It is never too late

Этого никто не мог предусмотреть. Кроме, разве что Куросаки Ишшина, но тот молчал до самого последнего момента - а после уж и говорить было нечего. Возможно, можно было бы как-то иначе. Даже наверняка. В конце концов, это было всего лишь отвлечение от главного, отвлечение - не больше. И не меньше. Уловка, примененная против врага, считается хитростью и тактическим маневром, а не подлостью. Причем считается она таковой даже по отношению к собственным союзникам. Как говорится, на войне... И что с того, что приманка получила тяжелые ранения? Покалечена? Без сил? Не умер же, в самом деле. Значит, прорвется и выживет, а там уже можно будет и подумать как следует, не торопясь, нужен ли такой союзник, что поопаснее иного врага. Ну а без сил - он что волк беззубый: даже и бросится, так разве что слегка подерет старыми, почти стертыми когтями. Так можно и оставить как есть. Все, что не делается, оно все к лучшему. Мягкая кисточка скользит по рисовой бумаге, прорисовывая четкую вязь изящных иероглифов - небольшой свиток с мыслями хозяина кисти вскоре отправится в личное хранилище, где навсегда останется лежать непрочтенным никем, кроме владельца. Оно и к лучшему. А пока что размерено появляются на листе слова, стрекочут в саду за раздвинутыми сёдзи нахальные цикады, да доносится тихий перестук сиси-одоси. Покой. Тишина, что наступает после прошедшей бури. Мир. В одной из комнат лежит подросток с рыжими волосами. В той комнате, где фусума с рисунком взлетающих в закатное солнце журавлей, что так любила покойная ныне супруга хозяина дома. Супруга ушла, а комната - комната осталась не тронутой, правда, заходили в нее разве что слуги, убираясь в очередной раз. Да изредка можно было увидеть самого хозяина, замершего под растущей рядом розовой сакурой. Подросток не приходит в себя уже неделю. Только дышит тихонько, да вздрагивает иногда от чего-то. Рядом с ним почти всегда находится кто-то из друзей или даже просто знакомых. Все они, кроме таких же риок, как этот рыжий парень, воины. Закаленные столетиями боев, привыкшие к потерям, гордые и сильные. Шинигами. Боги смерти. Что может быть смешнее? Тихо и редко бьется сердце под белой больничной юкатой. Разметались по подушке рыжие волосы, чуть длиннее обычного. Спокойствие на вечно хмуром, таком беспокойно-подвижном лице. Спокойствие и неподвижность в позе. Тишина. Непривычное состояние рыжего мальчишки внушает иррациональную тревогу, прочно угнездившуюся в самой глубине почти ледяного сердца. Болезненно хрупкий. Беззащитный. Слабый, словно волчонок, потерявший сразу и клыки, и когти, и что-то еще, безмерно важное. Словно заматеревший волк, потерявший собственную стаю. Словно... Хозяин поместья вздыхает, откладывая в сторону кисть, осторожно присыпает свиток песком, придерживая рукава домашней юкаты, и оставляет сохнуть. Ему нечего писать, хотя обычно это хорошо помогает упорядочить мысли, что вьются сейчас в голове тысячами лепестков Сенбонзакуры. И ранят столь же безжалостно. Когда же это началось? Он не смог бы ответить даже самому себе, а себе еще и не хотелось отвечать. Когда же глаза невольно стали обращаться к рыжей макушке, что с завидной регулярностью появлялась здесь, каждым своим приходом переворачивая мир с ног на голову? Причем так, что в какой-то момент окружающие понимали, что на самом деле они стояли на голове, а не на ногах, и вот теперь все наконец-то правильно - и спасибо большое, Куросаки, а не пора ли тебе домой уже? - и теперь все будет хорошо и спокойно. А потом рыжий появлялся снова - и мир менялся в очередной раз. Там, где остальные видели непреодолимое препятствие, стену, которую разве что Кемпачи мог головой прошибить, Куросаки видел лишь