When you came into my life

Valravn — Seersken (обязательна к прослушиванию именно эта версия: https://yadi.sk/d/vkp0DXR8yN46b)

Говорят: не верить в суеверия — это тоже суеверие. Я твержу себе это каждое заседание, на которое собирается Мерлин, прихватывая с собой «куриного бога», на которого он напоролся в этом году на пляже. «Не верить в суеверия — это тоже суеверие», — твержу я себе каждый раз, когда он заходит в зал заседаний, нарочно запинаясь о порог правой ногой, чудом вытягивает, казалось бы, проигрышное дело и с триумфом покидает его, хлопнув на прощание по дверному косяку рукой. Говорят: допустив возможность одного сверхъестественного явления, следует принять и другие — это логично. Я стараюсь цепляться за логику, за столбы, за ограждения, за деревья и за древнее проклятие всего рода Пендрагонов по имени Моргана, которая ждёт нас на ужин! Но ничто не способно остановить Мерлина Эмриса, пребывающего сейчас в эйфории — от только что выигранного дела и тёплого осеннего вечера и магии Хэллоуина, которая заполнила весь город, свела с ума его детей и тянет теперь на свой шабаш в ближайший оккупированный «нечистью» парк! Моему мужу больше нравится Самайн. Говорит, есть в нём что-то настоящее, что-то от того времени, когда магия не была сведена к страшным сказкам о призраках в бойскаутских лагерях при свете фонарика. Говорит, ему больше идут костры и та сумасшедшая музыка, что так любят играть в этот день уличные музыканты. Мерлину, в принципе, нравится ходить по лесам в поисках гномов, фей и единорогов. Нравится говорить о том времени, когда люди верили миру и природе, а не беспроводной связи, факсам и ксеропринтерам. И хоть я и напоминаю ему в моменты особо высокопарных монологов с впадением в коньячный транс об инквизиции, бубонной чуме и живописно обмотанных кишками деревьях, которыми кельты заботливо украшали свои придомовые территории в прекрасные светлые празднества, он лишь отмахивается «романтикой средневековья» и припоминает, что некоторые до сих пор жгут соломенные чучела. Моё замечание «Без людей» вызывает лишь презрительный смех а-ля Вселенское Зло и перечень статей Уголовных Кодексов близлежащих государств. Я уже сам начинаю верить в гномов, фей и единорогов. И, взывая к ним, прошу вернуть моего благоверного даже не на путь истинный, а всего лишь на дорогу к дому! Да только если мои завывания и были кем-то услышаны сквозь царящий вокруг гвалт голосов, вливавшихся в жёсткие ритмы барабанной музыки и гул костра, то явно в искажённом варианте, потому как мой ненаглядный супруг, словно околдованный пляской языков пламени, ринулся в ровно противоположном направлении! Я хочу его остановить, напомнить, что на улице не лето и не дело ходить по земле босиком… Но Мерлин не слушает. Мерлин уже танцует. Танцуя же, он идёт к костру. Скидывает пиджак, достаёт сигареты, курить которые так и не бросил. А нагретый огнём воздух приветствует его, взъерошивая чёрные волосы, подхватывая полы белой рубашки. Мерлин не замечает людей вокруг костра, не видит меня. Его захватывает музыка — утягивает за собой, кружит, вертит, бросает из стороны в сторону… Странная она, эта музыка, — немного бесовская. Мерлин двигается в такт, то покачиваясь, то подёргивая плечами. Есть что-то жуткое в его движениях и самой музыке, что-то от шаманизма. Барабанный ритм, сизый дым от зажатой в его зубах сигареты. Раскинутые в стороны руки. Он кружится, и дым кружится вместе с ним. Он наклоняется, и музыка глухим барабанным ритмом падает к его ногам. К середине композиции я уже не могу понять: танец Мерлина рождён музыкой или музыка рождается танцем Мерлина? Они едины — и весь мир замер, зачарованный этим колдовским действом. Белая рубашка навыпуск, небрежно ослабленный галстук, взлохмаченные чёрные волосы. Босые ноги взбивают песок, зарываются в него пальцами... А народ свистит, ликует, беснуется вместе с танцующим магом юридического мира! Только я стою, замерев с приоткрытым ртом, пиджаком на локте и его ботинками в руках — околдованный собственным мужем… И, как за столбы, за ограждения, за деревья и за древнее проклятие всего рода Пендрагонов по имени Моргана, стараюсь цепляться за логику, глядя, как горят его глаза. Не даю рациональному составляющему моего разума раствориться в дыме его сигарет, заставляю уши раскладывать звуки напеваемого им заклинания на до боли знакомые слова старой датской песни… Но всё это искрами рассыпается в ночи, когда он в такт бьёт в ладони, вскидывает руки — и костёр вздымается под самые кроны! Вокруг него ведьмы и вампиры, вокруг него зомби и колдуны, вокруг него горит ветер и плещется пламя. Вокруг него кружится магия всего мира, и он — в её центре, в таком обыденном виде — вращает вокруг себя всю Вселенную. Когда он, вдруг, оборачивается, глаза его горят огненным золотом. И я не сразу понимаю, что это лишь отблески пламени костра… …Говорят: допустив возможность одного сверхъестественного явления, следует принять и другие — это логично… Замерев отражением в его тёмных глазах, я вдруг понимаю, что сверхъестественному глубоко наплевать на то, что говорят, и насколько это логично. И пока моё персональное таинственное и неизведанное в блажи своей допускает моё существование рядом с собой… какая мне, в сущности, разница, в какую сторону он вращает Вселенную?