***
Отвратительное состояние постоянной усталости и слабости во всем теле пугало и раздражало. С каждым днем я наблюдала, как мои руки медленно становятся все бледнее, а синие, выпирающие вены покрываются следами синяков от капельниц. Утро уже давно начиналось не с кофе, и даже не с завтрака, а с пригоршни разноцветных пилюль, что отдавали горечью на языке, но после них воздух в легкие заходил более охотно, а сердце начинало стучать уверенней. Даже румянец появлялся на щеках, но казался каким-то искусственным и от того не менее болезненным. Доктор Берк настойчиво рекомендовал мне не перенапрягаться и даже усадил в инвалидное кресло, разрешая самостоятельно ходить разве что до уборной. Не спасало даже то, что сегодня, впервые за две недели я увидела Глена. Он полулежал на кровати и выглядел намного бледнее, чем обычно, но уже улыбался во весь рот и не уставал показывать швы на животе, рассказывая про то, что случилось в лифте, как про некое забавное приключение, иногда с неожиданным оттенком мистики. — Механики, что доставали нас из этой чертовой коробки, были озадачены, ведь двери все никак не хотели поддаваться, а потом словно сами с петель соскочили. Я молчала, делая большие глаза и надеясь что этот случай так и останется одной из больничных легенд без каких-либо последствий для Карлайла. — Любишь ты рассказывать всякую чертовщину, — махала на него его старшая сестра, что теперь навещала брата намного чаще, чем раньше. Иногда сестру сменяла бабушка, а вот его родителей я, пожалуй, не видела ни разу. — Они все время в разъездах, журналисты, что с них взять, — пожимая плечами, ответил Глен на мой вопрос о родителях. — Когда я не болел, я тоже путешествовал с ними, но теперь… — Мне кажется, твоей сестре я не особо нравлюсь, — иногда наталкиваясь на ее настороженный взгляд, сделала вывод я. — Ее напряг тот случай с лифтом, но не ты же в нем виновата, так что не обращай внимания, — отвечал Глен, пожимая плечами. Я была рада, что он поправляется, и случай с лифтом не имел никаких фатальных последствий для него, в отличие от меня. Мне казалось, что с каждым днем я ощущаю, как сердце все более слабо бьется в груди. Как ноги и руки становятся тяжелыми, словно чужими. Отекают под конец дня, напоминая воздушные шарики. Берк качал головой, назначал постельный режим и очередную дозу лекарств. Я наблюдала за всем этим то со смесью страха и злости, то с накатывающим на меня безразличием. Побочки некоторых лекарств были наиболее неприятны, вызывая тошноту и изматывая организм еще больше. Меня до сих пор трясло, а живот скручивало неприятными спазмами, во рту чувствовался горький привкус. — Иди, сюда, — Карлайл подхватил меня на руки, донес до постели, бережно усадив на нее. — Снова тошнило, — это был не вопрос, а скорее утверждение. — Придется поставить капельницу. Я лишь мельком глянула на пустующую сейчас штангу. Капельницей больше капельницей меньше — это не имело большого значения, точнее, так я пыталась себя убедить. Получалось из рук вон плохо. Пальцами скомкала простынь в тщетной попытке унять дрожь. Что-то внутри меня было натянуто до предела, до боли, до звона в ушах, и мне казалось, что, стоит этой невидимой нити внутри оборваться, я упаду, как безвольная марионетка. — Почему? — спросила я. — Есть угроза обезвоживания, а также потери и витаминов и микроэлементов. — Я не про капельницу! — голос повысился настолько, насколько позволяли силы. — Почему ты продолжаешь меня мучить? Ведь знаешь, что дальше будет только хуже. Больнее, страшнее, безнадежнее… Неужели ты веришь, что мне удастся получить сердце, — я сглотнула, пытаясь набрать слюну — во рту было сухо, — вовремя? Время, пожалуй, именно сейчас оно играло против меня наиболее ощутимо, и тот, кто выиграл эту схватку с разгромным счетом, сейчас просто стоял и смотрел на меня. Смотрел, как я медленно умираю. — Я надеюсь, — спокойный тон и чуть опущенный взгляд в этот раз не вселили в меня спокойствие, а, скорее, наоборот, распалили и так тлеющие угли злости, боли и усталости. — И когда ты поймешь, что хэппи-энда не будет? — прорычала я. — Ни деньги, ни связи, ни какие лекарства не заменят мне это долбанное сердце! А его нет! — рука стукнула кровать. — Так может хватит? Карлайл, наконец, перестал избегать моего взгляда. Он посмотрел на меня серьезно, даже строго: ни тени нежности, или улыбки, даже снисходительной или успокаивающей. Я невольно поежилась под этим взглядом, но зрительный контакт не разорвала, наоборот, упрямо вздернула подбородок. — Ты думаешь, что это все так просто? Щелчок пальцами, и нет ни боли, ни смерти, ни болезни. Так пишут в книжках? — его голос был чуть громче шепота, но почему-то складывалось ощущение, что он кричал. — Нет, мне совсем не доставляет удовольствие видеть, как ты угасаешь день за днем, и всем своим существом чувствовать собственную беспомощность. Поверь, все это изощренней самых страшных пыток, но, — Карлайл закрыл глаза, выдохнув, — если есть хоть один шанс, чтобы сохранить тебе жизнь, я буду за него держаться. — Почему? — мой голос сорвался на хрип, а из груди вырвался полустон-полувсхлип. Я почувствовала ладони Карлайла на своих плечах. Прохладные пальцы легонько массировали плечи. — Быть вампиром — это не просто постоянная жажда, что может свести с ума, но, да, к этому можно привыкнуть и даже контролировать, — предупредил он мой протест. — Только вот измененная природа навсегда отрежет тебя от общества, даже если ты будешь в социуме, то придется сдерживаться, сторониться слишком близких контактов. Менять места жительства, имена. Многие из подобных мне не имеют ни дома, ни семьи, их мир — круговорот жажды, убийств и насыщения. Потеря себя… — Потеря своей души, — вспомнила я давний разговор между нами, хоть этот довод и казался мне полнейшей нелепицей, но, если Карлайл в это верил, то и это становилось препятствием. — Ты готов дать мне умереть?! — Я готов бороться за твою жизнь. В это мгновение я словно услышала нечто в его голосе, что подтверждало мой вопрос: ему будет легче смириться с моей смертью, подумаешь, сколько таких бедняжек было за его жизнь, взять хотя бы мою прабабушку Эсми, чем обращать меня в вампира. Резким движением сбросила ладони Карлайла со своих плеч, отстраняясь назад. — Уходи, — зло процедила я. — Дженнифер, — Карлайл отступил назад, наблюдая за мной с удивлением и непониманием. — Иди прочь, — я набрала в грудь больше воздуха, хотя сейчас казалось, что даже расширяющиеся легкие причиняют боль, крикнула: — Уходи! В каком-то отчаянном порыве боли, злости и гнева дотянулась до одной из книг, что ровной стопкой лежали на тумбочке, не глядя, швырнула в Карлайла. Остальные книги, видимо, задетые моей рукой, с громким шумом и шелестом страниц упали на пол. Карлайл скрылся за дверью палаты, а я, обессиленная, рухнула на постель. Закрыла лицо руками. Чёрт, мне нельзя плакать!***