ступеньку вверх, к намеченной им же самим и абсолютно сумасшедшей, непонятной и чудовищно глупой цели. Становился на нее. Потом на следующую. И снова. И опять. И казалось, что он легко и непринужденно шагает по намеченному пути. Казалось. И ему, Кучики Бьякуе, в том числе. До тех пор, пока после очередной абсолютно сумасшедшей и кровавой бойни (сражением это назвать не поворачивался язык даже у аристократа Кучики и очень интеллигентного Укитакэ Джуиширо) рокубантай-тайчо, отошедший умыться к ручью, не заметил сгорбленную фигуру в самой тени. Риока просто сидел и смотрел на воду без тени эмоций, и кровь - своя и чужая - делала его рыжие волосы такими же красными, как у Абарая-фукутайчо. Бьякуя тогда еще подумал, что с мальчишкой что-то не так и не стоит ли подойти, но решил оставить парня в покое. Тот сам через пару часов вернулся, и был совершенно самим собой - нахальным, невоспитанным, наглым рыжим недоразумением. Но что-то внутри тогда кольнуло предчувствием. Не подвело. Нет, рыжий не сорвался, как стоило ожидать от ребенка, едва достигшего относительной самостоятельности. Даже по меркам мира живых Куросаки Ичиго был невероятно, чудовищно молод, что уж о шинигами говорить. Долгоживущие, почти не стареющие Проводники Душ в шестнадцать лет обычно счастливо агукали в пеленках на женской половине дома, а не встревали с занпакто наперевес куда надо и куда не надо. А этот - поди ж ты. И ведь не оставишь позади - тактические решения и необходимость тяжелой артелерии еще никто не отменял, Зараки их покусай. Они нуждались в этой чудовищной силе, и с каждым прошедшим днем нуждались все больше и больше. Нельзя сказать, что Куросаки рассматривали исключительно как оружие. Нет. Он был другом, союзником, раздражителем... Он никого не оставлял равнодушным. И как же часто можно было заметить грусть в мягком взгляде капитана Тринадцатого отряда или в прячущихся под шляпой карих глазах хачибантай-тайчо. Ребенок. Возможно, был иной выход, но все по умолчанию пошли по пути наименьшего сопротивления. Он тоже был таким. Как просто было ненавидеть, презирать и держаться на расстоянии. Только - не получалось. Как всегда, наглый мальчишка легко и незаметно для всех менял картину мира, растапливая ледяную корку в душе. Когда на смену презрению пришло - восхищение, а на смену ненависти - привязанность? Бьякуя не знал, упорно продолжая игнорировать то маленькое и теплое, что прочно засело где-то внутри солнечного сплетения и грело, грело, грело - маленькое, огненно-рыжее солнышко. То самое, что лежало сейчас в одной из любимых комнат Хисаны, по кусочкам теряя оставшиеся силы. Два года войны, чудовищной по своей жестокости. Два года почти непрерывных боев, крови, смерти... Война - это не то, что описывают в героических балладах, когда все красиво и высокопарно, словно парадный выход принцессы императорской семьи. Война - это грязно, муторно, больно и очень страшно, если ты не перестал хоть что-то чувствовать. Или не превратился в Зараки Кемпачи с Кусаджиши Ячиру. Война - это смерть, чужая и своя, это грязная работа по извлечению информации из пленных, сожженные деревеньки как в Руконгае, так и в Генсее, к которым просто не успели, это трупы детей, наполовину сожранных заживо оголодавшими пустыми из армии противника, это... Война - это не романтика, это - работа. Жесткая и слишком часто жестокая. И детям там не место. Вот и пришлось одному рыжему мальчишке срочно взрослеть. А одному высокому лорду кое-что осознать. Быть может, это было глупо, ибо понимание, однажды вдруг пронзившее Кучики-тайчо, было похоже на белую молнию бьякурана. Понимание, осознание, принятие и грусть - все слилось в единую вспышку. Это потом он, раскладывая по полочкам причины