Определенно я влюблена в музыку. В вибрацию смычка, в дрожание струн, в то глубокое звучание, что порождает мурашки проходя сквозь кожу, куда-то к сердцу, — мечтательно улыбаясь и прикрывая глаза, рассказывала она. Пока она говорила я вспоминал её на той сцене, хотя и видел от силы десять минут. Дженнифер действительно казалась влюблённой, окрылённой, окружённой музыкой. Я бы совершенно не удивился если бы с тем как мелодия нарастала Дженнифер бы воспарила вместе со стулом и с виолончелью подхваченная музыкой. — Но будет странно если я опишу свою любовь к музыкальному инструменту, — рассмеялась она, очнувшись от своих мечтаний. — Что же касается людей, — она посмотрела на меня и чуть закусила губу. — Тут все сложнее, любовь -это словно лёд. — Лёд? — удивился я. — Да, — кивнула Дженнифер и заметив на моем лице непонимание начала объяснять. — Живешь своей обычной жизнью: школа, дом, семья — все в твоем мире обычно, предсказуемо, возможно даже скучно. Это можно назвать твёрдой землей под ногами. А любовь, словно ступил на покрытую льдом дорожку: голова кружится, ноги скользят, ни то что шаг сделать, дышать страшно. И ведь знаешь, что рано или поздно упадёшь и будет больно, но ничего уже сделать не можешь. У тебя остаётся лишь выбор: двигаться медленными шагами, или разбежаться и поскользить, как в детстве, столько сколько получится — быстро и весело. — Звучит как этакая ловушка, чем светлое чувство, благодаря которому были созданы прекрасные произведения, — покачал я головой. Хотя внутренне понимал и даже принимал образ мышления Дженнифер. Он был необычен для молодой девушки. Довольно циничен, что можно было списать на юношеский максимализм, но вполне разумен. — Любовь — это своеобразная ловушка, в которой ты себе уже не принадлежишь, — она посмотрела на меня как-то слишком серьезно и слишком внимательно, словно требуя откровенность за откровенность и если бы мое тело было способно на мурашки, они бы пошли по спине от этого не по возрасту серьезного взгляда, напоминающего о другой девушке. — Да, Дженнифер, вы правы, иногда любовь — это ловушка. Эти слова утонули в тишине. Я слышал биение ее сердца, которое несомненно стало быстрее, слышал как ее пальцы сжали лист бумаги, как она втянула воздух глубже, чем до этого, и как нервно сглотнула. Все в ней, в том напряжении между нами, тянуло меня как магнитом, чтобы хотя бы дотронуться, убедиться что она реальный человек. Проклятое «пение» ее крови, или же собственное одиночество толкали меня к Дженнифер. Она тоже видимо ощущая это напряжение, сама невольно придвинулась ближе. Вампирское обаяние хищника подавляло её чувство самосохранения, её девичью стыдливость и природную скромность. Сам не заметил, как встал с кресла и приблизился к ней. Дженни придвинулась к краю кровати. Сейчас мы были одного роста и смотрели прямо друг другу в глаза. Она подняла руку и осторожно поправила лацкан моего халата. Я, словно пародируя ее отражение, кончиками пальцев поправил прядь ее волос, заправляя ее за ухо и невзначай касаясь тёплой, нежной кожи. Краем сознания, на автомате отметив, что ещё немного и значение её пульса на мониторе достигнет настолько высокой отметки, что тот тревожно запищит. Это заставляет очнуться и отступить. «Что во имя Господа я творю?!». Дженнифер начала дышать глубже и спрятала руки за спину, спрятала взгляд, в страницах книг. — Не засиживайтесь долго, мисс Робертс, — тон становится официально вежливым. — Конечно, доктор Каллен, — тихо ответила она до того, как я успел быстрым шагом покинуть палату. «Какого черта это было?!» — хотелось крикнуть мне, но вместо этого я просто разлеглась на постели и закрыла лицо одной из книг, надеясь, что так оно перестанет гореть. Весь этот разговор был чем-то из разряда снов, настолько нереальным и невозможным, но нет, он сидел вон в том кресле и рассуждал о любви, а потом… А что в сущности случилось потом? Доктор Каллен просто поправил волосы, а что именно такой жест был в моем воображении был прелюдией к поцелую, так это мои тараканы. И то, что мне на миг показалось, что доктор Каллен хотел меня поцеловать мои личные ощущения, а может я просто слишком сильно ударилась головой. Глубоко вздохнув, откинула книгу в сторону и снова взялась за эссе. «Любовь — это ловушка», — написала я заглавие.***