Я вышел за дверь. Внешне по привычному собранный и спокойный, внутри ощущал, как все трещало и ломалось, подобно весеннему сплаву льдин на реке. Многовековое, профессиональное, врачебное спорило с человеческим, с моим собственным сердцем. Дженнифер была на грани, и ее желание убежать от всей этой боли, страха, усталости и ощущения приближающейся смерти было нормальным. Даже эта истерика, ожидаемая и понятная, не была для меня сюрпризом и никак не обижала. И, да, уже тысячи, если не миллионы раз я прокручивал в голове сцену укуса и последующие действий: как убедить всех остальных в смерти Дженнифер, где взять труп для последующих похорон и документы для новообращенной. Все эти аспекты были проработаны если не веками, то десятилетиями жизни нашего клана в социуме и решались за пару звонков. Сложнее было объяснить ей и самому принять то, что, став вампиром, Дженнифер уже никогда не будет прежней. Дело не в том, что мир изменится, мир-то как раз останется таким же, а по меркам вампиров, все его изменения происходят медленно, слишком медленно. Людьми все так же, как и много лет назад, владеют все те же страсти и страхи, все те же заботы, и сложно не начать относиться к ним как к недалеким, неполноценным, не поставить себя на ступень выше, тем самым еще больше увеличивая пропасть. Быть вампиром — это вечное изгнание и одиночество, чувство которого лишь увеличивается с годами. Я боялся, что однажды Дженнифер посмотрит на меня тем же взглядом, который я иной раз замечаю у Розали, взглядом, полным горечи от несбывшихся желаний. Так что, сейчас я сжимал зубы, призывая все свое хладнокровие и профессионализм, действуя как врач, что делает все, чтобы спасти пациента. Я даже готов был отдалиться от нее. Хотел, чтобы она вспомнила как хорошо быть человеком, и что укус — это не единственный выход, и даже знал кто с этим может помочь.***
По-зимнему холодное, свинцовое небо, на котором не было и намека на солнце, казалось, полностью совпадало с моим состоянием. Уже два дня, как Карлайл не заходил ко мне с момента нашей ссоры. Хотя я знала, что он в больнице и даже видела его мельком, проходящего мимо. Слышала его голос, дающий какие-то распоряжения. До боли сжимала одеяло, пытаясь удержать себя в кровати и не выбежать в коридор. » Ты сама его выгнала. Вот он послушно и ушел», — нашептывал противный голосок внутри. Так просто сдался после первого же «уходи»? Хотя… Я скривилась, покачав головой. Что я знаю о нем? Да и вампирах в общем. Так легко забывать об этом, сбрасывать со счетов, смотря на него, но он все же не человек. Иное существо, и как он однажды сказал: «После обращения мироощущение и приоритеты меняются». Просто пришел день, когда ему надоело возиться с маленькой, больной истеричкой. Возможно, в его мире я имею значение не больше мухи на лобовом стекле. Чувства абсолютной ненужности и бесполезности нахлынули, как волны ледяной воды. Я задышала чаще и закрыла глаза, сжала их посильнее в попытке сдержать слезы. Позавчера меня уже накачали седативным, не хотелось, чтобы повторилось снова. Сделав глубокий вдох, подавила первый всхлип. «Зато ему не будет больно от твоей смерти», — отчаянье показало оскал саркастической улыбки. Ни ему, ни брату с родителями. Шикарные венки, надгробные речи. Лучшая фотография в рамочке. Монохромный парад черных одежд и белых носовых платков. Я в подвенечном платье. Юных, невинных девушек ведь наряжают, как невест? Картина собственных похорон предстала перед глазами так ярко и реалистично, что меня передернуло от ужаса. — Привет! — неожиданное приветствия заставило чуть ли не подпрыгнуть от испуга. — Матильда?! — я во все глаза смотрела на подругу. — Как ты тут?! Вы же с «Крокодилами» уехали на запись неделю назад! Что-то случилось?! —У нас нет, — покачала головой подруга. — А вот у тебя, похоже, да. Я отвела взгляд в попытках скрыть набежавшие на глаза слезы и не видеть ее жалеющего взгляда. — Так, ну хватит, — в голосе Матильды не было жалости, наоборот, некое раздражение. — Давай, вставай, пошли прогуляемся, — она потянула меня за руку, стаскивая с постели. — Ты издеваешься?! Мне если и можно гулять, то только до туалета и назад. — Воспользуемся коляской, не отнекивайся. Тебе не помешает проветрить голову. Так что, давай, одевайся потеплее и без отговорок. Я знала этот тон Матильды. Продолжи я отнекиваться, то она бы просто одела меня сама и усадила в коляску, а сил сопротивляться особо и не было. Так что, через полчаса мы проезжали по больничным коридорам к лифтам. К моему удивлению лифт поехал не вниз, а вверх, на крышу. Выехав из дверей, я полной грудью вдохнула морозный воздух и тут же закашлялась. — Эй?! Ты, как? — склонилась надо мной Матильда. — Нормально, — успокоила я ее. — Я в порядке. Она несколько долгих секунд вглядывалась в мое лицо: — Все плохо? — это был не вопрос, а, скорей, констатация факта. Я лишь пожала плечами, вглядываясь вдаль на другие крыши и небоскребы офисных зданий: — Нехорошо… Доктор Берк молчит, не делая никаких прогнозов, но без нового сердца вряд ли я увижу весну. Матильда вздрогнула, потянулась за пачкой сигарет, достала одну, зажала в руках, словно не решаясь зажечь: — Знаешь, я же бросила, — покрутила она сигарету в руках. — Давно пора, — улыбнулась я, вспоминая все наши споры по этому поводу. Мы снова замолчали, вдыхая морозный воздух и выдыхая клубы