и следствия, - привычка, появившаяся уже после знакомства с рыжим, - осознавал моменты, когда в его душе пробуждалось то или иное чувство. Это потом, глядя, на устало прислонившуюся к плечу рыжего головку сестры, он в который раз клялся себе оставаться бесстрастным и невозмутимым, но сбегал, заслышав лишь ставшее до боли привычным и желанным "Йо, Бьякуя!". А если не получалось сбежать подальше, выстраивал ледяную стену, отталкивая как можно дальше. Хотя куда уж дальше-то? И каждый раз напоминал себе о том, насколько рыжий риока молод - совсем ребенок. Каждый раз напоминал себе о чести, которую невозможно опозорить даже намеком, даже случайным взглядом. Молодой, такой молодой... И видел в глазах окружающих отражение своих мыслей, даже в глазах сестры. Быть может, именно поэтому он и не возражал против ее встреч со своим взбалмошным и чересчур порывистым лейтенантом. Война на всех налагала свои отпечатки и каждый по-своему ускользал от сумасшествия. Напивалась Мацумото, сбежав в который раз от разгневанного и топящего себя в работе Хицугаи-тайчо. До изнеможения тренировались бойцы Одиннадцатого к радости своего давно сумасшедшего капитана. Сам Бьякуя именно тогда впервые начал выливать на бумагу то, что не в силах был оставить за ледяной равнодушной маской. А с мальчишки все сходило, как с гуся вода. Маленькое рыжее солнышко. И всем становилось как-то легче, совсем чуть-чуть, но - легче. Словно наркотик. Словно воздух, вода и духовные частицы - сама жизнь. А теперь, когда закончилась война, и зализаны были самые страшные раны, подкрадывалось потихоньку осознание, что вот этого-то наркотика они и лишились. И пусть мальчишка жив, да только не для них. И он придет в себя, и уйдет в свой Генсей, ради которого прошел через ад и вернулся обратно, и каждый из них пойдет своей собственной дорогой. А потом... а что потом? Потом все известно, просчитано и взвешено. Круговорот душ еще никто не отменял. Глава Великого Дома поднялся с места и тихо вышел в ночную прохладу. Скоро, совсем скоро уже. На оттаявшей зачем-то душе было муторно и тревожно, но жизнь на этом не заканчивалась ни здесь, ни в Генсее. У Бьякуи оставалась Рукия и Абарай, который по нахальности и невоспитанности при некотором усилии и толике желания вполне мог соперничать с рыжим риока - какой же он риока? Но все же... все же... А еще у Бьякуи оставалась возможность смотреть - издалека и изредка, но все равно присматривать за неугомонным мальчишкой стало одной из его обязанностей. Не самой обременительной. Когда так случилось? Давно... очень давно. - Нии-сама, - тихий голос, склоненная в почтении голова. - Рукия, - спокойный голос и немного мягкости во взгляде, совсем чуть-чуть. Заметит ли? Улыбнулась слабо. Заметила. - Нии-сама, уже поздно. Почему вы не спите? - Не хочется. Ты пришла к Куросаки Ичиго? - Да, нии-сама. Сегодня моя очередь быть с ним, - сжатые губы, тихий и рваный выдох. Они знали, что Куросаки не умрет - им это очень хорошо объяснили Куросаки Ишшин и Урахара Киске. А Унохана-тайчо подтвердила, что опасности для жизни нет. Но это отчего-то не делало ситуацию легче. Ни для кого. - Оставь, я побуду с ним. - Вы...? Но... - растерянность, граничащая с пораженным вздохом. Широко распахнутые в удивлении синие глаза, похожие на бездонные озера. - Иди, - немного твердой стали в голосе творят чудеса. Поклон - и его сестра исчезает также тихо, как появилась, а Бьякуя направляется к той самой комнате, где устроили мальчика. Он остается с ним до самого утра, недвижимой статуей застыв рядом с футоном. Он не думает ни о чем, ничего не хочет, ни о чем не сожалеет. Он просто сидит, храня покой спящего молодого соратника, за время этой войны ставшего... кем-то. И, быть может, прощаясь. Сколько времени прошло с тех пор? В Сейрейтее время течет иначе - более неспешно и размеренно, чем в суматошном, жадном до жизни и движения Генсее. Или бег его воспринимается иначе, превращая часы людей в неторопливые, незаметные минуты. Время - столь относительное понятие для долгоживущих...