J2IsReal: История Дженсена Эклза

Дженсен топчется на ступеньках перед баром и смолит сигарету. Не являясь заядлым курильщиком, затягивается осторожно, неглубоко и редко, скорее используя промедление как предлог, чтобы задержаться на свежем воздухе подольше. Место, где он находится, выбивается из сотен ему подобных, заполнивших улицы Лос-Анджелеса, ценой на ассортимент и строгим фейс-контролем: если твой фэйс или того, кто тебя привёл, ни разу не засветился на какой-нибудь глянцевой обложке, путь преградит пара шкафов, затянутых в строгие чёрные костюмы, похожие на роботов, время от времени загружающие себе новые базы данных. Да и то, если ты всего лишь зелёный новичок, едва родившаяся, тусклая звёздочка — вряд ли сможешь провести с собой больше одного человека. Строго, со вкусом и за версту разит плебейством. Или он просто ещё не прочувствовал на себе весь гнёт популярности и не способен оценить прелесть возможности побыть вдали от простых людей в компании «богатых и знаменитых»? Хотя по-настоящему «богатые и знаменитые» редко появляются в подобных заведениях. Так что бар, где уже несколько лет выступает Джейсон Маннс и куда тот пригласил друзей отметить выход своего первого альбома, служит скорее местом тусовки начинающих знаменитостей — актёров, певцов и иных творческих профессий, только-только обративших на себя внимание таблоидов, но иногда сюда заглядывают и сверхновые звёзды, в одночасье ставшие известными. Дженсен бывал в местах более приличных и спокойных, и сейчас ему кажется, что по ту сторону двери собрались вовсе не те, кому суждено стать кумирами миллионов, а выпускники какого-нибудь колледжа — пафос и претензии на исключительность пропитали воздух вместе с удушливой парфюмерией. Возвращаться не хочется абсолютно. Его друг — Маннс — устроитель вечеринки, пел в разных клубах, но почему-то именно здесь решил отметить запись альбома. Хотя ясно почему из всех доступных мест он выбрал самое фешенебельное... словно тот, кто прислуживал за столиками, вдруг пришёл как посетитель и уселся рядом с бывшими клиентами. Сравнение, конечно, оскорбительное, но Дженсен злится. Ещё одна причина, или предлог, почему он вышел — это звонок. Внутри слишком шумно, чтобы разговаривать по телефону. На экране висит фото Падалеки, обнимающего симпатичную брюнетку. Всего то и нужно, что нажать на призывно горящую зелёным иконку. Они не потеряли контакт, хоть и проводят отпуск перед съёмками второго сезона порознь. Дженсен не хочет знакомить Джареда со своими друзьями, да и сам не рвётся в круг общения другого актёра. Страх, что тот узнает о его ориентации, стал навязчивым, преследующим по поводу и без. Пережитое в кабинете консультанта несколько месяцев назад только укрепило эту боязнь, Дженсен практически убедил себя, что если Джаред всё узнает, их дружбе придёт конец. Слишком тесным стало их общение, слишком доверительным. Но одно дело думать, что твой друг просто любит спать голым, другое — знать, что он гей, а ты был с ним в одной постели. Дженсен ставил себя на место Джареда снова и снова, подбирал слова, пытаясь проиграть возможную сцену объяснения в воображении, но понимал, что сам довёл отношения до той точки невозврата, за которой разоблачение подобно катастрофе. Но должен ли он винить себя? Падалеки тянулся к нему, как щенок. Его ищущий и открытый взгляд буквально твердил: «Вот он я, я открыт миру, а мир открыт мне. А ты часть мира, и я откроюсь тебе, если ты откроешься мне». Эх, если бы им не довелось начать работать вместе, возможно, актёр с польскими корнями остался бы в списке всего лишь забавных знакомых, но за последний год они уже провели вместе времени больше, чем порознь, и притягательность ещё по сути мальчишки действовала на Дженсена, зациклившегося к тому времени на сдержанности, как огонь, на сухую листву. Падалеки казался принципиально иным типом личности — начитан, умён, расчётлив, но в то же время потрясающе наивен. Открыто говорит окружающим о своих чувствах и мыслях, когда его действительно что-то приводит в восторг или наоборот не