пара. — Знаешь, в лет пять-шесть мне очень хотелось быть взрослой, а многие взрослые курили. Важно стояли с сигаретами, и вокруг клубился кольцами плывущий сизый дым. И вот в такие зимние дни так легко было представить себя этакой серьезной, важной леди. Я, по-моему, даже так играла, — вспомнила я эту глупую детскую историю. Хотя всплывшая в памяти малышка я с какой то палочкой в руке, изображающей сигарету, и попытки скопировать повадки взрослых даже сейчас вызвали улыбку. Матильда все продолжала молчать, казалось, и не слушая меня. Это напомнило мне тот день, когда все было зеркально наоборот. Сейчас мне казалось, что это было давным-давно, будто в другой жизни. — Так, почему ты приехала? — спросила я, чтобы что-то спросить. — У вас там точно все хорошо? Запись не отменили? — Я приехала потому, что мне позвонил доктор Каллен и сказал, что тебе очень плохо, и не помешала бы поддержка друзей, — отчеканила каждое слово, как ответ на уроке, Матильда. Я вздрогнула, услышав о Карлайле, вздрогнула еще раз, когда Матильда довольно резко развернула коляску и склонилась так, чтобы наши лица были на одном уровне. — Мне позвонил он, а должна была позвонить ты, — ее обвиняющий взгляд прожигал во мне дырку. — Я не хотела беспокоить. Матильда фыркнула, резко выдохнув: — Черт тебя дери, Дженни! Друзья для того и нужны, чтобы помогать, когда плохо. Не для шумных вечеринок, не для глупых приколов, а чтобы, когда тебе паршиво настолько, что хочется сброситься с проклятой крыши, кто-то взял тебя за руку, — она взяла мою ладонь, иллюстрируя свои слова. — Теперь я это знаю, благодаря тебе, так что позволь мне поддержать тебя. Я не могла ничего ответить, только чувствуя, как дыхание перехватило, а на глаза навернулись слезы. Ее пальцы чуть сильнее сжали мою ладонь. Матильда приблизилась ко мне, прижимаясь лбом ко лбу. — Пожалуйста, не бросай меня, — тихо прошептала она. — Мне сложно представить, насколько это сложно и больно, насколько ты устала, но, пожалуйста, не сдавайся, — на ее глаза тоже навернулись слезы. — Тебе найдут сердце, и ты выйдешь отсюда, и мы поедем кататься, и выступать в клубах, и ты заценишь обложку первого альбома «Крокодилов». Обещай мне! Я не могла ничего сказать, банально не хватало дыхания, но усиленно закивала. В этот момент все мое нытье и истерики показались такими глупыми и детскими. Мое сердце пока продолжало упрямо биться, так почему же я отказываюсь жить? Я вдруг отчетливо поняла, о чем пытался сказать мне Карлайл. Став вампиром, я уже больше никогда не увижу ни Матильду, ни Глена, ни кого-то еще из «Крокодилов». Для них я буду мертва. Для всего мира я буду мертва, и не будет никаких прогулок, смеха, встреч с ребятами, подтрунивание Сэма и серьезного взгляда Дэна. Ничего от прежней меня. Дженнифер Эсми Робертс не станет. Холодные мурашки прошлись по коже совсем не от ветра. Матильда, видимо, это заметила и, выпрямившись, одернула куртку, и одним быстрым движением смахнула слезы. — Пошли, а то я тебя совсем заморожу. Спустимся в кафетерий, навестим Глена. Расскажите, как вы умудрились уронить лифт, — бодрым тоном сказала она, направляясь к лифту. — Только не на практике, - нажала она кнопку вызова. Приезд Матильды действительно подействовал на меня как-то отрезвляюще. Жизнь вокруг меня продолжалась, и только от меня зависело, хочу ли я в ней участвовать или предпочту хоронить себя заживо. От таблеток временами становилось паршиво, а сил хватало только на то, чтобы поесть и не вытошнить все обратно, но я старалась не концентрироваться на этом. Боль тоже означает жизнь. Матильда еще пробыла с нами два дня, но дольше ребята не могли ее ждать. И я чуть ли не самолично выпинала ее за дверь, приказав без первого альбома группы не возвращаться, а она, в свою очередь, взяла с меня клятвенное обещание звонить и позвать, если снова будет плохо. Глен, казалось, уже оправился от последствий нашего драматичного приключения и заезжал в палату каждый день, привозя с собой кучу фильмов, комиксов и сплетен. — Ты видел сегодня доктора Каллена? — Мельком, в коридоре, когда возвращался с тренировки, — пожал он плечами. Глен конечно же заметил, что Карлайл ко мне больше не заходит, но никак это не комментировал, за что я была ему благодарна. — Возможно, он просто очень занят, — взглянул он на меня и, видимо, все же поймав в глазах или выражении лица отражение моих реальных эмоций. Я нахмурилась, но отвечать ничего не стала. Возможно. если бы я не знала. кто такой Карлайл, то поверила бы в это, но тут все было намного фатальнее. Я прогнала его, и он имел право обижаться. Даже он мог обидеться. И как попросить прощения я просто не знала, точнее знала, но не могла себя заставить попросить доктора Берка передать мою просьбу Карлайлу. Да я даже не была уверена в том, что он это сделает, а сторожить Карлайла где-нибудь в коридорах больницы, ища с ним встречи, и вовсе казалось мне чем-то нездоровым, из разряда сталкерства. А еще хуже то, что я могу его встретить, а он просто пройдет мимо, не потому что не увидит, а потому что не захочет замечать, и это окончательно разобьет мне сердце. И тут Глен подбросил мне неожиданную и абсурдную идею. — Слушай, скоро ведь День святого Валентина, а что, если встряхнуть это болото и устроить праздник? — Праздник? — Ну, да. Я пробегу по ребятам, договорюсь с медсестрами, врачами и устроим небольшой концерт. Я посмотрела на друга с сомнением. Праздник в стенах больницы был сейчас для меня чем-то сродни пиру во время чумы, но, с другой стороны, настроение в последнее время было ни к черту, и хотелось чего-то хорошего. Я скучала по выступлениям, «Крокодилам», по тому безумному выступлению на крыше, по любимой виолончели, на которой мне едва ли хватало бы сил сыграть сейчас, по аплодисментам, по волшебству музыки. Еще раз посмотрела на вдохновенного своей идеей Глена. — Да иди ты! — толкнула его в бок. — У нас нет музыкантов, ребята на записи, и, даже если мы прямо сейчас позвоним Матильде, чего я делать не собираюсь, за два дня они все равно ничего не успеют. — Смартфон может заменить целый оркестр! А если подключить его через