и какое же проклятие для них считать часы и года, облетающие, словно шелуха лука со стола нерадивой домохозяйки! Кучики Бьякуя, глава одного из трех Великих Домов Сейрейтея и рокубантай-тайчо давно уже понял, сколь мучительным может быть ход времени. Нет, ничто не менялось. По-прежнему правил Совет Сорока Шести, по-прежнему сотайчо еженедельно собирал на плановые совещания капитанов, зачастую напоминавшие больше собрания клуба по интересам, нежели собственно совещания командующего состава Готей-13, по-прежнему исправно проводились тренировки, учения и патрулирование местности. Общество Душ постепенно оправлялось от ран. Затягивались раны, оставляя уродливые шрамы на телах и душах. Гремели на весь Готей пятничные попойки лейтенанта Мацумото, а сама она, сверкая неуставным вырезом косоде и белозубой улыбкой, подбивала клинья к очередному неустойчивому против ее потрясающей харизмы шинигами... И только иногда можно было поймать ее пустой взгляд в никуда и увидеть, как что-то тихо шепчут, словно зовут кого, губы. Но спустя уже пару минут как чертик из табакерки появлялся рядом хмурый, вечно озабоченный Хицугая-тайчо, шлепая ей на колени или голову очередную кипу отчетов, и во взгляде первой красавицы Готея вновь появлялась жизнь. Сам он заботился о медленно оправляющейся от ран Хинамори, которая была признана непригодной к дальнейшей службе, как по физическим, так и по психическим показателям, что оставляло Пятый отряд не только без капитана, но и без лейтенанта даже в теории. Девчонка никогда не оправится до конца от ран, нанесенных самым дорогим и любимым, без которого ни света, ни жизни, но она оставалась в этом мире. Что ее держало? Быть может, упрямый, усталый и хмурый взгляд глаз цвета морской волны, бдительно следящий за девушкой из-под седой челки? Или что-то еще, совсем другое? Вряд ли даже она сама знала ответ на этот вопрос. Но она оставалась, а там... быть может, поможет время. Его сестра по-прежнему встречалась с его лейтенантом, и Бьякуя по-прежнему закрывал глаза на это безобразие, не смотря на поголовное возмущение членов Совета клана. Он знал, что дело даже не в чувствах - просто для его сестры кроме Абарая не было ближе человека в Обществе Душ. Ну а в других местах? Что толку тешится пустыми мечтами. Рокубантай-фукутайчо на удивление все понимал, но не возмущался - просто заботился. Иногда Бьякуя видел, как они гуляют вместе или сидят вечером в саду фамильной усадьбы, и Ренджи бережно укутывает хрупкие плечики принцессы клана Кучики предусмотрительно захваченной в доме накидкой, а та благодарно и чуточку виновато улыбается в ответ. Тогда Бьякуя разворачивался и уходил - слишком уж живо напоминало ему это о его покойной жене, и внутри оседало пеплом прогоревшего пожара горькое осознание, что красноволосый лейтенант в своем стремлении быть похожим на своего тайчо, сам того не желая, подобрался слишком близко. Но ни ему, ни сестре Бьякуя помочь был не в состоянии. Сам он словно выгорел изнутри, и пепелище его души даже спустя полтора года чернело, словно свежее. Это не было похоже на ледяную корку, за которой раньше пряталась буря эмоций, желаний и стремлений. Этих эмоций уже просто не было, они рассыпались пеплом в тот момент, когда за рыжей бедовой головушкой захлопнулись врата сенкаймона - в последний раз. Нет, Бьякуя не являлся остовом себя самого или статуей, его оттаявшее сердце не превратилось снова