****
Порой, опасность подстерегает там, где её не ждёшь. Учишь реплики, играешь роли, думаешь, что мир наконец-то пришёл в согласие с твоей душой… и вдруг ловишь блеск сочувствия в синих глазах напротив. Ни с чем не сравнимого. Бросающего в дрожь. Унижающего сочувствия. А ведь Коллинз не выглядит ни проницательным, ни заинтересованным в чьих-то делах, разве что, в собственных. Однако взгляд, который Дженсен ловит на себе уже месяц, пропитан сочувствием, и застарелый страх быть разоблачённым расправляет крылья цвета вороньего крыла. Но ему проще сделать вид, что ничего не замечает. Однако это там, на съемочной площадке, а здесь, в доме Джареда, можно и расслабиться. Уже около полугода Дженсен живет у него. Полгода счастлив так, как никогда прежде. И уже полгода путешествует по всем кругам ада. Не поздновато ли задумываться о собственной адекватности? — Пива? Джаред, когда хочет, может подкрасться совершенно беззвучно. — Не пугай меня так, чувак. Гостиная, огромный телевизор. Дженсен обосновался на диване и сквозь слипающиеся веки пытается следить за передвижениями маленьких забавных человечков в разноцветных футболках по ту сторону экрана. Теперь, когда двадцатишестилетний хозяин дома выдал себя, его присутствие за спиной ощущается отчетливо — примерно, как нависший над головой топор. — Мне кажется или твоя спальня до сих пор была на другом этаже? — слова льются, не спрашивая разрешения. Быть может, ему не стоило пить. Быть может, ему не стоило так зацикливаться на сочувствие во взгляде приглашённого актера. — Сделай одолжение и оставь меня одного хотя бы на один вечер… Я же даже подрочить нормально не могу! Так и засыпаю с рукой в трусах! Джаред не отвечает. Зато по спинке дивана скатывается бутылка. Дженсен успевает поймать вслепую руку у себя над головой и переплести пальцы — очень смело, учитывая, что между ними ничего нет и никогда не будет. Но иногда же можно позволить себе немного нежности? А потом списать на пиво, настроение, шутку, в конце концов… — Чёрт с тобой, подрочу в другой раз. Пока снимали серию про путешествие Дина в прошлое, у Джареда было целых четыре выходных — после разрыва с Сандрой ему бы расслабиться, занять себя чем-то, только не напиваться опять. — У меня в спальне так пусто. Вот так, без предисловий, плюхаясь мешком с костями рядом на диван. Он не смотрит на Дженсена, Дженсен не смотрит на него. В словах Джареда нет намека, но хочется, чтобы был. Похоже на ностальгию. Так выросший ребёнок с улыбкой вспоминает, как десятки раз просил у Санты исполнения желания, а потом узнал, что Санты нет, а желание несбыточно по своей природе. Цокот когтей по паркету знаменует прибытие лучших друзей Джареда — самых верных, любящих и преданных. Собаки, чувствуя возобновившуюся хандру хозяина, укладываются у ног, лижут руки. Уши прижаты, хвосты виляют, ловят взгляд. Хотят помочь, но не могут. Вот и Дженсен не может. Но пытается: — Оставь. Выруби мозг. Просто выруби его. А ещё лучше — займи чем-нибудь полезным. Почитай сценарий, например. — Не могу я это выключить! Джаред встаёт и уходит. И зачем приходил? Пива принёс? Завтра по плану съемки с «Руби». Остались ли ещё сцены с Мишей? Почему-то это беспокоит. Пока Дженсен пытается продраться сквозь собственное полусонное сознание, Джаред возвращается с шахматной доской. Дженсен беззвучно стонет. Быть может, кто-то считает Падалеки вечно то ли обкуренным, то ли поддатым, несерьёзным и недалёким, но на самом деле тот начитан, умён и мастерски играет в шахматы. — Понимаю. Тебе надо самоутвердиться… Прикидывая, сколько уже выпил, Дженсен всерьёз начинает подозревать злой умысел хозяина дома, закупившего месячный запас местного игристого. — …но почему обязательно за мой счёт? — Кто знает, вдруг тебе повезёт, и проиграю я? Улыбка касается губ Джареда, и кажется, словно солнышко выглянуло из-за туч, и серое дождливое небо на какое-то время стало приветливее и теплее. — Это в последний раз. А в глаза впору спички вставлять, но разве можно ему отказать?***