устраивает, и ждёт того же в ответ. При этом порой проявляет потрясающую чуткость, и вот её-то замечают немногие. Ну и последнее, что не даёт покоя — Джаред заматерел: всего за год сильно раздался в плечах, черты лица стали резче, и если ещё год назад он чем-то смахивал на девчонку, то сейчас уже точно можно сказать: несколько лет — и Падалеки станет неотразим. А если не забросит тренировки, то не только лицом. Дженсен старался запереть переживания в себе и оставаться внешне беспристрастным, но Джареду всё равно удавалось подмечать слишком многое — это продолжало пугать, к этому невозможно было привыкнуть, как и к тому, как ловко тот порой делает вид, что и вовсе ничего не заметил. Да, Джаред пугает Дженсена. И притягивает. Дженсен порой сам точно не знает, хочет ли он секса с ним или просто как можно больше времени проводить вместе? Но у них ещё целый сезон впереди, и это как поезд, с которого не сойти… Фильтр обжигает пальцы. А он все ещё не решил, что хуже — позвать Падалеки и насладиться горько-сладкой пыткой его общества или остаться в одиночестве в этом вертепе. А телефон в руке тем временем оживает вновь, высвечивая фото Маннса. — Ты где застрял? — из трубки доносится возбужденный голос на фоне монотонного гула. — Вышел подышать, уже возвращаюсь, — заверяет Дженсен, кусая губы. Может, это судьба? Точнее, «не судьба»? Лучше им не видеться. Для него — Дженсена — лучше. За тяжёлыми тисовыми дверями царит своя атмосфера, другой мир. Тут пахнет по-другому, сам воздух иной консистенции и плотности, кажется, в нём вовсе нет кислорода. Если в заведениях для «простых смертных» отведены специальные места для курящих, тот тут полная свобода дымоиспускания. Вспышки света дезориентируют в сочетании с музыкой, пульсирующей в висках. Маннс встречает Дженсена и торчит с ним ровно пять минут, а потом убегает, оставив за столиком вместе с Мэттом, но не того, что его брат, а другого — Бордена. Это партнёр Мэтта Маннса и совладелец студии, записавшей его альбом. — Странно видеть такого, как ты, без пары. Или как раз присматриваешься? — Борден подмигивает, двигая языком длинную разноцветную соломинку, тянущуюся ко рту от пузатого бокала с разноцветным коктейлем. У него кудрявые волосы, двойной подбородок и особый лоск человека: «да, я не особо слежу за своей внешностью, зато у меня есть деньги, и они компенсируют все недостатки». Дженсен чувствует в нём наигранное равнодушие и не менее наигранный вежливый интерес. — Не знаю, — еле шевеля губами отвечает, пожимая одним плечом и скользя взглядом по разнообразию не столько женских, сколько мужских силуэтов, отмечая про себя основные цвета и тенденции. Не то чтобы он готов уже завтра броситься скупать последние тренды, хоть и не исключено… Музыка затихает, на сцену выходит Маннс, но публика вовсе не спешит успокоиться и поприветствовать исполнителя, многие из них приглашены через третьи руки, или вовсе пришли без приглашения. Для них это очередная тусовка, повод помелькать, познакомиться, показать себя, а вовсе не разделить радость какого-то Джейсона Маннса, только-только выпустившего первый альбом. К тому же они видели его на этом же самом месте и год назад и два, развлекающим публику фолк-роком. И увидят опять через неделю. Дженсен думает о том, что этот парень тоже по своему наивен, и что очень скоро он или забросит всё и исчезнет, или станет, как и все — прожжённым циником, больше заботящимся о внешней шелухе, нежели о содержимом. Как, например, его друг Дженсен Эклз. — «Crazy Love», — по первым аккордам определяет Борден, сообщая об этом Дженсену. Дженсен в свою очередь вежливо улыбается. Он тысячу раз уже слышал эту песню, в половине случаев подпевал, но тому, кто лишь однажды посетил выступление Маннса в «LScorpion!», хватит и кивка в качестве ответа. — Хочешь расслабиться? Дженсен сначала сомневается, что правильно расслышал, и вопросительно смотрит на мужчину, потом до него что-то доходит. — Я похож на того, кому нужно расслабиться? — лениво интересуется, прячась за высоким бокалом с тёмным пивом. Дэннил готовится к