Хочу, чтобы ты знала

Она давно не вырывается и не пытается отвернуть голову, когда мои губы скользят по её бешено бьющейся жилке, а пальцы сминают грубую ткань рабской туники. До боли в венах кровь разгоняется в бешеном темпе, и я слышу грохот собственного сердца, мне нравится этот грязный кусок материи, который не прикрывает даже бедер, и я вижу кровавые разводы. В подвалах тошнотворно душно, а её запах давит на сознание. Я умираю каждый раз, наматывая на кулак спутанные волосы, упиваясь вскриками боли, и вдыхаю запах дешевого мыла и спермы. Своей же спермы на её волосах. Каждый раз, когда я проворачиваю ключ в скважине, предвкушая, как ты сидишь посреди комнаты, обняв колени руками, и, лишь увидев меня, всхлипываешь и откидываешься на спину, призывно разводя колени. У меня трясутся руки, и я призываю всех демонов, чтобы постыдно не кончить от этого вида. Я пью твоё падение и не могу утолить жажду. В моих глазах ты взлетела настолько высоко, что я перестаю замечать твои изрезанные руки и затравленный взгляд. Я упиваюсь лишь тем, что смог сломать самую твердую куклу. Сумел испепелить тот гранит внутри тебя. И ты стала настолько божественна в моем безумии, что я не отдаю себе отчет, когда, сдавливая тебе горло так, что лицо приобретает синий оттенок, проталкиваюсь в тебя, ощущая боль оттого, что ты абсолютно сухая. Я не представляю, что будет дальше, когда я впиваюсь в твои острые колени ногтями и развожу их в стороны, проталкивая второй рукой в тебя свою же палочку, даже забыв закрыть дверь. Я боюсь представить, что будет дальше, когда я собираюсь уходить, а ты отползаешь от меня в сторону и не плачешь. Ты разучилась испытывать эмоции, а мне это категорически не нравится. Я схожу с ума, когда твои хвойные волосы падают на моё лицо, когда я держу твои бёрда, прижимая к себе, заставляя двигаться. Заставляю тебя верить, что ты желаешь этого сама. И прижимаю к себе, слушая бешеный ритм твоего сердца, который складывается в мою эйфорию понимания, что тебе нравится наша игра. И сейчас я стою перед твоей кроватью. Ты настолько измучена показательными пытками, что не реагируешь на присутствие. Я провожу ладонями по твоим худым щиколоткам, скидывая кусок дерюги. Ты настолько хрупкая, что я вижу каждую косточку, кажется, что если дотронуться, то никакой хрусталь не может разлететься на меньшие части, чем ты. Ты моя лилия, которая пожухла от холода, склонив тяжелые листья к земле. И я прикусываю свой кулак, чтобы не завыть от осознания. Мне не хочется твоего тела. Мне до кровавой пены хочется спасти тебя от холода… Ежемесячно Драко Малфой просыпался с колотящимся сердцем и судорожно проводил рукой по кровати, ища нареченную жену, которая всегда спала на самом краю, рискуя упасть. Пожиратель сгребал её в охапку и прижимал к себе, укладывая руки на внушительный живот, где своего часа ждал уже третий наследник великого рода. И лишь когда пульс приходил в норму, а цветочное дыхание женщины становилось ровным и еле слышным, он поднимался с кровати, накидывая на плечи халат, и шел в подземелье, где в дальней камере до сих пор валялся кусок грубой ткани, в которую была замотана Грейнджер, когда он выносил её из подвалов. Он садился на железную скамью и неподвижно сидел, сжимая виски пальцами, всматриваясь в пятна на полу. А после поднимался в библиотеку, чтобы еще раз удостовериться, что имя Гермионы тоненькой веточкой отходит от улыбающихся портретов его сыновей на Древе Семьи. Что она все еще записана в истории, как их мать. Малфой до безумия боится, что мог поглотить своим безумием эту лилию. И если бы Малфой когда-нибудь использовал Амортенцию, то она бы пахла лесом, тошнотворной хвоей волос героини проигранной войны. Но Драко не прибегал к таким методам — он предпочел Империо.