программу к аудиосистеме, то выйдет неплохой диджейский пульт. Не смейся, Джи, — фыркнул парень. — Я серьезно. Помнишь, я взял у тебя листок со стихами? Я кивнула, припоминая, как три недели назад Глен, довольно бесцеремонно, вырвал у меня из блокнота листок с написанными мной в приступе вдохновения кривыми строчками. — Вот смотри, — он нажал на «плэй» на экране, и по палате поплыла мелодия, где были слышны гитара, барабаны и даже что-то похожее на флейту. Ритм был довольно простым и повторяющимся, но вполне сносным. — Послушала? А теперь попробуй спеть. Я отсчитала нужное время для вступления и тихо начала петь. Слова ложились на мелодию достаточно гладко. Допев до конца первый припев, я глубоко вздохнула, сердце неприятно кольнуло, напоминая, что мне воздуха и дышать иногда не хватает, не то что петь, но, похоже, Глен был вполне доволен услышанным: — Неплохой голос. — Неплохой слух, — поморщилась я, прекрасно осознавая силу своего голоса и раньше, не то что сейчас. — Я серьезно. Не Бьенсе, конечно, и не Агилера, но тембр приятный, нежный и не фальшивишь. — Спасибо, — поблагодарила я, любуясь шальной улыбкой парня, и махнула рукой: — Вперед, если тебе удастся найти еще кого-то для выступления, то я в деле. Устраивать сольный концерт не собираюсь, — покачала головой. — Сольный? — хмыкнул он. — Мечтай больше. В крайнем случае я выйду и зачитаю рэп. — От твоего рэпа у всех вокруг волосы поседеют, — беззлобно подтрунила я над ним. — Так я не буду читать про зомби, — фыркнул Глен. — День влюбленных же, прочту что-нибудь про вампиров. Невольно вздрогнула, в упор уставившись на друга, с губ едва не сорвался вопрос: «Ты о них знаешь?!», — но через мгновение поняла, что для Глена, как и для большинства людей, они всего лишь выдумка, и облегченно выдохнула. — Ты что-то побледнела, — встревожился парень. — Надо отдохнуть, — легла я на подушку. — А, да, конечно, — тут же стал разворачивать свое кресло Глен. — Но ты обещала выступить, так что не смей умирать, — выдал он, уже выезжая из палаты. — Ты меня и с того света достанешь, — фыркнула я в тон ему. — В качестве зомби или вампира? — Предпочитаю людей, — жестче, чем следовало, ответила я, приказывая не представлять идеальное холодное лицо Карлайла, которому, несмотря на всю его природу, удавалось улыбаться самой теплой улыбкой.***
Глену действительно это удалось. Удалось организовать праздник, уговорить и пациентов, и врачей. Даже украсили коридор и кафетерий, где собрались пациенты и медперсонал в ожидании концерта. Первые выступали какие-то малыши, читали стихи. Потом незнакомая девушка играла на маленькой гитаре. Между всеми номерами слово брал Глен, который оказался неплохим конферансье. Шутил, подбадривал выступающих и заводил зал на ответные реакции. — Из тебя вышел неплохой ведущий, — прошептала я ему между выступлениями. — Спасибо, как только выйду отсюда пойду на курсы, — показывая на свою ампутированную ногу, пошутил он. — Кстати, ты следующая. — Я? — Ты, ты, и не делай такие большие глаза, — вздохнул Глен. — Обещала. Я покорно вздохнула, в который раз за этот странный вечер оглядывала довольно большую толпу из пациентов и врачей, что стали зрителями нашего внезапного концерта. Здесь присутствовали даже родственники некоторых пациентов в честь праздника и с негласного разрешения главврача, только вот самого главного для меня врача я так и не увидела, хотя и знала, что он сегодня в больнице. — Господа и Дамы, — вырулил на импровизированную сцену Глен. — Хочу представить вашему вниманию очень талантливую девушку с песней собственного сочинения. Вот это уточнение было лишним. После того концерта с «Крокодилами» и Рождественской вечеринки мало кто сомневался в моих творческих талантах и подчеркивать их дополнительно казалось мне детским хвастовством. Я вышла вперед, запахивая кофту и смущенно улыбаясь. Под любопытными взглядами по коже побежали мурашки, а ладони вспотели. Вытерев их о штанины джинс, приняла микрофон из рук санитара, исполняющего обязанности работника сцены. — Спасибо, — осипшим от волнения голосом поблагодарила я. Глен, пристроившийся рядом у ноутбука, что был подключен к колонкам и исполнял роль звукового пульта, нажал на нужные кнопки. Мелодия зазвучала, а я закрыла глаза. Три глубоких вздоха. Молясь, чтобы голос не сорвался и воздуха хватило, начала петь. «Без пяти — часы простодушные. Промолчат — мысли приглушены. И включать свет свой под веками -некому. Больше некому» В зале стихли звуки. Мне показалось, что даже дышать стали тише. Сама песня была медленной и тихой, только на такую у меня сейчас и хватило бы сил, так что подозреваю, что, даже несмотря на микрофон, зрителям понадобилось прислушиваться. Все внимание было приковано ко мне, от чего одновременно стало волнительно и немного стыдно. Песня дошла до припева, и я в первый раз решила взглянуть в зал. Я заметила Карлайла, который стоял в последнем ряду, но прекрасно слышал и видел все происходящее, в чем сомневаться было глупо. Именно в надежде, что он услышит и поймет — это мое извинение, я и ввязалась в эту авантюру. Он мог меня не прощать, но я должна была знать, что сделала все для этого. И в этой печальной песне слилось всё, все мои мысли о нем и о себе, о том, что будет дальше, а возможно и не будет: «Сколько мне ждать точки пересечения в твоей вероятности, В моей многозначности? Место невстречи-моё назначение в твоей бесконечности, В моей быстротечности…» Дыхание перехватило на последнем слове, но, благо, дальше шел длинный проигрыш, позволяющий мне отдышаться. Пение все-таки отнимало много сил, голова кружилась, все плыло перед глазами, но обрывать песню на половине не хотелось. Еще раз сделала несколько глубоких вздохов, машинально схватила микрофон крепче. Встретилась глазами с Карлайлом; я пела лишь для него, и эти слова были обращены только к нему. В надежде, что он поймет и простит меня. Он не двигался, и на лице, как мне казалось, не проступало ни малейших эмоций, кроме каменной суровости, но, когда я дошла до второго припева, то заметила, что на его губах появилась грустная улыбка, и он чуть склонил голову, словно прислушиваясь. «Без вести — любовь непослушная. Без пяти — время разрушено. Полоса. Яркая, млечная. Я твоя. Я твоя — вечно не встречная.» Последний припев заставил выдохнуть, понимая, что сердце сжимается, отзываясь во всем теле болью, а каждый вздох дается с таким трудом, словно на грудь положили камень. В глазах потемнело, и я стала заваливаться на бок. — Джи?! — испуганный вскрик Глена докатился до меня как раскат грома. Множество рук подхватили меня, и среди них приятной прохладой чувствовала руки Карлайла, и мне отчего-то подумалось, что, наверное, когда он был человеком, его глаза были голубыми. Жаль, что я этого никогда не увижу.***
