***
Я следила за домами и улицами, что мелькали за окном автомобиля. — Кайл, что хочешь на обед? — спросила мама. — Можем заехать в твое любимое кафе. — Было бы неплохо, — согласно кивнул Кайл. — Больничная еда не отличалась изысками. Так что я бы не отказался от острых крылышек и стакана колы. — Я имела в виду, что-то более полезное, — скривилась мама, но я-то знала, что отец уже поворачивает к ближайшей кафешке. Так было всегда, проклятье старшего это что ли, но хотя между мной и братом разницы почти и не было, но он стал для родителей неоспоримым любимчиком. Обладая прагматичным материнским характером и такой же любовью к футболу, как отец — Кайл был для них понятнее и роднее, чем я. Я помнила как лет пять назад, на полном серьёзе, даже думала, что меня удочерили. Действительно, откуда в семье твердо стоящих на ногах, прагматичных и практически на любое занятие смотрящих с финансовой точки зрения людей, могла родиться я? Сколько себя помнила, мне нравилась музыка. От первого писклявого проигрыша игрушечного телефона до настоящих пластинок всемирно известных музыкантов. Я слушала все, что попадало ко мне в руки, но особое место в моем сердце заняла классическая музыка. Когда мне было пять лет, я впервые услышала и увидела виолончель. Я до сих пор помню то невероятное чувство мелодии, что окутывала меня подобно кокону. Ту сносящую с ног энергетику, когда смычок настолько быстро, и с тем же самым плавно, скользит по струнам, что едва успеваешь за ним взглядом. Этот инструмент и музыкант, что на нём играл стали для меня чем-то сродни волшебству. В тот же момент я захотела не только слышать и видеть эту магию, но и самой уметь создавать её. Я захотела стать виолончелисткой. Мои родители, конечно, не восприняли мои слова всерьез, предлагая мне заняться гимнастикой, плаваньем, даже рисованием. Убеждали, что носить тяжёлую виолончель мне будет непросто, и я быстро устану, но моя решимость была непоколебимой, и шестой день рождения стал для меня самым счастливым в жизни и по сей день: мне подарили виолончель. Они ожидали, что я заброшу музыку, через месяц, полгода, год, два, но ничего не происходило. Я продолжала ходить сначала на уроки, потом на репетиции и выступления. Родители поначалу хоть как-то участвовали во всем этом. Возили на концерты, сидели на выступлениях, даже аплодировали, особенно отец, едва успевающий продрать со сна глаза, после невежливого материнского толчка в бок. А уж после того как я достаточно подросла, чтобы самостоятельно ездить куда мне нужно, а Кайл занялся футболом, появление моих родителей на концертах стало таким же редким явлением, как дождь в пустыне. Это обижало, но уже не сильно. Они же не виноваты, что им совершенно чужда такая музыка. Мы приехали домой. — Дженнифер, захвати сумку брата, — крикнула мама, стоило мне вылезти из машины. Сами родители, подхватив Кайла с обоих сторон, вели его по дорожке к двери, как тяжелобольного. — А почему бы ему не взять костыли? — вытащив весьма ощутимую по весу сумку, спросила я. — Потому что я ещё не слишком хорошо с ними управляюсь, дурында, — фыркнул Кайл, прыгая на одной ноге. — Ты же не хочешь, чтобы я навернулся где-нибудь и снова угодил в больницу. — Мне вообще-то нельзя таскать тяжести, — напомнила я. — Ничего с тобой не случится, если ты донесешь сумку до двери, — кивнул мне отец. — Свою скрипку-переростка таскаешь и не жалуешься, сердце не болит, а тут помочь брату… Слушать дальнейшие нравоучения от отца, что я плохая сестра, я просто не стала. Быстрыми шагами направившись к дому, кинула сумку у входа. До того как родители с Кайлом доковыляют, чуть ли не бегом, поднялась на второй этаж, в комнату. Устало опустилась на постель. Сердце кололо и немного ныло, но с этой болью я даже как-то свыклась за прошедшие две недели. Больше всего пугали приступы удушья, когда внезапно становилось сложно вдохнуть. Я словно рыба хватала ртом воздух, не в силах заставить его спуститься вниз, к лёгким, но понимала, что стоит мне лишь заикнуться о каких-то симптомах, я тут же отправлюсь в больницу, и о выступлении можно будет забыть. Я не боялась, что родители сами заметят что-то. Две недели, пока я готовилась к тесту по биологии, по полночи засиживаясь за учебниками и потребляя кружками кофе, они даже не поинтересовались, пью ли я таблетки, и почему пачка кофе так быстро закончилась. Полностью занятые собственными делами, просто принимали все как данность. Закончился кофе? Просто откроем новую пачку и проблема решена. Только доктор