Медицинские манипуляции с моим телом всегда повергали меня в некий ступор. Нет, я не боялась, скорее была растеряна тем что на человека, на его тело можно смотреть так… Цинично? Бесчувственно? Я не могла дать точного определения тому взгляду, что врач бросает на пациента. Словно мгновенно лишаешься души и превращаешься в манекен, или ещё хуже в кусок мяса от которого хотят поскорее отрезать кусочек. От таких мыслей бросало в дрожь и появлялась тошнота. Особенно когда на обходе около десятка пар глаз смотрят на тебя именно так. — Дженнифер Эсми Робертс, семнадцать лет. Поступила в предынфарктном состоянии. Полгода назад была диагностирована дилатационная кардиомиопатия. Назначено хирургическое лечение, способом сетчатого каркаса… Дальше старалась не слушать, понимая что от всех этих медицинских терминов и одной мысли, что меня разрежут и будут копаться в моем теле, затошнило ещё больше, а по коже пошли неприятные мурашки. Как назло жадные до знаний интерны расспрашивались врача далее о всей этой процедуре, и хоть я делала вид глухой, но паника все равно подступала волной, и до того как датчики успели дать тревожный сигнал, негромкий голос доктора Каллена прозвучал, прерывая говорившись: — Доктор Берк, думаю что пора идти дальше, а интересующихся процедурой интерны, могут присутствовать на ближайшей операции. Тот посмотрел на доктора Каллена и согласно кивнул: — Да, вы правы, — кашлянул врач. — Пойдёмте дальше, — он вышел первым, а группа интернов потянулась вслед за ним тихо переговариваясь. — Спасибо, — прошептала я практически одними губами, встретившись с доктором Калленом взглядом. — Отдыхайте, Дженнифер, — улыбнулся он, кивнув, и пошёл следом за остальными. Вечером я занялась докладом по истории, чтобы хоть чем-то занять голову, кроме пугающих мыслей об операции, когда в дверь палаты постучали. Я недоуменно посмотрела на дисплей мобильного, время посещений уже давно закончилось, а друзей, иди даже знакомых у меня тут не было. — Войдите! В дверях стоял доктор Каллен: — Доброго вечера, Дженнифер. — Доброго, вы снова дежурите? — удивилась я. Он лишь развёл руками, мол сами видите. — Могу я присесть? — указал он в сторону кресла, в котором сидел прошлым вечером. Несколько минут мы молчали. Я тупо смотрела на иллюстрации в учебнике, доктор Каллен обводил взглядом палату, в которой я успела навести довольно ощутимый беспорядок, из-за многочисленных книг, тетрадей. Пожалуй, чтобы она стала полным отражением моей комнаты дома не хватало лишь многочисленных кружек кофе и виолончели. Мне даже стало несколько стыдно, что я чуть было не сорвалась с постели, чтобы начать наводить хоть какое-то подобие порядка, но слова доктора Каллена настолько меня удивили, что мысль об уборке откатилась на задний план: — Простите меня. — Что? — не поняла я за что он может извиняться. — Простите мистера Берка за сегодняшнее утро, — повторил доктор и я поняла, что просто ослышалась. — Он очень хороший врач, но что касается эмпатии и чувств к пациентам, — доктор Каллен поморщился, — тут есть над чем работать. — Все хорошо, — замотала я головой и решилась спросить то, что волновало меня сегодня целый день и на что он точно мог дать мне ответ: — Насколько эта операция опасна? Мне будут разрезать грудную клетку? — К сожалению да, — кивнул он. — По другому врач просто не сможет получить доступ к сердцу, но я думаю шрам это не такая большая плата за здоровое сердце? — Да, конечно, — я почувствовала себя глупым ребёнком, переживающим совершенно не о тех вещах. — А операция сложная? — В любой операции есть свой тонкости. Даже в самом обыденном удалении аппендицита, — уклончиво ответил он, — но я уверяю тебя, доктор Бёрк — профессионал в таких операциях и делал их уже не раз, так что самое лучшее что можете не волноваться, а доверять. — Я постараюсь, — пожала плечами. Разговор оборвался и мы снова сидели в тишине. Но это не было неловко или неудобно. Мне даже было как-то спокойнее от того, что доктор Каллен здесь. Я тёплом