съёмкам, и эта гадость — сносная замена её присутствию. — Похож, — хмыкает Борден, а потом ещё и кивает в подтверждение. — Сидишь весь такой подтянутый, напряжённый, носом воротишь... Словно оказался в куче дерьма и брезгуешь испачкаться. Среди богемы порой встречаются типы, предпочитающие приторно-дежурной лести язвительные замечания. Только этот со своей студией средней паршивости вряд ли заслужил право задирать нос. Не перед тем, кто за более чем восемь лет понял, что в мире шоу-бизнеса есть не только «дерьмо». — Это ты так меня оскорбить хотел или себя дерьмом назвал? — собственный голос звучит спокойно, в такой ситуации Дженсен далеко не впервые, и реакция отточена до автомата. Борден молчит, будто заслушавшись песней, но вдруг достаёт из-за отворота пиджака пузырёк: — На паршивость проверял, — запоздалая и немного иная, чем раньше, ухмылка до неузнаваемости меняет его лицо. — Говорят, ты сейчас один? — Кто говорит? Дженсен догадывается, что речь о Наттере. Они слишком долго были парой, хоть и знали об этом немногие, но время идёт, а слухи ползут... Кто интересуется, рано или поздно узнает правду. Выходит, Борден из числа тех, кто наводил справки. Но сейчас Дженсена больше интересует пузырёк, поставленный на столик. Борден оставил его мозолить глаза. — Что это? — ЛСД, — усмешка. Кажется, она уже начинает бесить. — Понятно, — Дженсен отрывает взгляд от пузырька и допивает почти чёрную жидкость из стакана. Наконец-то самоназначенная дань отсутствию Дэннил отдана, и теперь можно заказать что-то посерьезнее. — Хочешь сказать, что не заинтересован? — Борден мусолит трубочку в коктейле, сверля его взглядом. — Брось, скажи ещё, что ни разу не пробовал психоделики? Разговор напрягает всё больше, поэтому Дженсен молча встаёт и отходит к барной стойке. Он не был паинькой, но ни с чем серьёзнее травки пока знакомств не имел. Наркотическая зависимость никогда не входила в его представления о карьере актёра. — Никакого вреда здоровью, никакой зависимости, — тут же оказываясь рядом, шепчет Борден, словно прочитав его мысли. Дженсен вздыхает и поворачивается в сторону искусителя, убеждаясь, что стоя тот ему еле до плеча достаёт. По стойке скользит заказанное пиво в литровой кружке, актёр ловит его и поднимает, салютуя бармену. Взгляд скользит поверх головы Бордена, начисто его игнорируя. — Ладно, как хочешь, — поднимает тот руки, сдаётся. В ладони мелькает пузырек и исчезает в кармане пиджака свободного кроя. — Это правда? — удивляется Дженсен, не то чтобы передумав от такой скорой капитуляции, просто давление исчезло — его перестали уговаривать, и возникший интерес заявил о себе. Впрочем, встретившись взглядами, он тут же опускает свой. Ему неуютно. — Погугли, если не веришь, — слыша смешок, Дженсен буквально видит, как искривляются губы Бордена. — Верю, — он отставляет пиво и облокачивается на барную стойку локтем, чтобы стать чуть ниже, и вновь смотрит глаза в глаза. — Это капли? Борден подмигивает и заказывает чай. Через минуту перед ним материализуется чашка и вазочка с разноцветным мармеладом. Дженсен удивленно приподнимает брови, пока мужчина, повернувшись так, чтобы скрыть свои действия от любопытных глаз, открывает пузырёк и капает из пипетки на одну из мармеладин. Одна капля, две. Три. Четыре. — Приятного аппетита, — тянет губы в довольной усмешке, на этот раз и глаза смеются. Мужчина явно собой очень доволен. — Считай меня добрым Сантой, заглянувшим на ваш летний утренник. Дженсен смотрит на мармелад, на чай. Голова и так давно кружится от недостатка кислорода, от выпитого, а внутри тоска и безысходность… Он берёт красную ягоду мармеладины, подносит к губам. Языка касается упругая гладкость, а зубы её раскусывают. Проглотив и не ощутив ничего особенного, кроме сладости, Дженсен облизывает кончики пальцев и запивает пивом. — Когда подействует? — уточняет наигранно-повеселевшим тоном. — Через десять минут? Час? Кто знает… Но советую успокоится и найти место покомфортнее. — Зачем? — Если чувствуешь себя некомфортно, что-то напрягает в обстановке, психоделик