Каллен заметил мою бледность. Доктор Каллен. Доктор Карлайл Каллен. Я совсем не обманывала его сегодня: действительно принимала лекарства и не ставила олимпийские рекорды, и даже то, что я не выспалась, было чистой правдой. Сегодня, в палате, в этом кратковременном молчании, было что-то рождающее мурашки на коже и желание, чтобы оно не кончалось. Он смотрел на меня, казалось, впитывая своим взглядом каждую черточку, каждую деталь, молчаливо прощаясь со мной и в его медовых глазах сквозила такая тоска, что мне захотелось взять мужчину за руку и сказать, что я никуда не уйду, стоит ему сказать лишь слово, но… Я даже не знаю, не придумала ли я себе все это? Относилась ли эта тоска на мой счёт? Сердце снова закололо и я вытащила из ящика таблетки, привычно высыпав на ладонь две. Нет, я не могла упустить возможность выступить на концерте. Рассматривая стену, увешанную различными грамотами о победах и участиях в музыкальных конкурсах, которые для моей семьи значили не больше, чем детские рисунки на холодильнике, я проглотила таблетки. — Пожалуйста, потерпи ещё недельку, — шепотом уговаривала я свое сердце.***
— Здравствуй, Эдвард, — узнал я голос сына в трубке. — Как ваши дела? — Здравствуй, отец, — голос сына был немного напряжённым, и я забеспокоился. — Что-то случилось? Что-то с Беллой? — Нет-нет, отец, все хорошо, — поспешил успокоить меня он. — Она передает тебе привет. Мы собираемся ехать в Дармут. Белла хочет посмотреть колледж, где нам предстоит учиться. — Ей, в отличие от тебя, предстоит учиться там впервые, — рассмеялся я. — Да, — печально подтвердил Эдвард. — Что-то все-таки случилось, — покачал я головой, словно сын мог меня видеть. — Рассказывай. Мой интерес был вызван не праздным любопытством и не только отеческим желанием как-то помочь. Я понимал, что любые отношения таят в себе не только радости, но и печали. Не могут два воспитанных в разных семьях и с разным мировоззрением и привычками, всегда и во всем соглашаться. Споры и даже ссоры неизбежны. В отношении же Эдварда и Беллы все ещё более осложнялось нашей природой. — Белла не хочет ждать, — устало вздохнул Эдвард. — Она хочет, чтобы я обратил её. — Но вы договаривались хотя бы год повременить с этим, — вспомнил я разговор, что состоялся перед их свадьбой. — Да, но сейчас она беспокоится о Вольтури, о своём возрасте, о том, что всё время попадает в различные неприятности, — перечислил Эдвард. — И я, право, не знаю… Карлайл, даже если бы я хотел это сделать… Я не уверен, что смогу остановиться, — тихо признался он. Я устало выдохнул, понимая сына. И его, и Розали я обратил, когда они уже были на пороге смерти. Эммета Розали принесла к нам тоже уже смертельно раненого. Обращать кого-то, кто не стоял на пороге смерти, и для меня было чем-то новым, словно перешагнуть невидимую грань, за которой от тебя самого останется все меньше человеческого. Эдварду же было ещё сложнее, так как был период в его жизни, о котором мы не вспоминали и не говорили, когда он питался человеческой кровью, убивая убийц и маньяков, в чем ему помогал его дар телепата. Конечно укусить любимую женщину и преступника на темной улице две совершенно разные вещи, но жажда могла сыграть с сыном дурную шутку. При том, что кровь Беллы была притягательней любой другой. — Успокой жену, — после недолгого молчания ответил я. — И ты, и я, и она знаем, что если Вольтури хотя бы подумают нагрянуть к нам с визитом, то Элис это тут же узнает, и мы все будем рядом с вами быстрее, чем Белла даже успеет испугаться. Всему свое время. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом; время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить…», — вспомнились строки из «Ветхого завета». — Надеюсь, что поездка в Дармут ее отвлечет. Как твои дела, отец? — Все хорошо, Эдвард, — ответил я, радуясь, что по телефону телепатия сына не работает. — Работаю в той же больнице, что и тогда. Я нашел могилу Эсми. Для Эдварда не были секретом мои вспыхнувшие чувства к юной мисс Плетт. Он был свидетелем моей печали. — В городе живут ее правнуки. — Может, было ошибкой возвращаться туда? — озвучил Эдвард вопрос, что крутился в моей голове с того момента, как я встретил Дженнифер Робертс. — Нет, — несколько резко ответил я, отвечая одновременно и себе и сыну. — Иногда только вернувшись, можно понять что ты потерял, и что хочешь обрести, — предо мной встал образ Дженнифер, такой, какой я видел её неделю назад. — Хорошо, отец, — ответил Эдвард, не споря. — Эдвард? — Да? — Ты счастлив? — вопрос