Мертвые не едят

       Наконец-то забрезжил рассвет, а большая стрелка часов показала на семерку. Я с грустью оторвалась от книги и посмотрела на кольцо. Вот пусть оно только попробует разрядиться к середине дня. Я тогда… обижусь! И уши оборву демону, когда он объявится. Обязательно объявится, он ведь обещал! Я откинулась на подушки и провела рукой по обнаженному животу, груди – вчерашний день отозвался сладостью в горле – о, я счастливейшая из девчонок! Что могут другие фанатки? Приехать на премьеру какого-нибудь фильма и одним глазком посмотреть на своего кумира. Максимум – получить от него автограф – всего лишь небрежный росчерк ручки по мятой бумаге. А я! А я! Я все могу!        Я встала и направилась на кухню. Все еще пребывая в сладостных мечтах, поставила чайник и одернула себя только, когда начала заваривать крепкий чай. Тьфу ты, мне же нельзя есть и пить! Я со злости так сильно дернула рукой, что опрокинула чашку – весь мой любимый сладкий чай оказался на полу. Ну вот, теперь еще и линолеум мыть! Хорошо хоть не паркет. Проклиная свою мертвую жизнь и костеря демона последними словами, я достала из раковины противную скользкую губку и принялась водить ею по полу – вода, как назло, не впитывалась. Ну что за наказание?        – Доброе утро! – в дверном проеме возник папа. – Ты сегодня как-то рано. Я думал, мама тебя опять не добудится.        – У меня был будильник, – буркнула я, поднимаясь с колен. Вообще-то я ненавижу будильники и на них не просыпаюсь. Каждое утро в половину восьмого ко мне приходит мама и начинает пилить: «Петушок пропел давно», будто я малое дитя, собирающееся в детсад!        – Ну вот и хорошо. – Папа заварил себе чаю и полез в холодильник. – Ты какую будешь Активию: с клубникой или с вишней?        – Никакую, – злобно буркнула я. О Активия с вишней, моя любовь… была! Чертов демон!        – Не хочешь? – удивился папа. – Ну, съешь тогда бутерброд. Вон сыр, колбаса.        – Ничего я не хочу.        – Нельзя идти учиться на пустой желудок, – назидательно сказал папа. – А то опять в своих интегралах запутаешься.        – Папа, ну какие интегралы? – я с ненавистью бросила губку в мойку. – Я же учусь в историческом колледже. Нашу математику поймет даже первоклассник.        – Ну-ну, посмотрим, что ты скажешь в конце четверти, – улыбнулся папа.        Я злобно фыркнула и вышла из кухни. Больно стукнулась о ручку ванной – ну кому, кроме моего папы, могла прийти в голову мысль повесить на дверь в ванную чугунную ветвистую ручку! И это в нашем коридоре, где двое не разойдутся! Я вошла в ванную и начала одеваться. Неужели мне и в самом деле совсем-совсем ничего нельзя брать в рот? Даже капельку воды? Я быстренько открыла кран и намочила руки – с пальцев потекла вода. Я уличила момент и подставила язык под одну из капелек. Вкуса не почувствовала. То ли воды слишком мало, то ли рецепторы совсем атрофировались. Вот ведь вредный демон! Нет, жизнь, она, конечно, сама по себе бесценна, но, черт побери, я люблю вкусно покушать! Я очень люблю мороженое. И жареную курицу! А пельмени могу есть десятками – даже папа столько не может. И теперь что, мне всю жизнь голодать и только нюхать сласти? От обиды хотелось разреветься – чертов демон!        Из любимой сумочки, сопровождавшей меня по ресторанам, я достала тюбик, который вчера утром мне презентовала эта черная зараза. Выдавила на руку немного вязкой слизи. Фу, какая гадость! И мне еще этим мазаться! Как сказал демон: каждое утро наноси немного желе на те участки тела, которые у тебя открыты, тогда твоя температура станет человеческой. Угу, спасибо, дорогой ты мой, разлюбимый! Встречу – глаз точно выколю!        Хорошо, что в ванной стоит аптечка. Я нашла градусник и засунула его подмышку. Ну и плевать, что маме тоже надо в ванную – потерпит. Она обычно красится чуть не пол утра, я даже иногда умыться не успеваю. Постояла с минуту с градусником, посмотрела на него. Ну да, температура средняя по больнице. То есть комнатная, целых двадцать четыре градуса. А какая будет, когда я выйду на улицу, где всего-то плюс восемь… О, а зимой у меня, значит, будет отрицательная температура? О, я буду первым настоящим снежным человеком!        Занимая голову подобными глупыми мыслями, я старалась не обращать внимания на мерзкий крем, который наносила на лицо и кисти. На мне будут джинсы, так что ноги могу не мазать. Надену какую-нибудь толстую кофту, тогда и тело и почти все руки мазать не придется. Ууу, ну какая гадость! Я покончила с обмазыванием своего драгоценного тела и вышла из ванной.        – Ты что за привычку взяла по утрам не есть? – тут же накинулась на меня мама. Донес-таки папка! – Так совсем не годится.        – Я возьму с собой бутерброды, – промямлила я и схватила первый попавшийся хлеб. По части хлеба папа гурман, так что каждое утро у нас на выбор от трех до шести сортов. Я взялась было за нож, но потом протянула его маме:        – Порежешь?        Честно говоря, с ножами у меня получается очень плохо. Я постоянно ими режусь, даже пальцы заживать не успевают. А если я порежусь сейчас, а из меня вся кровь как возьмет, как вытечет? Или наоборот не будет ни капельки.        – Ну давай, горе мое, – мама с неохотой взяла разделочную доску. – И ведь вроде уже большая, а ведешь себя как маленькая.        Я пропустила очередной наезд мимо ушей и села за стол. Папа тут же пододвинул ко мне чашку с чаем – да что они, сговорились сегодня?        – На, хоть чаю выпей, а то мозги так и не проснутся, схватишь двойку на первом же уроке.        Я только отрицательно покачала головой. Вот он, мой шанс рассказать все родителям. Они имеют право знать, что их дочери больше нет на свете. И переживать они особо не должны. Я же не одна у них. Вот у Лидки уже трое детей, так что она разнесет наши гены в двадцать первый и двадцать второй века. А я… ну что я… труп я…        Я открыла рот и… закрыла его, так и не придумав подходящих слов. Папа жевал двухсторонний бутерброд, мама резала колбасу, телевизор будил весь дом программой «Доброе утро». И что, я испоганю родителям их доброе утро? К тому же папе через двадцать минут надо выходить из дома, а если я ему расскажу свою новость, то он точно на работу не пойдет или пойдет, но опоздает, ему выговор сделают. А он ведь такой ранимый на выговоры.        – Что-то ты засиделась, – сказала мама. – Тебе не пора в школу?        – Да, конечно, пора, – я даже не взглянула на часы. Взяла бутерброды, бросила их в сумку к учебникам и выбежала из дома. Фух, пронесло!