в камень, но у него внутри не было надежды, не было света. Иногда он ходил в Генсей, в город Каракуру, и тогда пил с давно прощенным Урахарой Киске его странный чай, перебрасывался колкостями с Йоруичи и провожал до школы или из нее рыжего бандита - такого знакомого, такого живого. Близкого и далекого одновременно. Иногда после таких визитов, уже отчитавшись перед сотайчо Ямамото о том, что с бывшим временным шинигами все прекрасно, он позволял себе мечтать о том, что будет, когда Ичиго умрет там, у себя, и окажется в Обществе Душ. Его найдут, обязательно найдут, даже без реяцу - потому что да, без реяцу будет сложно, но скрыть вторую самую яркую отметку рыжий будет не в состоянии. И когда его найдут, даже и без памяти, Кучики вытребует, выцарапает, зубами выгрызет себе право заботится о Куросаки. И тогда, может быть, со временем, тот снова полюбит Рукию, и он, Бьякуя, отдаст свою названную сестру в жены и постарается сделать так, чтобы оставшаяся вечность для Ичиго была полна лишь тепла и счастья. А Абарай... он поймет. Или нет, но это будут проблемы Абарая, которые тот же Кучики может легко разрешить в два простых слова. Во избежание. Нет, Бьякуя прекрасно отдавал себе отчет в том, насколько он жалок с этими вот мечтами, но думать о другом у него просто не хватало сил. Слишком много стояло на пути, слишком горько было думать о возможном и слишком болела открытая рана на месте ненадолго ожившего сердца. Потому усилием воли прогонял ненужные мечты и возвращался к делам, топя себя в них и ловя порою сочувственные взгляды коллег-капитанов. Война на всех оставила свой след... А в Генсее Ичиго учился, планировал поступать на медицинский и пытался вернуть себе силу. Неугомонный мальчишка связался с Подчинителями и бывшим временным шинигами, о чем Готей-13 был информирован немедленно. В Каракуру были высланы отряды омницукидо для отслеживания перемещений и готовности взять под контроль ситуацию в любой момент. Ловушка, подготовленная давным-давно, готова была захлопнуться, капитаны и лейтенанты были приведены в боевую готовность. Приказ Ямамото был четок и ясен: любой ценой нужно было помешать повторится ситуации с проникновением на территорию Сейрейтея зависимых Карии. Любой ценой, включая жизнь бывшего временного шинигами. А рыжий... рыжий поймет. Он ведь тоже солдат. Но когда Урахара, преклонив колени, просил о помощи, даже сотайчо не смог отказать. Тактика тактикой, но если был шанс спасти бойца и обойтись без жертв со стороны шинигами, Ямамото Генрюсай не мог его отбросить. Генерал Ямамото всегда был хорошим командиром. Наверное, глядя, как чуть не передрались капитаны за право отправится в Генсей на битву с фулбрингерами, можно было бы посмеяться. Каждый считал, что именно он сможет лучше всего вписаться в битву, именно он сможет оказать лучшую помощь Куросаки Ичиго. Каждый полагал, что именно он сумеет вытащить из ловушки одного наглого "рыжего придурка с шилом в заднице", по меткому выражению капитана Зараки. Единственным, выбивавшимся из этой идиллии существом был капитан Двенадцатого отряда, горевший прямо-таки фанатичным желанием заполучить в загребущие лапки кого-нибудь из Подчинителей, а лучше всех и живыми. А заодно и обоих временных шинигами. Впрочем, эту его тягу к познанию быстро пресекла Унохана-тайчо, одна из немногих капитанов, которым Куроцучи Маюри не рисковал возражать даже находясь в предвкушении научных открытий. Бьякуя молча слушал эти споры, а в груди потихоньку разгорался маленький огонек надежды. Ведь если Урахара прав и все получится, то рыжий шинигами сможет вернуться, снова, как и прежде, каждым своим визитом с ног на голову и обратно переворачивая их мир. Снова будет смеяться Рукия, снова появится