сам сорвался с языка. — Самый счастливый за все прожитые сто лет, — ни секунду ни промедлив, ответил он. — Я счастлив за тебя, — улыбнулся я. — Надеюсь и я буду когда-нибудь также счастлив за тебя, — прощаясь ответил Эдвард. Мысли о Дженнифер породили желание увидеть девушку, пронзившее не хуже жажды. Просто посмотреть издалека, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, слишком бледной и уставшей она выглядела в нашу последнюю встречу. Воспоминание о выступлении, проскользнувшие в одном из наших разговоров, дал мгновенную идею. Несколько щелчков по клавиатуре ноутбука, в поисках нужной информации во Всемирной сети, и я знал где Дженнифер Робертс будет этим вечером.***
Я стояла за кулисами сцены, наблюдая за происходящим на ней и за своими конкурентами. Скрипачи, пианисты, арфисты и даже трубачи. Насчитав человек сорок различных музыкантов, я приказала себе прекратить и глубоко вздохнула постаралась успокоится. Сердце и так сегодня стучало с перебоями: то ускоряя свой бег, а то, казалось, и вовсе забывая, что нужно стучать. Я и сейчас, словно ощущала каждый его удар, что отдавался лёгкой болью. В глазах потемнело и я покачнулась. — Эй, с тобой все хорошо? — обратилась ко мне рядом стоящая девушка, на которую я неловко наткнулась. — Да, — тут же улыбнулась я, поправив платье и прическу. — Просто, волнуюсь. Я отойду на пару минут. Настолько быстрыми шагами, насколько позволяло мое состояние, направилась в туалет. Умывшись холодной водой и судорожно отыскав в сумочке таблетки, я как никогда была счастлива, что родители вместе с Кайлом вместо «заунывного» концерта выбрали матч по футболу в нашей школе. Темнота и круги перед глазами стали медленно отступать. — Чуть-чуть, осталось совсем чуть-чуть, — уговаривала я свое отражение. Уже завтра я поеду к врачу и пусть хоть запрут меня в больнице и привяжут к кровати, но сегодня… Сегодня я должна была выступить и не просто выступить, а так, как ещё не выступала. Я вернулась за кулисы. — Ты как? — спросила меня все та же девушка. — Все хорошо, — кивнула я, не совсем понимая с чего такая дружелюбность, ведь все мы тут по факту были конкурентами. — Седьмой, — заметив выпавший мне номер выступления. — Повезло, счастливое число, — несколько завистливо прошептала она, поглаживая свою табличку с номером шестнадцать. — Мне бы больше подошло тринадцать, — ответила я. — Но если тебе это так важно, то единица и шесть тоже в сумме дают семёрку. — Точно, — улыбнулась девушка. — Меня зовут Зола. На чём ты играешь? — Виолончель. А ты? — Флейта, — показала девушка небольшой чехол. Флейта этой хрупкой, словно фея, девушке в голубом очень подходила. Зазвучали аплодисменты. Ведущий объявлял очередного участника, пятого. Я сжала кулаки, так что короткие ноготки впились в ладони. Седьмой, тринадцатый, шестнадцатый, — я сейчас готова была поменяться с этим пятым. «Осталось два, всего лишь два», — я глубоко вздохнула, прислушиваясь к сердцу. Стучало более менее ровно. Хорошо. Я закрыла глаза, приказывая себе расслабиться. Нужно экономить силы. Особо не вслушиваясь в то, что играло на сцене, проигрывала в голове свою мелодию, любимую, ту что собиралась сегодня играть. — Дженнифер Робертс, — позвал ее один из служащих сцены, следящих за порядком и очередью конкурсантов. На сцене уже ждала виолончель, стул и стойка с микрофоном. Решительным шагом, не смотря по сторонам, направилась к ним. Вокруг тишина, настороженная, вязкая, ждущая. Сев на стул, привычным движением поставила перед собой инструмент, прижимая к себе. Обнимая виолончель нежно, но при этом уверенно. «Как любовник держит возлюбленную», — говорил учитель музыки. Привычным движением размяла запястье, руки, что держала смычок. Упёрлась ногами в пол и коснулась струн в первом движении. Глубокий звук, вибрацией отдающий по всему телу, окружил меня коконом. Смычок продолжал плавно скользить по струнам, рождая волшебство. Я впитывала мелодию. Она проникала внутрь меня, в саму суть. Виолончель и я стали единым целым, волшебниками творящими магию. Для меня сейчас не существовало ни зала, ни зрителей, ни волнения. Рука чуть дрогнула, портя мелодию, и я сжала смычок немного сильнее. Боль в сердце была внезапной и резкой, наверное, так же человек себя чувствует, когда ему вонзают нож. Смычок резко пошёл вниз с ужасным скрежетом царапая струны. Боль стала нестерпимой, принося с собой волну удушья. В глазах потемнело. Последнее, что я помнила — удар от падения и знакомый голос, приказывающий вызывать «Скорую».