«И губы сухим первоцветом Словами войдут меж страниц, Но это не будет ответом, А только лишь сменою лиц» Джем — Придумай меня живым
Альк тихонько затворил дверь молельни и вышел во двор. Ночь уже раскинула над миром свое покрывало, вышитое желтыми цветами. Расцвели ночные фиалки — мимолетные гости черного времени, раскрыл звезды душистый табачок, закрылись дневные цветы — все боялись Сашиева промысла, все спешили спрятаться подальше. Кроме самых смелых или самых глупых. Альк не относил себя ни к первым, ни ко вторым. Ночью ему всегда было спокойно, за спиной висели клинки, дар подсказывал путь, дорожка лентой вилась за окоем, и не было причин переживать и выдумывать. Переживал, по обыкновению, Жар, а придумывала Рыска, но у нее призвание такое — сказки сочинять. Альк усмехнулся и поправил съехавшую перевязь. Рыска сейчас дома. Перед внутренним взором, как на ярмарке в лавке кудесника, заплясали картинки. Дома сейчас ярко горит огонь в печи, которую они с Жаром в минувший травень выкладывали, на припечке подходит картошка со шкварками по саврянскому обычаю, а Рыска вяжет носки, взамен сгоревших на пожаре. Петли соскальзывают, но она упорно трудится над узором, и он плетется, проворно, ловко, как под паучьими лапками. Нога Рыски, обвязанная цветастой тряпкой, почти что прошла, а значит, Альк все сделал правильно. Альк хмыкнул и уверенно шагнул в темноту. Он ни о чем не жалел, а друзья всё поймут потом. Или не поймут. Всё это будет после, там, где не будет высокой воды, обреченности и горя…. Альк понимал, что возврата назад не будет. Крыса учуяла темноту и воду и рванулась вперед. Сколько еще времени он сможет ее сдерживать? Последний дерзкий выпад против воли Хольги дорогого стоил, после изменения дороги Альку с каждым днем становилось все труднее справляться с разумом, который отчаянно рвался наружу, времени делать из Рыски Путницу у него уже не было. Что оно такое, время, из чего соткано, куда убегает, что ждет его там, за гранью? Кого оно позовет за собой, кого оставит за бортом? И почему когда его остается совсем мало, все так нехотя следуют за ним? Альк знал, что Божиня не помилует его от третьего убийства, знал, что рано или поздно его отыщет Крысолов, и Райлез, вереща, как крыса и цепляясь за ногу учителя, будет умолять вернуть ему Свечу, и Крысолов послушает. Он всегда слушал своего нерадивого и самовлюбленного ученика, и всегда хотел проучить заносчивого Алька. А там, как знать, может Саший окажет ему милость, и он раньше сойдет с ума, чем произойдет первая смена дорог. Большая туча со всего размаху налетела на огромную елку, росшую у самой кромки леса с сотворения мира. Серый лохматый бок яростно разорвался на две половины, обиженно разворчался гром, и хлынул дождь, смывающий все на своем пути. Альк наклонил голову и упрямо пошел вперед. Раньше бы он ни за что не убоялся червневого дождя*. Это всего лишь вода. Слезы неба, разорванного раскаленным клинком грозы. Еще чуть-чуть и покажется разлогое старое дерево у самого озера. Можно будет спрятаться от дождя, развести костер, нарвать диких яблок и ни о чем не думать. Альк не хотел рассуждать о том, что ждет его в Кривых Елках — веске с десяток домов, что встретится на его пути. Ему некуда было идти и некуда возвращаться, кроме, разве что, ярмарки, где ошивался Райлез и где засел в засаде Крысолов. Белокосый чувствовал, что скоро его ждет роковая встреча, которая раз и навсегда решит, кто достоин права на жизнь. И пусть лучше она произойдет подальше отсюда.***
Рыска помешивала весело шкварчащее сало, переворачивала крупную картошку, пахшую чесноком и травами, покрикивала на кошку, то и дело норовящую стащить со сковороды шкварку и обжечься. Жар, от нечего делать, вырезал из чурбака ложку и насвистывал какую-то песенку. — Альк задерживается, — произнесла в полголоса Рыска, — Ты бы сходил в кормильню, посмотрел…. — Еще чего, — отмахнулся Жар, — Жрать захочет — придет. — Он же не ты, вечно о еде думаешь! — Успокойся ты, явится твой Альк. — Он не мой! — покраснела Рыска и выронила ложку. — А то чей же? Я вижу, как ты о нем рассказываешь, хоть бы раз обо мне так сказала, — как ни в чем ни бывало, продолжил Жар, вырезая витиеватые узоры. — Альк меня не бросал в веске…. — Рысь, ну я же говорил тебе…. — Да ладно, Жар. Но в кормильню сходи! Волнуюсь я, вдруг он крысой обернулся, на него собаки напали, еще что-то…. Жар нехотя отложил ложку в сторону, встал, схватил со сковороды горячую еще картошку и уже собирался уходить, как в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, вошли. На пороге стоял Лунь, комкающий в руках шапку. — Заходите, батюшка, — засуетилась Рыска, — Вечерять* с нами будете? — Нет, Рысь, я от Алька пришел. — От Алька? — внутри у Рыски все похолодело, неужели все-таки оборот? — Да, он просил передать вам вот это и попрощаться…. — с этими словами Лунь протянул Жару небольшой холщовый мешочек, в котором что-то звенело. Жар развязал его, заглянул внутрь и присвистнул — Пятнадцать золотых, ничего себе! Рыска бросила у печи тряпку и кинулась к мольцу. — Где Альк? Что с ним? Рассказывайте! Лунь взглянул в ее сияющие гневом и волнением глаза и отступил на шаг. — Не знаю, дочка, он не сказал. Отдал мне мешочек, попросил благословения и ушел. — Ушел…. — Рыска села на скамью и опустила голову, — Но…. Как же так? За окном загрохотало так, что задрожали стекла, завыла собака, и хлынул дождь. Большая вода, смывающая все на своем пути. И где-то там сейчас брел Альк, слишком уставший от борьбы за право быть.