Врач

- Ичиго, пожалуйста, осмотри пациентку из третьей палаты, - кинул замотанный мужчина с черной бородой, запахивая халат и запуская руку в густые волосы, все еще черные, но уже с проседью. Высокий рыжий парень, шедший рядом с ним, кивнул. Выглядели они не очень: под глазами синие тени, лица осунулись и помрачнели, глаза – у мужчины черные, а у парня карие – были жесткими и очень усталыми. - Хорошо, - сухо кивнул замотанный рыжий, потирая гудящие виски. Впрочем, голова сейчас болела у всей Центральной Больницы имени Куросаки, а в особенности у хирургического отделения. Страну сотрясали теракты и волны народных восстаний. Вчера утром снова прогремел взрыв – взорвали метро, совсем рядом с больницей. Палаты были переполнены, класть людей было некуда, более того, правительство хотело вообще запретить оказывать людям помощь, чтобы не поднимать шумиху в и без того расшатанной стране. Иссин Куросаки, главврач – тот самый усталый черноволосый мужчина, - полдня препирался с начальством, а потом просто плюнул на все и стал помогать людям: увозить их на частных машинах, самолично разгребать завалы и вытаскивать людей из-под камней. Слава богу, очнулась полиция, принялась помогать – до «верхов» дошло, что если помощь не оказать, народ взбунтуется окончательно. Сейчас все более или менее успокоилось. Но ночь выдалась тяжелая: рук не хватало, некогда было штопать раны и проводить операции. Всю ночь Иссин вместе со своим сыном Ичиго не покидал отделения, и свободная минутка между операциями выпала только сейчас. Ичиго устало откинул со лба отросшую челку. Черт, с этим всем нет времени сходить в парикмахерскую. Хотя у него сейчас вообще ни на что нет времени. Страну сотрясают теракты, а страдают ни в чем не повинные люди. Ладно, где там эта третья палата… Надо хоть вспомнить, кто там лежит. Парень потер затекшую шею и толкнул дверь в палату. Белые стены, белый же потолок – стерильность во всем. Мерный шум приборов, попискивающая изломанная линия кардиограммы. Белые простыни, на них тонкими лучинами – две худые руки, устало и безвольно сложенные без движения. Куросаки поднял взгляд выше – девушка, полусидевшая на койке, напоминала тень. Бледная, худая до невозможности, тихая и отчаявшаяся, она ничем не показала, что заметила вошедшего врача. Встрепанные черные волосы разметались по плечам, на бледном лице черно-синими провалами выделялись глаза – большие, безучастные, – под ними же залегли густые синие тени. Ичиго сверился с документами, которые держал в руках. Кучики Рукия, двадцать два года – травма позвоночника, плюс сотрясение мозга и мелкие повреждения мягких тканей. Это не так серьезно, как первое. Ичиго мельком просмотрел анализы и результат вчерашней операции – возможно, эта хрупкая маленькая девушка уже никогда не встанет на ноги. - Как ваше самочувствие? – хриплый, грудной голос разбил тишину палаты. Ресницы девушки чуть вздрогнули, взгляд стал более осмысленным, сфокусировался на ярких волосах, усталых карих глазах молодого врача. Чуть качнула головой, ответила слабо, словно прошелестела: - Спасибо, уже лучше. Только ног не чувствую. - Кучики-сан... - Ичиго замялся, не находя в себе сил посмотреть в ее бесконечно печальные глаза. Черт возьми. Он устал до изнеможения, а теперь ему еще надо сказать этой девочке, что она больше не сможет ходить. Никогда. Рукия прикрыла глаза, а потом спросила сухо, безразлично: - Это ведь навсегда? - Ничего не бывает навсегда, - заспорил Куросаки, - ведь можно же лечиться, есть специальные курсы… Девушка снова открыла свои огромные глаза – усталые, отчаянные, но сухие, и поток слов застрял у врача в горле. Ровная спина девушки напряглась, неестественно прямая, губы сжались в тонкую ровную линию. Ей не нужно было сейчас сочувствие – ни его, ни чье-либо другое. Ей просто нужно побыть одной, и Ичиго без слов вышел из палаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. *** - Ну, что там? – голос отца звучал непривычно серьезно, меж густых черных бровей залегла глубокая складка. Ичиго качнул головой, кладя папку на стол, и устало плюхнулся на стул, расслабляя затекшие плечи. - Она навсегда останется инвалидом, - глухо, почувствовать каждую боль, как свою. Иссин с беспокойством глянул на сына. Зря он пошел сюда, зря вообще стал врачом. Ичиго всегда с трудом переносил чужую боль и горе, принимая все это, как свое, искренне переживая за каждого человека, стремясь всех спасти. Вот только далеко не каждому можно помочь, и Ичиго еще надо это понять. - Кто она? Ичиго заглянул в папку, чуть щурясь, прочел имя: - Кучики Рукия, не работает, учится на художника. Живет одна, родственников не назвала, родители умерли давно. В этом городе – ни друзей, ни знакомых, ничего. - Мда, - Иссин вздохнул, черные глаза устало тлели. Черт, ну вот куда теперь ее девать? Были бы родственники, так можно было бы спихнуть на них, так ведь никого нет… Девчонка больше никогда не встанет на ноги, это ясно как день. Кто станет ухаживать за ней, инвалидкой? Еще одна проблема на его голову… А ведь таких у него половина госпиталя. Черт бы побрал этих политиков с их войнами, что так легко губят жизни людей, нимало о них не задумываясь. Ичиго запустил руку в густые рыжие патлы, переняв этот жест у отца. Карие глаза, всегда добрые и лучистые, за последнее время потухли, потемнели, приобрели оттенок цинизма и вечной горечи. Черты лица словно заострились: скулы стали резче выделяться, так же резко были очерчены губы. Иссин почувствовал укол совести – не следовало втягивать в свою работу сына, который помогал ему в госпитале еще с детских лет. Слишком живая душа была у Ичиго, слишком тонкая и ранимая, чтобы выдержать вид каждодневных смертей, боли и скорби. - Отец… - уже ставший привычным сухой тон, быстрый взгляд усталых карих глаз, - я возьму ее к себе. Старший Куросаки усмехнулся, прикрывая глаза. Конечно, кто бы сомневался. Ичиго в одном все-таки не изменился: он, как и всегда, стремился оказывать всем, кому мог, посильную помощь. Посильную и непосильную, как оказывалось зачастую. Старший Куросаки толкнул сына в плечо, и тяжелая складка на лбу разгладилась, уступая месту облегчения на угрюмом лице. - Это ведь был не вопрос, - усмехнулся Иссин, и Ичиго облегченно кивнул, чувствуя, как медленно отступает напряжение последних дней, что сковывало сердце и мешало дышать. Конечно, молодой врач и сам не понимал, зачем ему эта несчастная отрешенная девушка с пустыми сломленными глазами. Просто невозможно было представить, что ей, такой хрупкой, придется нести боль своей болезни в одиночку. Конечно, невозможно помочь всем – сколько их еще, хотя бы сегодня, здесь, в госпитале. Но хоть кому-то он помочь должен – иначе сойдет с ума.