Я занес Дженнифер в палату. Сердце ее билось настолько неровно и быстро, что заставило вспомнить о трепыхающейся в клетке птичке. Медсестры и доктор Берк уже были наготове, и, стоило мне положить девушку на постель, как вокруг нее засуетились все окружающие доктора. Я же отошел в сторону, не потому что не хотел или не мог помочь, а потому что боялся потерять контроль и начать делать все для ее спасения слишком быстро, не по-человечески быстро. Эта девочка умела переворачивать мой мир за пару минут. Вот и сейчас я все еще находился под впечатлением от ее выступления. От слов песни, которыми она словно прощалась со мной, смиряясь…но с чем? Неужели со своей собственной смертью?! Глупая! Какая же она глупая! Ни при каких обстоятельствах я бы не дал ей умереть. Хотя и не мог винить ее в таких нелепых мыслях, ведь сам невольно вложил их ей в голову своим двухнедельным игнорированием. После приезда мисс Грей, как я и предполагал, Дженни ожила. Да, ее состояние вряд ли улучшилось физически, но вот психологически она явно воспряла духом и перестала рассматривать обращение как единственный способ выжить. Потому я отстранился, надеясь, что мое невольное влияние на ее жизнь ослабнет еще больше. Слухи о том, что она с Гленом устраивают концерт с участием пациентов и для пациентов, еще больше убедили меня в правильности моих поступков и вот… Берк облегченно выдохнул за минуту до того, как отошел от постели Дженнифер. К ней теперь были привязаны датчики, что отсчитывали сердцебиение, давление и сообщали о малейшем сбое в ритме. Так же капельница с лекарством давала сердцу необходимую поддержку. — Допрыгалась наша звездочка, — во взгляде доктора Берка сквозила тревога и разочарование. — Нужно новое сердце, и как можно быстрее. Я обзвоню все донорские службы. Я согласно кивнул, сам прекрасно понимая, что счет пошел не на месяцы, а в лучшем случае на недели. Даже Элис смогла бы спрогнозировать вероятность событий не больше чем за сутки, слишком много событий должны было сойтись. Дженнифер все также оставалась без сознания, но и дыхание, и пульс были ровными и глубокими, поэтому не вызвали никаких беспокойств. — Я останусь, — несколько спрашивая разрешение, сколько просто уведомляя, опустился на кресло, возле стены. Берк лишь пожал плечами, выходя из палаты. — Как она? — заглянул в палату Глен, с тревогой смотря в сторону постели, где лежала Дженнифер. — Она отдыхает, — коротко ответил я. — Это все из-за выступления? Это была моя идея, — в голосе мальчишки прозвучала явная вина. — Нет, — поспешил разубедить я его. — Ей просто нужно новое сердце, и тут нет ничьей вины. Иди отдыхай, Глен. Тебе тоже нужно отдохнуть. — Да, конечно, — согласился парень. — Доктор Каллен? — Да? — Она по вам скучала, — шепотом, словно открывая мне страшную тайну, произнес он. — Я по ней тоже, — также тихо ответил я, невольно улыбнувшись. Час шел за часом. Стрелки часов перешагнули отметку полуночи. Больница погрузилась в сонную дремоту, но никогда не спала по настоящему. Всегда были срочные пациенты, осложнившиеся случаи, требующие незамедлительного вмешательства, пока что не моего. Сегодня я был именно там, где должен был, сам себе напоминая древнего, сказочного ящера, охраняющего свое сокровище, свою принцессу. А мою ли? Вот как раз это нам и необходимо было обсудить, как только Дженнифер проснется. Я предполагал, что смог найти решение, которое устроит нас обоих. Я так глубоко ушел в свои мысли, что не сразу заметил ее взгляд. Дженнифер смотрела на меня молча и, казалось, даже дышала через раз. — Привет. — первый протянул я ей руку. — Ты, всех очень напугала. — Привет, — обхватила она ее так, словно старалась удержать меня. Я грустно улыбнулся и, положив поверх наших рук вторую ладонь, передвинулся ближе, показывая, что не собираюсь никуда уходить. — Прости… Ты же простил меня? Я не знал, что Дженни успела себе нафантазировать, но, судя по панике во взгляде и набежавших на глаза слезам, много чего нехорошего. — Глупышка, я и не обижался на тебя, — поспешил ее успокоить. — Это мне нужно просить у тебя прощения. Я повел себя неправильно и даже эгоистично. Когда-то ты сказала, что не хочешь быть просто своей болезнью, просто девушкой с больным сердцем, но я видел, что именно это и происходило с тобой. Сейчас же, ты снова начинаешь быть собой, быть живой. — Живой, — как эхо, повторила Дженнифер и тут же расплакалась. Я тут же приподнял ее, обнимая и прижимая к себе: — Тише, все будет хорошо, — я почувствовал, как ее трясет от рыданий. — Мне так страшно… Я не хочу умирать, — слова, что я сумел выловить сквозь всхлипы больно и остро кольнули меня. Я отстранился, обхватывая ее щеки своими ладонями и заставляя посмотреть на меня. — Дженнифер, я не дам тебе умереть. Я сохраню твою жизнь так или иначе. Обещаю. Ты не умрешь, — произнес я последние слова медленно, четко и достаточно громко, чтобы они точно дошли до объятого страхом разума девушки, и тут же почувствовал, как она резко выдохнула и, словно растеряв все силы в один миг, опустилась на подушку и закрыла глаза. В первое мгновение это походило на обморок, но еще рваное от всхлипов дыхание и дрожащие ресницы доказывали, что это не так. Дав ей время, чтобы окончательно успокоиться, я молчал, не зная, как начать этот разговор, как вдруг она заговорила сама: — У меня совсем мало времени… Да? — Да, — не стал скрывать я. — И от трансплантологов нет никаких новостей? — Нет. Дженнифер глубоко вдохнула и