тепло и снова Бьякуя сможет просто перебрасываться с ним парой ничего не значащих слов и слышать привычное и такое родное "Йо, Бьякуя!", отчитывать его за фамильярность и чувствовать желание защитить это чудо рыжее от всего мира, стереть с его тела каждый шрам, каждую царапину, коснуться... Нет, вот не надо этого. Он же ребенок совсем. Нет. Но можно будет начинать убеждать совет одобрить его женитьбу на Рукии, в конце концов, помолвка еще никому не вредила, притрутся друг к другу - счастливее будут. В груди кололо тупой болью, очень привычно и очень знакомой. Бьякуя внутренне усмехнулся. Он давно уже притерпелся к ней. Это сначала она рвала на части, в кровавые ошметки, а теперь, спустя столько времени, было уже почти не больно. Кого вы обманываете, хозяин? В голосе Сенбонзакуры проскальзывали ехидство и печаль. Будучи частью души, занпакто многое знал о своем хозяине. Знал он и это. Но помочь духовный меч не мог ничем - он мог убивать, мог защищать, но даже ему не было под силу заставить любить или подарить счастье. - В Генсей отправляются капитаны Хицугая, Кенпачи и Кучики, - глухой удар посохом прервал спорщиков на полуслове. Да, хороший выбор. Жадный до битвы Зараки, которого хлебом не корми, дай куда-нибудь ввязаться, и который - чтобы он там не ворчал - привязан к мальчишке настолько, что порвет любого на мелкие тряпочки. Сколько раз они прикрывали друг другу спины? Сколько раз умирали друг за друга? Во время войны с Айзеном именно Кенпачи первым обнаружил горе и боль мальчишки. Именно он и вытащил парня из того ада, в котором тот медленно и незаметно для всех сходил с ума. Тогда, во время очередной перебранки Ичиго и Рукии (к вящему удовольствию и солнечным улыбкам окружающих) Кенпачи просто подошел, сгреб рыжего в охапку и утащил в казармы Одиннадцатого отряда, рыкнув на попытавшихся вмешаться так, что те пригнулись. Их потом дня три не было не видно и не слышно. Что уж они там делали, неизвестно, но на четвертый день Куросаки вернулся чуть осунувшимся, с кругами под глазами, повзрослевшим и каким-то собранным и спокойным. Нет, он остался самим собой, но натужной веселости в нем больше не было, ее место занял ровный, теплый свет. Хицугая тоже разумный выбор. Маленький капитан, с одной стороны, весьма привязан к Куросаки и пойдет за ним в огонь и в воду, а уж то, что тот победил Айзена, которого сам Тоширо даже поцарапать не смог... да, рыжий был для Хицугаи своим. Вот только дзюбантай-тайчо одновременно был слишком дисциплинированным, чтобы нарушить прямой приказ сотайчо. Если будет надо, он убьет Куросаки - сам убьет и так, чтобы парень не мучился, а желательно, и не понял даже, что умирает. Быстро и чисто, словно снег в горах. Холод давал парнишке слишком большую власть, которой тот еще только учился пользоваться, но его клинок был достаточно острым и смертоносным. да, потом это истерзает не такую уж и ледяную душу, но Хицугая-тайчо выполнит свой долг, прекрасно понимая, что, зачем и почему происходит. Но вот он сам... Зачем? Глаза сотайчо проницательно и чуть печально смотрели из-под густых бровей и не было в его взгляде ничего старого - острый взгляд клинком взрезал душу, и невольно Кучики едва заметно сглотнул. Глупо было думать, что главнокомандующий не понимает ситуации. Понимает. Именно поэтому и отправляет туда его. И, похоже, не только. - Также в Генсей отправляются лейтенанты Кучики и Абарай, а также третий офицер Мадараме. Выступаете как только будет получен сигнал о необходимости прямого вмешательства. -и уже обращаясь к Урахаре решительно и твердо произнес. - Я все понимаю. Давай свой меч, Урахара Киске. Куросаки Ичиго спас наши жизни. Теперь наш черед спасти Куросаки Ичиго. Мы идем против правил, но