Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса. «Смерть придёт. У нее будут твои глаза».
И. А. Бродский.
— Она живая вообще? — бормотание Рабастана над ухом заставляет Люциуса поморщиться и отодвинуться в сторону. Он поднимает палочку и хмурится в полутьме. — Люмос. Луч света падает прямо на девушку, забившуюся в дальний угол клетки. Сидит, уткнувшись хребтом в железную перекладину, и крепко обхватывает руками подтянутые к груди колени. Словно ощутив на себе взгляд, дёргает головой вбок, щурится, глядя покрасневшими глазами из-под припухших век прямо на него. Люциус кривит губы: хорошо видна глубокая неровная рана-полумесяц на щеке и воспалённая кожа вокруг сочащихся краёв. Это и всё, на что он обращает внимание. — Живая пока, — напряжённо отвечает, отворачиваясь. — Нокс. — Отлично. Забираем её и идём отсюда, — Лестрейндж косится на лениво потягивающего свою ядрёную бурду в стакане Фэнрира, пока Люциус обходит его и следует к Сивому, пряча палочку обратно в трость. — Хочешь сказать, она здорова? Тот опрокидывает в рот остатки алкоголя и шарахает дном бокала о столешницу. Облизывается и шипит, наклоняясь: — Я тебе кто? Колдомедик? Вопросом на вопрос. Лучшая защита или как там... Малфой сжимает губы. Всё это начинает здорово выводить из себя. Он хватает Фэнрира за рукав и тащит в сторону, не церемонясь. Сивый вырывает локоть не сразу, только утробно рычит, пока они не оказываются в дальнем углу помещения, оставив удивлённо застывшего Рабастана у клетки. Резким движением поправляет на себе плащ. — Руки при себе держи, Люциус. Не забывай, на чьей ты территории. — Я не слепой, — едва слышно цедит он. — Что это у неё на лице? — Нихрена я не... — Укус свежий, часа два ему. Думаешь, мне нужна заражённая грязнокровка в поместье? Оборотень тяжело дышит. Щурит глаза. — А у тебя есть выбор? Малфой стискивает в руках набалдашник трости. — Такие, как она, дохнут через пару недель, если заражаются, и чёрт тебя побери, Фэнрир, если не знаешь об этом. Вытянутые зрачки оборотня сужаются. Он отлично знает, что грязнокровки обращение не переживают. — Тебе что, двух недель не хватит? — рычит он. — Я не мог контролировать каждого, кто захаживает сюда, понял? Нянькой не нанимался. Так что бери девку и вали отсюда вместе с этим немым куском дерьма. — Что происходит, Люциус? — подаёт голос Рабастан, который, как ни вслушивается в разговор, негромких яростных слов мужчин не разбирает. А Люциус сверлит поеденное оспой лицо Фэнрира, который заметно нервничает. У них чёртовы проблемы, кажется. Осознание этого заставляет тяжело выдохнуть и покачать головой, сжимая пальцами переносицу, делая пару нервных шагов. Перед глазами вспыхивает лицо Волан-де-Морта, узнающего новость о том, что девчонка покусана. Представлять его реакцию Малфой не хотел. Мороз прошёл по шкуре от одной мысли об этом. Дьявольщина. Он молчит с полминуты, а потом снова резко разворачивается к оборотню, взмахивая рукой: — Какого чёрта ты не сказал раньше? — Не сказал о чём? — снова вмешивается Рабастан, однако застывает под предупреждающим взглядом Сивого. Который делает к Люциусу быстрый шаг. — У тебя приказ, Малфой, — шепчет он сквозь сцепленные клыки. — Вот и у меня был приказ — сохранить девке жизнь до твоего прихода. Я сохранил. Теперь твоя очередь. Да чтоб его. Люциус всё сильнее стискивает железную голову змеи, соблазняясь достать палочку и швырнуть в заросшее лицо непростительным. Однако только надменно поднимает подбородок, в то время как до слуха снова доносится рычащий шёпот: — У вас будет достаточно времени. Если пошевелитесь, успеете выведать всё, что ей известно, и дело с концом. — Считаешь, это хорошая идея — обзавестись таким секретом от Лорда? — щека Малфоя нервно дёргается, когда он бросает быстрый взгляд на нахмурившегося Лестрейнджа. — Не будь дураком, Люциус. Сейчас у всех есть секреты. Нужно только уметь молчать. Он шумно дышит через приплюснутый перебитый нос, сверля взглядом серые глаза Пожирателя. Западня. Всё разворачивается крайне неблагоприятным образом, и знание этого начинает с хрустом перемалывать что-то в груди. Руки снова холодные, несмотря на то, что совсем недавно тело почти иссыхало от жары. Выхода нет. Придётся перепрыгнуть через голову и рискнуть. Второго промаха подряд Тёмный Лорд так просто не оставит. Выхода нет. — Открывай клетку, — произносит Люциус, едва шевеля губами. Может поклясться, что слышит облегчённый выдох Фэнрира. Сдыхать раньше времени не хочется никому. — И усыпи девчонку. На время. Чтобы не дёргалась больше, чем нужно.* * *