медленно выдохнула. — И какой у нас план, Карлайл? Что ты будешь делать? — она снова взглянула на меня. Сейчас ее взгляд был старше и серьезнее, чем когда-либо еще. Близость смерти делает из всех стариков, даже из маленьких детей. Я не знал, в чем причина: в усталости, страхе, смирении или последней надежде на чудо, но появляется особый взгляд, словно подернутый туманом вечности. Я вздрогнул, но глаз не отвел: — Пока ждать. — Когда я буду при смерти? — Или когда появиться донор. Она устало вздохнула, явно ожидая услышать другой ответ и отвернулась. Я склонился над ней, целуя в висок и шепча на ушко: — Дженнифер, послушай. Моя дочь Элис обладает даром предвидения. Это именно она предупредила меня о той встрече с вампирами в парке и об упавшем лифте. Она повернулась ко мне, во взгляде сквозило недоверие и удивление одновременно. — Я не могу ответить, почему, но некоторые из вампиров после обращения получают особый дар, как-то связанный с их личностными качествами, или заложенный в них изначально. Эдвард умеет читать мысли. Эммет очень силен, даже по меркам вампира. Джаспер — контролирует эмоции других, а Элис видит варианты будущего. — Линии вероятности? — Именно. И как только одна из этих линий будет наиболее четкой и яркой, Элис обязательно сообщит об этом. — И тогда? — Тогда и узнаем, — ушел я от ответа. — А обращение… Как оно происходит? Я невольно поморщился и передернул плечами. Даже через столько веков во мне звучало эхо той поистине невыносимой боли, от которой хотелось не просто кричать, разрывая связки, а собственноручно вырвать их из горла. В тот момент мне казалось, что все костры инквизиции обрушились на меня, испепеляя своим жаром, но самое главное, что в момент обращения я не мог ни криком, ни шорохом, никаким другим образом выдать себя. Страх быть раскрытым и тут же убитым заставлял быть как можно тише, но впоследствии я жалел, что не привлек внимание других охотников. — Сутки медленной агонии умирания всего тела и его возрождения. Хотя, возможно, сильные обезболивающие сделают эту боль терпимой, — размышлял я вслух. Дженнифер передернула плечами, видимо, мысль о непрекращающейся боли не вдохновляла. Я улыбнулся и погладил ее по волосам: — Не думай об этом. — А о чем мне думать? О том, что, как по волшебству, привезут донорское сердце, и я буду жить долго и счастливо? — с вызовом спросила она. — Меня бы устроило такое твое будущее. Она вздрогнула, посмотрев на меня растерянным взглядом брошенного ребенка, готового вот-вот расплакаться. Я быстро посмотрел по сторонам, убедившись, что поблизости никого нет, сделал непозволительную вещь: закутав Дженнифер поплотнее в одеяло, заставил чуть подвинуться, и сам лег рядом, прижимая ее к себе. Она тихо ойкнула от неожиданности, но через секунду прижалась сильнее. — Быть вампиром — это не только сила, красота, какой-то особый дар. Это вечное существование. Дженни повернулась, удивленно смотря на меня. — Да, именно существование, — кивнул я головой. — Назвать это жизнью можно с большой натяжкой. Я и моя семья изо всех сил пытаемся сохранить в нас нечто человеческое: учимся, работаем, покупаем дома, машины и одежду. И дело не в жажде, — замотал я головой, предвосхищая ее вопрос: — Сила воли и время помогают взять ее под контроль, а кровь животных питает. Дело в мире. Человеческом мире. — Мире? — Это сложно объяснить и еще сложнее понять, — сделал я вдох, подбирая слова. — Вампиры очень быстрые: все наши физические и психологические реакции словно выкрутили на максимум. Быстро двигаемся, думаем, воспринимаем информацию. Но при этом вампиры статичны. С перерождением мы не просто прекращаем стареть, но и развиваться. Научиться чему-либо новому не составляет труда, но вот измениться психологически намного сложнее. Люди меняются: взрослеют, получают новый жизненный опыт, изменяют привычки, мировоззрение, принципы. То, что казалось неприемлемым сто, пятьдесят, двадцать лет назад, становиться нормальным или даже модным. И вот, сменив три, пять, десять поколений, человечество уже совсем иначе смотрит на мир и на себя. В этом его прелесть и его сила. — Но ты? Ты же меняешься? — Поверь мне, это словно дробить мрамор. В сущности, наверное, потому что это изначально стало моей целью. Я не хотел быть вампиром. Именно с этой мыслью я перерождался. Именно она и закрепилась во мне, став сутью. — Так ты не хочешь, чтобы я застыла? — пальцы Дженнифер коснулись моей груди в том месте, где должно было биться сердце. — Я хочу, чтобы ты взрослела. Исполнила свои мечты, ошибалась, училась. Приобрела новых друзей и новые привычки. — А я не хочу расставаться с тобой, — шепот обжег дыханием мою шею, порождая дрожь. О, малышка, ты бы знала, как я этого не хочу. Глубоко вздохнул, обнимая ее чуть сильнее, подходя именно к тому, ради чего я и начал весь этот разговор: — Донорское сердце выдерживает десять — пятнадцать лет. Давай договоримся: когда тебе сделают операцию, ты заживешь обычной жизнью: поступишь в академию, найдешь новых друзей, построишь карьеру, увидишь мир. Станешь той, кем хотела все эти годы до болезни и… — И до встречи с тобой, — продолжила она оборванную фразу, начиная понимать, куда я клоню. — А что, если я не хочу?! Если жизнь без тебя не будет такой прекрасной, как ты думаешь? Или мои чувства ничего не значат? — Значат, — я увидел, как ее глаза снова наполняются слезами и снова глубоко вздохнул: вампиры не могут заплакать. — Давай заключим договор? — Договор? — Через десять лет я найду тебя. И если увижу, что ты несчастна, что ты не нашла свое место и своих людей, то заберу тебя с собой. Дженнифер нахмурилась, обдумывая услышанное. Я на физическом уровне ощущал, как все ее тело напряглось и вытянулось, подобно струне. Видел, как она поджала губу, настолько, что, казалось, еще миг, и она ее прокусит. Все в ней говорило о том, что девушка силится не расплакаться, и в какое-то мгновение я почувствовал себя негодяем, изматывая ее больше, чем болезнь. Но так же понимал, что если не поговорим сейчас, то позже не будет на это ни смелости, ни времени. Вампиры — однолюбы и эгоисты. Сейчас же я, в миллионный