по коже чувствовала его взгляд, но вот поднять взгляд на него мешало смущение. — Как эссе? — неожиданно спросил он. Я все-таки подняла на него глаза: — Мне удалось его написать, — украдкой взглянула на ящик тумбочки, где лежала тетрадь. — Спасибо вам. — Мне? — Думаю именно наш вчерашний разговор и натолкнул меня на нужные мысли, — ответила, стараясь чтобы голос звучал беззаботнее. — Я рад, что смог помочь. И чем вы заняты сегодня? Возможно, смогу помочь. — История, колонизация Америки. Христофор Колумб заплывший не туда. Давно известная история. — Все там было не так просто, — покачал головой доктор Каллен. — Корабли были разбиты, провизия заканчивалась, люди истощены и больны. Оставалось только ждать помощи и надеяться на гостеприимство индейцев, которые были настроены к чужеземцам не слишком мирно. И тогда Колумбу пришла в голову одна хитрость. Из астрономических таблиц он знал, что произойдет лунное затмение. Колумб позвал к себе местных вождей и объявил, что в наказание за их враждебность бог белых людей решил отнять у жителей острова луну. И действительно, предсказание сбылось — точно в указанный срок луна стала накрываться черной тенью. Тогда индейцы стали умолять Колумба вернуть им луну, а взамен согласились кормить чужестранцев самой лучшей едой и выполнять все их пожелания. — Хитро, но не слишком честно, — покачала головой. — Меня всегда злило то, как поступили с коренным населением этой страны. Обман, истребление, отнимание территорий, религии, изгнания в резервации. Иногда хотелось также поступить с этими же благородными переселенцами, хотя я понимаю, что все мы их потомки. Он вздрогнул, посмотрев на меня как-то странно. — Простите, я, видимо, опять слишком категорична, — вспомнила нашего историка мистера Флетчера, для которого была одна правильная позиция в исторических диспутах, его собственная. — Нет-нет, Дженнифер, вы абсолютно правы. Человеческая жестокость, особенно по отношению к таким же людям, но лишь в чем-то отличающимся, поражает, — отозвался я, мысленно погружаясь в воспоминание о кострах инквизиции, что устраивал мой отец, о войне новорожденных, что развернулась во времена противостояния Севера и Юга, когда обратили Джаспера, о женихе и его дружках, что оставили умирать после их зверств ни в чем неповинную, кроме своей любви и наивности, Розали. — Не только к людям, ко всему вокруг. Нам открыли новый, дивный мир, а мы менее чем за полвека успели привнести сюда лишь разрушения и смерти. — Что случилось, то случилось, — философски отозвался я, лучше всех понимая это — Главное, что есть будущее в котором вы и другие поколения могут что-то изменить. Дженнифер не смогла удержать гримасу разочарования: — Многие не задумываются об этом, а просто живут в своём уютном мире. Если честно, то и я сама не слишком отличаюсь от них. Да, я ездила с волонтерами помогая людям, что живут на улице. Оставляла деньги в специальных корзинах для пожертвований. — Для такой юной особы это хорошее начало, — утешил я девушку. Мне нравилось разговаривать с Дженнифер. Нравилось как она мыслит. Узнавать ее ближе, при этом сохраняя безопасную дистанцию. Меня тянуло к ее палате словно магнитом, хотя после вчерашнего я обещал себе избегать оставаться с ней наедине, но наблюдая на обходе за тем как она бледнеет и сдерживает страх с каждым словом врачей вокруг, не мог ни вмешаться, а вечером не заглянуть к ней. Первое, что я сделал извинился перед ней за вчерашнее, за тот мой порыв, хотя по удивлённую она, конечно, не поняла, но теперь моя совесть, что не уставала говорить о том, что находится рядом с Дженнифер опасно в первую очередь для неё самой, затихла. — Вы оптимист, доктор Каллен, — грустно рассмеялась она. — Я — врач и верю в возможность исцеления. — Даже когда случай безнадежный? — Особенно, когда безнадёжный, — серьезно посмотрел я на неё, понимая что мы сейчас говорим не только про мир вокруг. Звук пейджера заставил Дженнифер вздрогнуть, а меня посмотреть на дисплей. — Мне пора. — Да, конечно, — кивнула она. — Не засиживаться допоздна, Дженнифер, — попросил я выходя из палаты, спеша на вызов. — Хорошо, — услышал её ответ, — И спасибо.