«Раскачивай грань Пусть придет за тобой темный ветер Не можешь, но встань Оперевшись на руку смерти Всего только шаг, улыбка скользнет по клинку А я помогу....» Джем – Грань
Лето понемногу утверждалось в правах, радуя глаз зеленью травы и синевой небосклона. «Небо поднялось» - говорили в веске и с этим невозможно было не согласиться, будто было тянулся ввысь светлый купол, оберегающий живущих внизу от всего плохого. Свет всегда дарил надежду на завтрашний день и на лучину нынешнюю, и так не хотелось пятнать чистоту настоящего грядущей тьмой. А она ведь обязательно придет, стоит лишь Хольге отвести взгляд от непутевых детей, как Саший будет тут как тут, и не потому, что спит и видит напакостничать, а иначе ведь дети так и научатся жить по- праведному, коль будут вечно нежиться в материнской любви. Два родителя: строгие и балующие, мудрые и взбалмошные, вечно спорящие и не могущие прожить друг без друга. Гремела в Небесных Чертогах очередная распря не поделивших нить судьбы богов, а внизу плакало небо, щедро поливая слезами дождя притихший мир. На огородах всходили помидоры, красуясь красными боками, кивали небу белоголовые одуванчики, чтобы в следующую щепку радостно расправить крылья и улететь к новым землям и новым мирам, наседка кудахтала цыплятам, чтоб прятались от дождя. Все о ком-то заботились, все чего-то ждали. К концу жатня* полевые духи будут ждать дары, приносимые людьми, будет вкусно пахнуть вареньем из дыни и пирожками со сливой, что разбрасывали по разным концам полей птицам в угоду, чтоб клевали фрукты и не трогали посевы на будущий год. Альк жевал травинку, то и дело истекающую горьким соком и тоже ждал. Ждал обращения, которого с момента пожара так и не случилось. Словно первый снег в травне* – нежданный и негаданный – вертелись мысли о том, что имела в виду Рыска, когда говорила, что если б не она, быть бы ему крысой. С Рось-Дня уже минула ни одна седмица, но девушка каждый раз шарахалась от расспросов, как грешник от всенощной, а может белокосый просто не умел спрашивать? Сегодня с утра в кормильне было непривычно тихо и пусто. В дальнем углу истуканом просиживал Сыч, лениво потягивая пятую кружку варенухи и намекая на то, что до хаты его придется дотолкать и искупать в пыли, ибо смрад стоял такой, что мухи дохли сами, на подлете, минуя сладкую воду с разведенным в ней черным перцем. Дядька Сём собирался в город на ярмарку, Оська ржавой пилой вопила, чтоб взял ее с собой, а коль не возьмет, то чтоб привез новые ленты, кораллы и петушков на палочке. Кормилец отмахивался как от комарья у озера теплой жатневой ночью и что-то бурчал про несносных баб. В веске настала ленивая жизнь нетрудового народа, пропадающего целыми днями на речке или хлещущего варенуху в кормильне, народ же трудовой, всякими словами обзывая лентяев, засучив рукава и утирая со лба пот, перемешанный с пылью, ожидал уборки урожая и приготовлений к очередным празднествам. Рыска денно и нощно гнула спину в любимом огородике недалеко от дома, с рвением праведника отвоевывая посевы у тли, медведок и бабочек-капустниц. Девушка предвкушала полные закрома урожая к зиме и пузатые кувшинчики с вареньем. Тетушка Улита обещалась взять ее с собой в лес на рассвете да научить, как собирать заветные травы и какие при этом слова говорить надобно, чтоб в выстудень* никакие хвори не прицепились, а те, что заглянули на огонек ненароком, чтоб тут же бежали без оглядки. Говаривали, что мельничье семейство Сашию за так душу отдало, вот и ведомо им про чародейства всякие, однако работящему народу до того дела не было – пусть молец на проповеди надрывается – а вот выстудень был и болячки от него были серьезные, вот и слушали все тетушку Улиту, а Рыска втайне мечтала устроиться однажды помощницей травницы, чтобы не только даром людям помогать. Альк скорбно проводил взглядом важно уплывшую за окоем тучу и раскатисто чихнул: то ли от вековой кормильной пыли, то ли от колодезной воды, аж зубы сводило, но белокосый умудрился прихватить простуду, и теперь его лихорадило как этот странный день, поменявший местами небо и землю.***
Сыч дурным голосом вопил похабные частушки и сам же смеялся над ними, будто бы вспоминая собственное пережитое, либо же воображая несуществующие лубочные картинки с разукрашенными молодухами. На ярмарку у него денег не было, всё жена отобрала, а вот выкопанный в городе узелочек пригодился. Кормилец появился из-за спины, как Саший из камина в осенний праздник Золотник, когда светят оранжевым светом тыквы, а по четырем сторонам света вешают обереги из трав, чтоб мракобесы, идущие на покой до зимнего излома, не перепутали свои норы с человеческим жилищем. - Ты на ярмарку едешь, добрый молодец? – спросил дядька Сём, вежливо выждав, пока Альк высморкается в лопухи. - Чего я там не видел? - Не знаю…. Ботинки себе купишь, - хохотнул кормилец, белокосый поморщился. - Вы кормильню до вечера закрываете? - Да, а чевой ее проветривать-то? Али Сычевы песенки слушать? - Тогда я скажу ему, чтоб проваливал, - кивнул Альк, оборачиваясь. - Я и так уже ухожу, - почуяв неладное, пьянчужка пополз к выходу, раскачиваясь как маятник, виденный саврянином в главном зале Пристани. Как стержень маятника раскачивалась судьба, и выбор лучшей стороны зависел только от Богов. Альк усмехнулся собственным неуместным мыслям и жестокой иронии, какой следовал путничий дар – обрести возможность менять дороги и быть не в состоянии этого сделать. Распрощавшись с кормильцем и пообещав присмотреть за Жаром и Оськой, белокосый медленно побрел домой. Сегодня на обед вареники с картошкой, шкварки и прочая пища, на которую когда-то он бы даже не взглянул, а теперь живот сводило от голода при одном воспоминании о трапезе. Солнце огненным кругом разбрасывало стрелы-лучи, и на душе было неспокойно. Есть домик, есть огород с капустой, есть друзья, которых ненавидишь всей душой, есть пирожки и коврижки, которые приносит каждый раз Жар и втихаря подкладывает Рыске, и есть мысли, черным роем гнездящиеся в сознании, и есть ощущение того, что все дороги перепутались и затерялись за окоемом. Прошлое пришло мстить, и оно обязательно отомстит. Так было всегда. Альк расправил плечи и сошел с тропки в высокую траву. Быть дождю.