раз, шел против своей природы, давая Дженнифер шанс на обычную жизнь, даже если она сама была уверена, что та ей не нужна. — Пять, — тихо, но твердо сказала она, справившись с поступающими слезами. — Через пять лет. Я грустно улыбнулся, ее упрямой попытке торговаться. — Семь. Семь — это хорошее число, — предложил я. Дженни недовольно фыркнула, но спорить не стала, видимо, устав: — Хорошо, семь. Мне тогда уже будет… — Двадцать пять. — Совсем старуха. Я рассмеялся: — О, нет, это прекрасный возраст. Физически мы будем практически ровесниками. Она удивленно посмотрела на меня: — Тебе тогда было двадцать пять? — В то время не так точно следили за годами. Отмечали лишь переход из детского возраста в возраст мужчины, а до преклонных доживали немногие, но, да, около того. — Выглядишь, — она изучающе посмотрела на меня. — Чуть старше. — Вампиры тоже стареют, но немного иначе, — пожал я плечами, вспоминая Вольтури и не желая вдаваться в подробности. Пейджер в кармане моего халата завибрировал, показывая, что сонная тишина этой ночи разрушена срочным пациентом. — Тебе нужно отдохнуть и подумать обо всем, — я склонился, едва касаясь губами ее лба. — Я не хочу тебя терять, — в ее глазах все еще стояли слезы. — Меня ты не потеряешь никогда, важнее остаться собой, — ответил, отстранившись. Я вышел быстрым шагом, не оборачиваясь. Дженнифер действительно о многом нужно было подумать, а мне окончательно убедить себя, что я принял правильное решение.***
В окно светило по-весеннему яркое солнце, что было редкостью для этого времени года и для этого города в целом. Хотя толку от этих лучей было мало, они светили, но не грели. Раньше я любила солнечные, летние дни, ловила каждый погожий денек, но теперь холод был более привычен и желанен. Холод собственных рук, холод прикосновений Карлайла. Я уже плохо представляла себя без этого холода, и размышляя о его предложении, не до конца понимала, насколько он серьезен. Было странно думать о том, что моя жизнь будет иной, со здоровым сердцем, без больницы, лекарств и Карлайла, все будет как прежде, почти… Разумом я понимала, что в его предложении было зерно истины. Я — студентка академии или солистка группы путешествующей в туре с «Утонувшими крокодилами», да просто гуляющая по улице вместе с друзьями девушка. Только вот от одной мысли, что в этой здоровой жизни не будет места ни Карлайлу, ни вообще чему-то потустороннему, становилось больно: сердце щемило, а грудь на секунду сдавило. А смогу ли я жить вот такой нормальной жизнью? В нормальном мире? И не важно пять, семь или десять лет? Ответить с уверенностью «да» я не могла. А жить вампиром? Нет, как сказал Карлайл, существовать. Изменение мышления, постоянная жажда, обрыв всех связей из человеческой жизни. Но ни смерти, ни боли, ни страха и Карлайл рядом на такую невообразимую величину, как вечность. Одно это, казалось, должно было перевесить чашу весов в пользу обращения, но игнорировать желание самого Карлайла сохранить мою жизнь игнорировать уже не получалось. Что мне оставалось? Ждать. Донора или сообщения от дочери-пророка Карлайла, не так важно. Главное — не умереть. — Привет, ты, как? — в палату заехал Глен. Он выглядел тоже бледнее, чем вчера и каким-то виноватым. — Привет. Умирать пока не собираюсь. — Вот и славно, а то вчера напугала всех, особенно доктора Каллена. Вы помирились? — хитрое выражение лица выдавало в нем главного сплетника отделения. — Мы поговорили. — Это хорошо. Значит, он сегодня зайдет? — Значит, что у него сегодня у него выходной. «И он скорее всего на охоте», — добавила я мысленно. — Надеюсь, ты не доложил Матильде о моем приступе? — перевела я тему. Глен потупился и теперь его очередь сливаться с темы: — До этой «звезды» фиг дозвонишься, но голосовое я ей оставил. — Черт! — потянулась я за мобильным, чтобы набрать Матильде сообщение о том, что я жива и надеяться, что она уже не летит сюда ближайшим рейсом. — Вчера все выглядело очень… — Хреново? Так оно и есть. Если мне не найдут донора за ближайшие недели… — я не стала заканчивать предложение, всем все и так понятно. Дальше мы старались говорить о всякой чуши: от фильмов до музыки, чтобы хоть как-то заполнить тишину и заглушить серьезные мысли. Так прошел еще один день. Вечером же, когда я, уставшая, готовилась спать… — Дженни, донора нашли! — влетел, чуть ли не стирая шины на колесах коляски, в палату Глен. — Шутишь? — подскочила я на постели. — Нет, ты, что?! Я слышал, как это обсуждали на посту медсестер. Только что позвонили и сообщили, что нашли донора! — Ты, уверен, что говорили именно обо мне? — засомневалась я, вспоминая историю с Шепардом, и передергивая плечами. — Уверен. Вон смотри к тебе надвигается целая толпа, — кивнул он за дверь, за которой уже действительно собирались врачи, в том числе и доктор Бёрк. — У меня радостная весть, Дженни, — вошел в палату он. — Появилось подходящее сердце, — опередила я его. — Успели уже доложить, — кивнул врач в сторону Глена. — Да, и какую иную хорошую новость мне можно сообщить? — не сдала я друга. — В общем, девочка, сердце привезут через два часа, а тебя тем временем подготовят к пересадке. Все датчики, что были подключены ко мне, издали писк, предупреждая об увеличении пульса, что говорило обо всем, что я испытывала. — Дженнифер, спокойнее, — постарался успокоить меня доктор Берк, — все будет хорошо. Поверь мне, я не раз делал эту операцию. — Я не сомневаюсь в вашем профессионализме, доктор Берк. Я хочу вас попросить об одном одолжении. Хитрый прищур врача говорил о том, что он уже догадался, о чем я попрошу. — Я не уверен, — устало вздохнул доктор Берк. — Ваши отношения с доктором Калленом все же выходят за границы «врач-пациент», и многие об этом знают. — А вы знаете, что он сделает все возможное для моего выздоровления, — парировала я. — И мне просто будет спокойнее, — мой голос приобрел умоляющие нотки, а датчики снова тревожно запищали. Посмотрев на все это, доктор Берк глубоко вздохнул, но, то ли приняв мой аргумент, то ли боясь спровоцировать очередной приступ перед самой операцией, кивнул: — Хорошо, я его вызову. — Спасибо, — облегченно выдохнула я, облокотившись на подушку и готовая теперь к чему угодно, только бы еще раз увидеть Карлайла перед тем, как лечь на операционный стол. — Все хорошо, Джи? У тебя будет новое сердце — это же здорово, — улыбнулся мне Глен, находя мою ладонь и беря ее в свою. — Ты будешь здоровой, Дженни. Я молча кивнула, смотря на искреннею и счастливую улыбку друга, с ужасом осознавая, что он рад намного больше меня.***