если мы не выплатим свой долг, то весь Готей-13 будет покрыт позором. Слушайте приказ командира. Все капитаны и лейтенанты Готей-13 должны поместить часть своей реяцу в этот меч. Поможем Куросаки Ичиго вернуть силу шинигами. Выполнять. Видеть сломанную рыжеволосую фигуру на земле, отчаянно кричащую, словно его на части резали - это было больно. Действительно больно. Бьякуя, оставивший дома фамильный кенсейкан и надевший вместо капитанского хаори некое подобие гайдзинского плаща, видел, как подрагивают губы у сестры, как ладонь вроде и не заинтересованного совсем, презрительно хмыкающего Кенпачи плотнее сжимается на рукояти его безымянного клинка, как напрягается готовое к броску тело Абарая и скалится совершенно по-волчьи третий офицер Мадараме Икаку. Он и капитан Хицугая сохраняли хладнокровие, но вид поверженного, раздавленного Куросаки Ичиго вызывал желание разорвать в клочья тех, кто посмел причинить вред их соратнику и брату. Молодой человек кричал , и с ним вместе кричали сердца пришедших в Генсей шинигами... Когда же пришло время, когда появилось тепло в ставших почти безжизненными карих глазах - словно вновь засияло солнце. У них получилось. Они сумели победить, сумели противостоять врагу - да и глупо было бы думать, что капитаны и лейтенанты будут не в состоянии справится даже не с пустыми - с какими-то бледными их подобиями. Эта глупость их и погубила. С воинами из Мира Живых - Садо, Иноуэ, Исидой - фулбрингеры еще могли сражаться. И даже победить могли. В том числе и Куросаки, что и было доказано опытным путем. Но с шинигами? Бьякуя рад был убить этого парня, Цукишиму. Истерзать сотней тысяч лезвий своего занпакто. Рад, потому что тот поднял меч на Куросаки Ичиго, предал его, причинил ему боль. Настолько сломанным, задыхающимся и больным Бьякуя не видел парня даже во времена самых тяжелых и жестоких боев с войсками Айзена. И он действительно был рад, когда столкнулся именно с Цукишимой. А тот... тот допустил, наверное, фатальную ошибку, когда в воспоминаниях поместил себя на место учителя Бьякуи. А может, капитан просто слишком умело дурачил самого себя, чтобы фулбрингер смог быстро распознать варианты. В конце концов, всему Готею было известно о том, что никто так не наловчился игнорировать собственные эмоции, как капитан шестого отряда. При этом в какой-то момент, еще до появления Куросаки, многие вообще начали сомневаться в наличии у него эмоций. Зато в его гири* не мог усомнится никто и никогда. Именно оно не позволило ему бросится спасать сестру от несправедливой - он слишком хорошо знал законы Общества Душ и Сейрейтея! - казни. Именно оно заставило его приказать Абараю искать Куросаки во второй визит в Сейрейтей. Именно оно вело его и сейчас. Гири. Чувство долга. И пусть он вплел эмоции в свой бой, пусть дрался так, словно снова был юн и вспыльчив и лишь постигал основы самоконтроля под чутким руководством своего деда - пусть. Потому что именно это самое чувство долга не позволило ему поддаться. Он был должен Куросаки Ичиго. И ради покрытия этого долга, и ради чувств к рыжему риоке, он готов был убить и собственную сестру, появись она сейчас перед ним и попытайся защищать Цукишиму. Он бы постарался этого избежать, но нанести удар - смог бы. Но не пришлось, слава ками. Все оказалось даже слишком просто, и лишь глупые ошибки горечью оседали на губах, да ворчал где-то в глубине сознания недовольный покореженными доспехами Сенбонзакура. - Жестокий ты. Разве я тебе не помог? В груди не щемит... от сделанного? - Ты очень мне помог. И я тебе благодарен. Но ты - враг Куросаки Ичиго, а я... не испытываю жалости к врагам. Кем бы они ни были. - Черт... Они победили, все, и даже Рукия была в полном порядке, вот