только усилит это. Рот открывается, Дженсен готов возмутиться, но нужных слов так сразу на ум не приходит. Да и сам виноват, что уже сунул в рот, что попало. — Значит, мне пора домой, — делает вывод вслух, оставляя на стойке почти полную кружку, расплачиваясь и бросая взгляд на сцену. Можно дождаться перерыва и попрощаться, но рисковать не хочется. Воображение у него богатое, переживаний, в том числе и накопившихся, выше крыши. Если эффект от ЛСД застанет среди посторонних, кто знает, чем это аукнется. Поэтому он выходит из бара, на ходу набирая Джейсону Маннсу смс с извинениями. Перед самым носом останавливается такси. Хотя нет, это всё тот же Борден. Выглядит он обеспокоенным. — Извини, я как-то не поверил, что ты и правда в первый раз… Давай отвезу? Нехорошо будет, если накроет в такси. Первый порыв — сесть в машину, но Дженсен достаточно трезв, чтобы сообразить: ему дали наркотик, а теперь предлагают подвести — есть в этом что-то настораживающее, особенно в свете некоторых вопросов. Впрочем, хоть какое-то развлечение среди всей этой беспросветной депрессии. Расстегивая дополнительно пару пуговиц на рубашке, он обходит машину, но не садится, а облокачивается на неё спиной и поднимает взгляд к небу: звёзд не видно, зато голова кружится сильнее, кажется, что высоченные здания растут сверху вниз, и что там, далеко внизу, только чёрная пустота, и он сейчас сорвётся и полетит в неё. На спину больно давит дверь, Борден пытается распахнуть её, но Дженсен подпирает со своей стороны и продолжает улыбаться, запрокинув голову. Борден что-то говорит, а Дженсен слушает. Оказывается, у голоса этого кудрявого пухлячка кисло-ванильный привкус, а проносящиеся мимо машины — у каждой свой, неповторимый звук, режущий и застревающий в венах. Это больно. От этого хочется уйти. Он отталкивается от высокой и холодной стены, но из неё вдруг вылетают металлические щупальца и впиваются в кожу, в мясо и вырывают куски. Дженсен кричит, но что-то тут же закрывает рот, лезет по глотке в желудок, забивается в уши. Его трясёт. Ему душно в этой коробке, картон хрустит, сквозь щели пробивается яркий свет и безжалостно слепит. «Спаси меня». Он в гробу? Что-то сыплется, вспыхивает. Нет, не что-то, это он горит. Но это не настолько больно, как можно было бы предположить — просто жар, перекатывающийся по коже, обжигающий ресницы и забивающий лёгкие дымом без запаха, но со вкусом корицы. Однако неожиданно становится прохладно, словно сотни влажных ртов касаются его тела, обдают успокаивающим дыханием, а потом им на смену приходят сотни рук. В Дженсене сотни отверстий и сотни чувствительных зон, и до каждой точки дотягиваются тысячи пальцев. Ему страшно. Ему приятно. Его становится всё меньше, сознание растворяется, нет чётких мыслей, есть образы, ощущения, желания, но и они постепенно распадаются на вкусы, запахи и цвета. Калейдоскоп. Узоры один причудливее другого вызывают одурманивающий восторг, словно он слился с миром, и тот проходит через него насквозь. Это не всегда приятно, не всегда даже терпимо, порой нестерпимо больно и страшно, но Дженсену кажется, что это как радость сквозь страдания. Есть что-то большее, чем просто вкус, чем просто цвет, запах или ощущение. Истина открывается одна за другой, поражая, пугая, заставляя задыхаться от пронизывающего наслаждения, будто сам акт познания приносит физическое наслаждение, а каждая новая истина — как ещё одна шоколадная конфетка, тающая на языке… Сколько это уже длится? Иногда ему кажется, что целую вечность. На самом деле у вечности есть периоды, когда она обращает внимание на него, на его тело, а потом оставляет в покое, позволяя просто наслаждаться тем, как время течёт по венам, царапает невидимыми коготками душу, а где-то там, далеко внизу, тихо плещется мрак, чтобы никто не забыл, что такое свет. Но постепенно зрение проясняется, сквозь узоры проступают очертания окна. Царапающие коготки — это холод, щиплющий голую кожу. Странный вкус во рту — вкус чей-то спермы, а пронизывающая тело нега — от недавнего оргазма. Он точно кончал