В этот раз важный звонок дошел до меня вовремя и без каких-либо проблем. Новость от доктора Берка прозвучала на минуту позже того, как я получил сообщения от Элис, где она писала об операции на сердце. Пройдет ли пересадка успешно, она сказать пока не могла, но то, что Дженнифер захочет, чтобы я был рядом, было ясно без заглядывания в будущее. — Уже еду, — коротко отозвался я. На охоту я съездил еще рано утром, едва сменившись с дежурства, именно на тот случай, если в ситуации Дженнифер что-то резко изменится. Так что, теперь мчал по шоссе в сторону больницы, стараясь, что бы стрелка спидометра не выходила за разумные девяносто миль в час. Я застал Дженнифер еще в палате. Было видно по чуть затуманенному взгляду, что ей уже начали вводить подготавливающие к наркозу лекарства. — Привет, я тут, — подошел я к ней, не таясь, беря за руку и целуя в лоб. — Привет, — сфокусировала она взгляд на мне. — Нашли донора. — Я знаю, — улыбнулся ей. — А это значит, что наш договор вступит в силу? — посмотрела она на меня то ли с сомнением, то ли с надеждой. — Вероятнее всего. Дженнифер глубоко вздохнула отводя взгляд. Я понимал, что наша с ней разлука воспринимается сейчас, как худший вариант. Мне и самому казалось, что мое твердое тело вскрыли каким-то невероятным способом и вырывают из самой глубины нечто важное: сердце или душу. И после ухода Дженнифер у меня уже не будет шанса стать целым. Пожалуй, в эту минуту я начал понимать Эдварда, который после сообщения о смерти Беллы направился к Вольтури. Глупый, отчаянный шаг, имевший для нас последствия, с которыми, я уверен, еще придется столкнуться, но если он ощущал нечто подобное, то желать немедленной смерти не так уж странно. При том, я возвращаю Дженнифер к нормальной жизни, а не теряю ее в смерти. Кто знает, к чему меня бы подтолкнуло такое горе? Я посмотрел на Дженни, что неотрывно смотрела на меня, продолжая сжимать мою ладонь, и замотал головой, отбрасывая страшные мысли. — Карлайл, — ее голос перешел на шепот. — Если во время операции что-то пойдет не так… — Все будет хорошо, — перебил я ее. Она поморщилась и, переведя на меня серьезный взгляд, кивнула: — Будет, и потому что ты будешь там. Ты обещал не дать мне умереть так или иначе. Я вздрогнул, мысленно обругав себя. Она боялась. В ее взгляде плескался страх. Загашенный лекарствами, он все еще тлел углями в самой глубине. Я обнял ее притягивая к себе: — Я буду там и сделаю все от меня зависящее, — прошептал, отстраняя и ловя ее взгляд: — Все, клянусь. Не знаю, что она увидела в моем взгляде в первую очередь: решимость или бескрайнее любовь, но, резко выдохнув, расслабилась, словно внутри, наконец, ослабили натянутую пружину. — Простите, — в палату вошла медсестра с несколькими медбратьями. — Мисс Робертс, пора. — Да, конечно, — я сам снял тормоза с колес кровати со стоей стороны, и та с тяжелым постукиванием покатилась. Дженнифер послушно легла на постель, укрываясь одеялом, но изо всех сил стараясь не терять со мной зрительного контакта. Вчетвером мы довезли кровать до лифта. — Не волнуйся, ты просто будешь крепко спать, — склонился я над Дженнифер. — Доктор Каллен, вам тоже пора, — строго посмотрела на меня медсестра, видимо, напоминая, что мы перешли все границы дозволенного. Я выпрямился, одергивая халат, подождал, когда двери лифта за ними закроются, и он с тихим шуршанием поедет наверх. Сам поспешил в ту же операционную, но другими путями, в раздевалке встретившись с доктором Берком. — Карлайл, успел. — Да, — коротко кивнул, занятый надеванием хирургического халата. — Успел. Еще приободрил Дженнифер. — Хорошо. А ее родители? Я ведь не сообщил им. Я поморщился: — Не говорите только, что вы ждали, что они приедут или хотя бы позвонят? Да и хорошо, что этого не сделали. Ничего, кроме лишних волнений-то, ей не принесло бы. — Наверное, вы правы, но в моей голове до сих пор не укладывается, чем мисс Робертс заслужила такое к себе отношение. — Иногда родители просто не любят своих детей и причина этому кроется только в их головах. — Да, но я уверен, что сегодня у девочки начинается новая жизнь. В конце-концов, у нее есть ее друзья и вы. — Да, и я, — повторил я, словно эхо. — Пойдемте, доктор Берк, пора менять жизнь к лучшему. Операция прошла без осложнений. Отработанные за годы практики действия доктора Берка и остальных были полны слаженной уверенности и точности. Три часа, каждая минута из которых была отведена под определенное действие прошли спокойно. И вот я наблюдал, как в груди Дженнифер забилось другое, сильное сердце. Как к побледневшей коже постепенно начал возвращаться здоровый цвет. — Вот и все, — доктор Берк. — Доктор Каллен, зашьете? У вас получаются прекрасные, аккуратные швы. Не хотелось бы уродовать девочку больше, чем это необходимо. — Да, конечно, — взял я иглу для последнего внешнего шва. Мой стяжек шел по первому шву, оставшемуся после замены клапана, но я старался сделать его тоньше, чтобы со временем он превратился тонкую белую полоску. Это был мой последний подарок ей. Последнее, что я мог для нее сделать. После операции ее ждали три месяца постепенного восстановления и возвращения к нормальной жизни. Я же намеревался также постепенно исчезнуть из нее, вернувшись обратно к детям. Но сейчас было рано об этом думать, нужно было просто завершить операцию. Отложив иглу, я отошел в сторону, позволяя медсестре наложить послеоперационную повязку. — Три часа, сорок семь минут, операция по трансплантации сердца мисс Дженнифер Эсми Робертс завершена удачно, — возвестил доктор Берк для протокола. Каталку с Дженнифер, накрыв специальным одеялом, вывозили за дверь под аплодисменты медперсонала. Еще одна жизнь была спасена.