Снова ночь. Снова конец съёмок. В трейлере играет музыка — Дженсен переодевается. Но неожиданно, как в плохом ужастике, чьи-то руки ложатся на бёдра, и назойливая тяжесть давит в спину, вталкивая в недра шкафа, а по шее пробегают мурашки от горячего дыхания. — Грустишь? — на ухо. Дженсен ждёт, пока сердце встанет на место. Многолетний опыт подсказывает, что вряд ли это маньяк, если только тот не затесался в съёмочную группу, а что касается шуточек, то Джаред мастер на подобное, но голос не его, да и рост ниже. — Миша? Догадка кажется верной. Дженсен немного удивлён, немного озадачен и больше, чем немного, раздражён. Он устал и хочет спать. — Маньячишь втихомолку? — Ты выглядишь таким убитым, что я решил прописать тебе шокотерапию. Дженсен шумно выдыхает, пытаясь припомнить, когда же их отношения успели стать настолько панибратскими… А тем временем его всё сильнее вжимают в развешанную на вешалках одежду, заползают руками под рубашку, под футболку, явно не собираясь останавливаться. Есть в этом что-то кроме голой самоуверенности. Приглашённый актёр будто уверен, что Дженсен в глубине души не против, что ему уже очень давно этого не хватает. — Всё может быть, — подтверждает вяло, пытаясь решить: дать отпор или позволить себе возбудиться. А сзади уже прижимаются всем телом, будто пытаясь прочувствовать каждый изгиб. Шарящие под одеждой руки уверенны и неторопливы, им хочется подчиниться, просто отпустить себя и поплыть по течению, но истощённый разум ещё борется с телом. — Вообще, как ты сюда попал? — Вошёл. Ногами. Может, Дженсен и не против подчинения, только уж больно нагло ведёт себя поздний посетитель. Перехватывая руки под одеждой, пытается обернуться, оттолкнуться от шкафа — и вроде бы даже не встречает сопротивления, но тут же оказывается прижат спиной к дверце. Коллинз ниже, но сейчас они лицом к лицу. — Ты меня точно ни с кем не перепутал? Злость и возбуждение растут параллельно. — Мне показалось, ты не против расслабиться. Миша склоняет голову и щурится. Взгляд даёт понять, что его очень интересует подбородок Дженсена, а точнее — губы. «А почему бы и нет?» — сдаётся разум. «Вот-вот», — обрадовано соглашается тело. — И ты решил мне в этом помочь? — по инерции, но уже сдавленно. — Как благородно. Синие глаза всё ближе. Они внимательно смотрят, следят за реакцией, а дыхание щекочет кожу. Ещё чуть-чуть — и зубы ловят губу, оттягивают, отпускают… и давно ждущие своего часа мурашки с готовностью собираются где-то на затылке, а по телу пробегает слабая волна. Дженсен отводит взгляд. — Ты не можешь быть такой шлюхой, ведь правда? — шепчут в самое ухо. И тут же кончик языка пробегает по шее вниз, стопорясь поцелуем где-то у ключицы. — Нет, обычно я… Он в панике. Ещё никогда Дженсену так сильно не хотелось послать всё подальше и уступить. Ведь он устал. И тем не менее пытается упорядочить мысли, однако те чудесным образом путаются, скачут одна за другой, словно рыбки в тёмном пруду. — Обычно… ты… что? У Коллинза всегда был такой глубокий, пробирающий до костей голос? И пока вопрос маячит на горизонте, рубашка куда-то девается, а ловкие руки уже принимаются за футболку. Его согласия никто не ждёт. — Обычно… я… — как эхо. А в голове уже одна только мысль: в какую сторону двинутся губы, исследующие сейчас ложбинку пупка? Щекотно, пробирает до дрожи. Особенно, когда резко берут и разворачивают лицом к стене, грубо принуждая раздвинуть ноги. — Если хочешь, можешь представить на моём месте кого-то другого. Голос Коллинза одновременно насмешливый и томный, далекий и словно звучит в голове. У Дженсена уже несколько месяцев не было полноценного секса, так что реакции долго ждать не приходится. Но кажется, что смеются над этим. И это бесит и унижает. — А кого представляешь ты? — В отличие от некоторых, мне не нужно обманывать себя, чтобы возбудиться. Коллинз смеётся и вжимается бёдрами, заставляя почувствовать подтверждение ягодицами — и Дженсен, несмотря на удушающую злость, выгибается, чтобы прочувствовать сильнее. Его хотят и не