только те, ради кого они пришли, были все еще в другом пространстве. Легкая разминка. "Скукотища", как окрестил это избиение младенцев Зараки. Только не ради него они были направлены сюда. Не только ради него. А Ичиго все также сражался где-то внутри черного кокона странного пространства, и им всем оставалось лишь наблюдать. И ждать. Каждый шинигами умел ждать, даже Ренджи умел - научился за долгую жизнь, Академию и службу. Только Куросаки Ичиго был нетерпеливым и живым, то и дело выстреливая протуберанцами эмоций в направлении окружающих. Учитывая огромное количество плохо контролируемой реяцу, рыжий просто с ума сводил одним своим присутствием. Раньше. Теперь - кто знает, как отреагирует его духовное тело на то огромное количество энергии, что влили в него шинигами? И как отреагирует разум ребенка на слова первого временного шинигами. То, что этот враг своего не упустит, знали все. Слишком опасен, и даже не в силе дело - три капитана одновременным ударом порвут даже его, даже после разминки с остальными подчинителями. Вопрос был лишь в том, сможет ли Куросаки выиграть свою битву... Этот паршивец выиграл. Не смотря ни на что - выиграл. Поразительное доверие, полное, безоглядное... Из-за войны? Да нет, не только. Он... А Ичиго смотрел своими невозможными ореховыми глазами и Кучики казалось, что эти глаза с теплыми золотистыми искорками смотрят в самую душу, пронизывают ее насквозь, не причиняя боли, но давая исцеление и тепло - словно теплый весенний дождь. И они улыбались в ответ, невольно, даже Хицугая, даже он сам. И Ичиго улыбался в ответ. Улыбался, даже когда меч Гинджоу пронзил его насквозь. Мягкое удивление в этих глазах и торчащий из груди клинок Кучики Бьякуя не забудет до конца свое жизни. Жизнь Куросаки Ичиго кончилась. ----- Краткий комментарий. сёдзи - в традиционной японской архитектуре это дверь, окно или разделяющая внутреннее пространство жилища перегородка, состоящая из прозрачной или полупрозрачной бумаги, крепящейся к деревянной раме. фусума - скользящая дверь в виде обклеенной с двух сторон бумагой деревянной рамы, используется для деления большой васицу, японской комнаты, на отделы. Бумага достаточно тонкая и пропускает свет, часто на неё наносят рисунки. сиси-одоси - буквально «отпугиватель оленей». В широком смысле — японские приспособления для отпугивания птиц и животных-вредителей, такие как «какаси» (пугало), «наруко» (трещотка) и «содзу». В более узком смысле — собственно содзу, которое представляет собой устройство, обычно изготавливаемое из бамбука и состоящее из вертикальных стоек и прикреплённого к ним пустотелого коромысла, в которое через находящуюся сверху трубку или жёлоб поступает вода. При наполнении коромысла, вес воды заставляет его опрокинуться, при этом вода выливается, а коромысло издаёт резкий звук, ударяясь о твёрдую поверхность снизу. Опорожнённое коромысло возвращается в исходное положение, снова наполняясь водой. Производимый звук должен спугнуть животных-вредителей, которые могут объедать садовые растения. Ритмичный стук среди тишины сада напоминает посетителям сада о течении времени. Так же используется для декоративных целей в помещениях. юката - традиционная японская одежда, представляющая собой летнее повседневное хлопчатобумажное, льняное или пеньковое кимоно без подкладки. В настоящее время юкату надевают главным образом во время отдыха, носят как дома, так и на улице. гири - пожалуй, оно может быть лучше понято как сумма родственных значений, важнейшие из которых следующие: 1) моральные начала или долг; 2) правила, которым человек обязан подчиняться в общественных отношениях; 3) нормы поведения, которым личность обязана следовать, иногда даже вопреки своему желанию .