Бездорожье

«Ночь сжигать на свечах, явь заливая вином, Мы остались вдвоем смотреть обиде в лицо. Сколько лиг впереди - теперь уже все равно, Наша сказка закончилась бездарным концом». Тэм – Нагадала нам судьба

      Альк опустился на корточки, провел пальцем по пыльному тележному следу, и почему-то пожалел, что никогда не умел пить. В этот обложенный тучами летний день хотелось именно такого, утонувшего в туманном забытьи вечера, с ночью, переходящей в дурной от жары полдень. Без мыслей, страхов и чувств. Пушистым зверем из забытых детских сказок проплыло по небу облако и скрылось за едва различимым окоемом. Где-то они были сейчас, эти сказки? Где было детство, запутавшееся в россыпи цветных горошин ложных троп? И почему хотелось остаться вот здесь, на пыльной дороге, рассеченной тележным колесом?        Альк выпрямился и досадливо сплюнул: Саший уверенно тащил нынешний день к себе в чертоги, а Хольга, видимо, впервые была с ним солидарна. Дождь так и не начался, в кормильне Никий сломал стол, когда Альк о чем-то на лучинку задумался, хозяин пообещал вычесть из зарплаты, которой и так было курам на смех, Рыска куда-то запропастилась, дома было пусто и серо, так же как в душе и на улице. Пойти, что ль, в озере искупаться? Альк поморщился, припоминая, как последнее купание едва не стоило ему договора с водяниками, и неспешно побрел вперед.       Он и раньше редко утруждал себя раздумьями о выборе направления, теперь же ему и вовсе хотелось закрыть глаза и отдаться на милость богов, что-то было не так, что же? Мимо, грохоча оглоблями, пронеслась повозка с запряженной в нее коровой, такой же дряхлой и облезлой, но уверенно мнящей себя полной сил молодой телкой, сквозь прутья торчали гусиные шеи, и повизгивал мешок с поросятами: дядька Сём поехал-таки на ярмарку, уцепиться следом? И что? Денег на башмаки все равно нет, а толкаться в такую жарь среди лентяев и зевак хотелось и того меньше. Альк пожал плечами и поправил повязку вышибалы, только сейчас сообразив, что забыл ее снять, хорошо, хоть, клинки висели за спиной, и дар ворчал о том, что они ему сегодня понадобятся.       Что-то блеснуло в пожелтевшей от солнца траве. Альк протянул руку, и в нее тут же укололось нечто с мутновато зеленым оттенком. Он поднес находку к глазам и криво усмехнулся: бутылочный осколок, вкусна, видать, вчера была вишневка, и тяжела женина сковородка! Но хоть на пару лучин мир казался ярким ярмарочным колесом. Альк растер в ладони стекляшку, не почувствовав боли, поправил клинки и прищурился: солнце в зените, а веска как вымерла! Ветер принес с запада песни возвращающихся домой весчан, стук грабель, небрежно волочащихся по земле, грохот вынимаемых из колодцев ведер и окрики женщин, подгоняющих муженьков на ярмарку. На землю упала изломанная тень, Альк поднял глаза, увидел вызолоченный лучами Хольгин знак на дырявой крыше молельни и понял, что ему едва ли не впервые хочется помолиться, дверь была открыта, Жар, вероятно, уже сбежал к кормильцевой дочке, и насмешек можно не опасаться. Альк с досадой передернул плечами: насмешек этого воришки? Да что с ним сегодня?! Под ногами заскрипели рассыхающиеся ступени.       Молец небрежно бродил по углам, распугивая дымящимися можжевеловыми ветками надоедливую мошкару. Завидев, как Альк прошел внутрь, не сняв со спины клинков, он понимающе улыбнулся: «На Божиню надейся, да сам не плошай», а мольца, которому много лет назад отрубили руку за воровство, уже мало что удивляло в Хольгином промысле. Молельня же никого не остановит, даже если обронит на голову святой знак с самой маковки. Мужчина поправил пояс, взмахнул у статуи веточкой и отошел в другой угол, новый вышибала вряд ли нуждался сейчас в его витиеватых проповедях.       Альк встал перед статуей и словно завел никому неслышный разговор, уже не ощущая былого спокойствия и не чувствуя в ладонях привычной еще так недавно силы. Новорожденный огонь в коптилочках изо всех сил боролся со сквозняком, хоть и знал, что проигрывает. Альк усмехнулся и вновь посмотрел на статую, он не проигрывал, он просто продолжал бой, не заглядывая за порог и не замечая смертельных ран.       Вспоминались какие-то нелепости, всплывавшие в памяти как встревоженная хлопаньем крыльев ряска на поверхности чистого озера, она-то уляжется, как только успокоится синеватая гладь, мысли же…. Мысли были похожи на мошек, которых так и не разогнал можжевельник, они вились под протекающим потолком молельни, и оседать не спешили. Ворчание грома и запах трав растревожили в душе то, что Альк считал уже давно сгоревшим, как, впрочем, и саму душу. Когда-то в детстве нянюшка часто водила его на службу, стремясь посеять в сердце ретивого дитяти ростки смирения Божининой воле, дитя мало что тогда понимало, потому рвалось прочь еще больше. Там, снаружи, были запретные игры в камешки, догонялки с ребятишками, которые не задирали нос, завидев посольского сынка, там было то, что он так стремился обрести – свободу от всего и всех. Из отчего дома не уходят в Пристань, когда есть кому ждать у окна. Альк вздохнул и осенил себя Хольгиным знаком. Не надо было сюда приходить. Молец неслышно подошел сзади, но застать белокосого врасплох было нелегко, да он и не пытался. - Альк, мы не всегда приходим в молельню, чтобы поблагодарить Хольгу, мы идем сюда, чтобы обрести уверенность и успокоиться.       Парень обернулся, но не ответил, неопределенно пожав плечами: слышать такие речи от бывшего вора было, по крайней мере, странно. - Я тоже когда-то был таким же, мечтал податься в Пристань, менять дороги…. - И почему же не пошли? - Мне вовремя отрубили руку.       Альк смерил мольца взглядом и поежился. - Давайте я починю вам крышу? Приду завтра вместе с Жаром…. - Если это тебе поможет, приходи, - улыбнулся мужчина, осеняя Алька знаком Хольги, - И Рыске скажи спасибо за пирожки, славная она у вас.       Алькову хандру как ветром сдуло: Рыска! Он и думать забыл, что она еще с рассветом ушла с мельничихой в лес и до сих пор не вернулась. Забыв попрощаться, он вылетел из молельни, кувыркнувшись с последних ступеней, и понесся в сторону леса. За босыми пятками завихрилась пыль.