и не раз. Мышцы ноют, как после многочасового пребывания в тренажерном зале. Грязный и голодный Дженсен пытается рассмотреть в темноте хоть что-то. Где он? И с удивлением обнаруживает, что у себя в квартире. Под ним те самые шёлковые простыни, а на тумбочке беззвучно отмеряют время знакомые электронные часы. Произошедшее кажется сном. Ну да, Борден, наверное, узнал откуда-то его адрес и уложил спать. Из-за психоделика сны снились странные, а возбужденная психика разбудила ещё до рассвета. Но тело знает правду и не врёт. Доковыляв до ванной, морщась от боли в спине и ниже, не чувствуя ног и с трудом двигая шеей, Дженсен рассматривает себя в зеркале: засосы успели уже потемнеть, а сперма местами засохнуть и облететь, но кое-где смотрится, как потрескавшаяся и шелушащаяся кожа. — Меня поимели. В голове не укладывается. Он не может отвести взгляд от отражения, словно мазохист, расковыривающий нарыв, подсчитывает следы, чувствуя себя дверным ковриком, о который неизвестное количество народа вытерло ноги, предварительно вдоволь нагулявшись по отходам. Потом включает воду и встаёт под душ. Горячая вода снимает усталость с мышц, не очень отчётливо, но он может вспомнить произошедшее. Кусками. Если постарается. Но Дженсен не хочет сейчас ничего вспоминать, поэтому сосредоточен лишь на одном — он моется. Мир кажется серым. Настроение, как ни странно, приподнятое, словно наркотик ещё гуляет по венам, но цвета и запахи… всё очень блёклое. А ещё кажется, что из черепа изъяли кусок мозга, будто попытавшись скрыть, что неизвестные игрались с его обдолбаным телом. Завернувшись в халат, Дженсен не идёт в спальню, он идёт на кухню, но и там взгляд то и дело натыкается на следы чужого присутствия. За окном ещё темно, он не спал, устал, слишком устал, чтобы заниматься уборкой, хотя от вида окурков на полу тошнит. — Дэн? — прижимает трубку к уху, невидящим взглядом уставившись на холодильник. Белому, равнодушному и холодному. Ноги замёрзли, и Дженсен поджимает их, умащиваясь на стуле. — С ума сошёл?! Ты в курсе, который час?! — Доброе утро, я по тебе тоже соскучился… — Что случилось? — голос девушки звучит сонно, даже вспышка раздражения быстро сходит на нет, оставляя в тоне лишь дежурное внимание и явное желание побыстрее выяснить, в чём дело, и снова лечь досыпать. — Чувствую себя странно, словно пока спал, над моим телом надругались, а когда проснулся — не уверен, что это был сон, — слушая себя словно со стороны, Дженсен понимает, что не слишком-то встревожен. То есть желания покончить с собой, чтобы смыть с души грязь, или пойти искать обидчиков, мстить… ничего этого нет, только разочарование. Вроде как случилось что-то из ряда стихийного бедствия. О последствиях он подумает потом, а сейчас хочется поговорить хоть с кем-то. Он бы позвонил Джареду… но ещё слишком рано, да и что он ему скажет? — У тебя просто недотрах, сними тёлку… или мальчика, — протяжный зевок и громкое дыхание. Девушка явно ворочается в постели с трубкой, прижатой к щеке. Дженсен чувствует, что улыбается. — Так и сделаю. — Что-нибудь ещё? Служба психологической помощи рада ответить на ваш звонок круглосуточно и совершенно бесплатно, — ехидничает Дэннил, похоже, она окончательно проснулась. — Спасибо. Встретимся через три дня. — Через три дня. Я не верю, что этот фильм снимают. — Я тоже. Досыпай. — Попробую… Завершив звонок, Дженсен делает ещё один — и уже через час приезжают рабочие, они меняют замки в дверях, потом приходит горничная и убирает квартиру, меняет белье, а уже в обед Дженсен заключает договор на аренду в другом конце города. Новая квартира меньше, в ней бежевые обои и зеркальный потолок, мягкий верблюжий ковёр и огромная, трёхспальная кровать. Откинув покрывало, особо не заботясь о том, чтобы раздеться, он залезает в неё и засыпает. Дженсену ничего не снится. Он по-прежнему не знает, к чему стремится. Жизнь просто идёт, события просто случаются. И рад помечтать, как когда-то в детстве, только вот орган, отвечающий за мечты, давно атрофировался, как и тот, другой, отвечающий за надежду.