скрывают этого. От него не требуют что-то решать, просто берут. И он уступает, устав постоянно одёргивать себя, постоянно быть другим, быть только другом. Он хочет быть желанным. Хочет быть нужным. Быть нужным таким, какой есть. — Предпочтёшь отдаться, но ни слова не сказать? От звука расстёгиваемой молнии Дженсен вздрагивает, прижимается к стене горящей щекой и закрывает глаза. Злость и раздражение отступают. Ему плевать, что о нём подумают, что скажут, слухов не будет — тем, кто они есть, слухи ни к чему. Но резкий грохот в дверь заставляет схватиться за брюки, спущенные на бедра. — Джей! Ты там? Сколько тебя можно ждать? Вина. Паника. Страх. Миша прикладывает палец к губам. Молчаливая борьба за брюки продолжается какое-то время, пока не становится ясно, что Падалеки ушёл, видимо, решив, что Дженсен просто забыл выключить в трейлере свет. «Падалеки. Чёртов, чёртов Падалеки. Чёрт бы побрал этого Падалеки!» Дженсен отпускает брюки, позволяя стащить их ниже, до уровня колен. Слышит, как Миша плюет себе на пальцы. — Не очень-то трепетное отношение к тому, кого собираешься трахнуть в первый раз, — бурчит в стену. — Простите, принцесса. Палец резко входит сзади, и Дженсен шипит. — Оу-у, а ты у нас узкий. Воздержание? Забавно. — Не знал, что ты такой болтун. Коллинз намёк понимает и больше не произносит ни слова. Нет ласк, нет нежности. Есть трах, как по нотам: растянуть, ввести, ускорить темп, довести до конца. Когда Дженсен кончает, то не чувствует ничего глубокого, сказочного или крышесносного. Только освобождение. Только лёгкость и расслабленность. Колени слегка дрожат, да зад чувствует себя так, словно внутри побывала торпеда, а на душе гадко… будто та ещё способна что-то чувствовать. — Это было быстро. Минута на то, чтобы привести себя в порядок, и вот уже в руке холодное пиво из холодильника. Вот уже они будто старые приятели сидят за небольшим столом. А по крыше барабанит дождь, сливаясь в единый поток, сотрясающий трейлер. — Вот теперь, — Миша успевает поймать ртом пену, ринувшуюся на волю. — Вот теперь самое время поделиться тем, что на душе. Люблю задушевные истории и никуда не спешу. — Не вижу смысла изливать душу. Дженсен открывает банку, направив от себя в раковину — она рядом, даже вставать не нужно. Ему бы собраться, выпроводить позднего гостя, да рвануть в тёплый и большой дом, на диван под бок депресующего Падалеки и его собак, но Дженсен продолжает сидеть в едва тёплом трейлере и отхлёбывать пиво. — Всё держать в себе вредно для здоровья, — нравоучительно провозглашает Коллинз. — Яйца болеть начинают. — А ты пошляк, — хмыкает Дженсен и чувствует, что совсем не против провести ночь в холодном трейлере. — О да, я такой, — довольно щурится поздний гость. Звонит сотовый. Джаред, видимо, уже добрался до дома, но Дженсена там не обнаружил. — Муж волнуется? Дженсен готов запустить в Коллинза трезвонящим телефоном, но понимает — его подначивают. Возвращается чувство вины, но с какой стати ему чувствовать себя виноватым перед Джаром? Он не обещал приходить ночевать каждую ночь. Они просто друзья. Он не обязан никого предупреждать. Дженсен вытягивается на диванчике с ногами, подбивает подушку под голову и накидывает плед. А телефон продолжает надрываться в беззвучном режиме. — Я понял, что влюбился, когда… когда обнаружил, что мне приятнее провести свободный вечер в компании Падалеки и его собак, чем встретиться с другом или найти партнера на ночь. Сам видишь, график у нас плотный, выспаться — и то не всегда удается, не то, что личную жизнь налаживать… — Стоп. Излияния прерывает голос от холодильника. Коллинз вытаскивает всё пиво, что там есть, на стол. Потом приглушает свет, достаёт из распахнутого шкафа ещё один плед и укладывается на приставленный под углом диван. — Теперь я готов. Излагай. Дженсен чуть сдвигается, чтобы поделить единственную подушку на две головы. Вздох. «И зачем я это делаю?» — Когда мне предложили роль, я думаю, это произошло с подачи Дэвида Наттэра. Я тогда был с ним. И уже довольно давно…