Камин, гостиная, виски. Люциусу кажется, что он смертельно устал. Наверное, так и есть. В последнее время в мэноре слишком много людей. Это начало напоминать задворок Косого переулка, где в любую секунду может пройти посторонний человек. Ночи стали любимой порой. Он мало спал, чаще всего сидел вот так, ослабив галстук или даже расстегнув пуговицы рубашки, покачивал в пальцах бокал, закинув ноги на пуф, и смотрел в огонь. Иногда перед отчуждённым сознанием появлялся образ Нарциссы. Жена протягивала руку и гладила его напряжённую ладонь. А он позволял, потому что это было единственным, что приносило покой. Сейчас же внутри не было ничего. Очередная пустота. Поэтому, когда скрипнула дверь, Люциус прерывисто вздохнул, переводя взгляд. — Ты не спишь, — Драко стоит на пороге, внимательно глядя на отца. Взгляд скользит к каминной полке. — Уже давно за полночь. — Меня больше интересует, почему не спишь ты, сын, — привычно-холодно отвечает Люциус, отставляя бокал на широкий деревянный подлокотник кресла и с недовольством глядя на юношу, который только опускает голову. — Я не мог уснуть, — он делает несколько несмелых шагов в гостиную и останавливается около свободного кресла. — Могу я... присесть? Вопрос срывается осторожно, и Люциус задумчиво кивает, снова глядя на огонь. Какое-то время они сидят в тишине, погружённые в пляшущие блики и запах потрескивающих в пламени яблоневых поленьев. Почему-то вспоминаются останки волшебников-повстанцев, нанизанные на колья в Клоаке. Густая застывающая кровь и ошмётки изодранной кожи. Люциус видит перед собой окровавленное зверьё, которое в восторге повизгивает, раздирая вопящих людей на части. Стенки желудка сжимаются. — Я её видел. Малфой-старший переводит взгляд на сына. Пальцы снова находят прохладное стекло и слегка сжимают его, поднося к губам, чтобы запить тошноту. — Кого? — Я пошёл за Лестрейнджем в темницы, чтобы посмотреть ту грязнокровку, которую вы сегодня притащили. — Выбирай выражения, Драко, — на автомате произносит Люциус. Голос глухо отбивается от стенок бокала. Губы сына растягивает улыбка. — Но выглядело действительно так, — с энтузиазмом выдает тот, переплетая пальцы на животе и утопая в мягких декоративных подушках. — Когда вы вернулись, Рабастан был просто вне себя от ярости! А с этой на плечах и вовсе выглядел как ломовая лош... — Он ловит взгляд отца и тут же поджимает губы. Немного медлит, прежде чем пробормотать: — Извини. Люциус игнорирует извинения. Пригубляет обжигающий напиток. Драко прав. Лестрейндж до самого вечера ходил чернее тучи после того, как дотащил грязнокровку до темниц. Швырнул её на хлипкий матрас в углу и, выходя из камеры, бросил на наблюдающего из коридора Малфоя такой взгляд, от которого тут же захотелось отмыться. Если он думал, что Малфой сам потащит эту девчонку, то сильно ошибался, в самом деле. — Что у неё с лицом? — осторожно спрашивает Драко, так и не дождавшись ответа, глядя на профиль отца. Тот не поворачивает головы, проклиная вспыхивающие в сознании образы. Зверьё, перегрызающее глотку. Алчные глаза, вопли. Металлический запах крови. Слюна, смешанная с горьким привкусом тела... Нет, вряд ли они жрут их сырьём. Говорит неожиданно-твёрдо: — Я не хочу, чтобы ты приближался к ней. Лицо юноши удивлённо вытягивается на несколько секунд. Но он быстро берёт себя в руки, возвращаясь к привычной для Малфоев сдержанной отчуждённости. Однако тихая фраза не удерживается и рвётся с языка: — Это как-то связано с тем, что у неё... — тонкие бледные пальцы Драко ощупывают собственную гладкую щёку, и Люциус наконец-то отрывается от камина. — Драко. Оставь вопросы при себе. Повисает недолгая пауза. — Хорошо, — тот отворачивается, откидывая голову на мягкую спинку кресла. А Малфой-старший облизывает губы, чувствуя, как огневиски обжигает слизистую. Обида в голосе сына очевидна. Но... Он беспокоился о Драко. Он заботился о Драко как умел. После смерти жены это стало тяжело. Практически невозможно, но сын, кажется, всё понимал. Понимал, что забота чужда тому, кто воспитывал его. И теперь не хватало только, чтобы Драко заразился этой гадостью от грязнокровки, а с его любопытством и стремлением узнать то, чего знать не следует, сунуть нос в чужие дела... Люциус допивает тёплый обжигающий напиток, отставляет бокал. — Возвращайся в спальню, Драко, — негромко произносит он. — Уже поздно. Конечно, сын не спорит. Никогда не спорит с ним. Молча поднимается и идёт к выходу из гостиной, по пути легко касаясь отцовского плеча ладонью. Люциус практически не замечает. Отстранённо кивает, вспоминая о том, что хотел привлечь его к допросам грязнокровки. Давно хотел научить Драко обращаться с палочкой в этой области. Не бояться причинять боль тому, кто её заслуживает. Но теперь — он сомневался. Это может быть небезопасно. Когда Фэнрир вытащил девчонку из клетки, придерживая за тонкое предплечье, она едва стояла на ногах. Какой-то сарафан янтарного цвета, обхватывающий талию и потерявший всякий вид, разукрашен тяжёлыми бордовыми пятнами. Ядовитая слюна оборотня делает своё дело — землистая бледность кожи рук и ног оттеняет ссадины, делая их почти чёрными. Лицо опухшее, словно одна сплошная рана. Грязнокровка практически не может шевелить головой, потому что воспаление со щеки перебралось на часть шеи и веки. Малфою кажется, что она не протянет и нескольких дней, если вовсе не отключится прямо здесь и сейчас. Стоит нетвёрдо, и через завесу тёмных волос, упавших вперёд, угадывается приоткрытый израненный рот, тяжело глотающий воздух. Фэнрир толчком выпускает руку, и она валится вперёд, едва не утыкаясь носом в туфли Люциуса. Он не шевелится, наблюдает за тем, как Сивый подходит к столу и берёт в руки мутную бутылку, откручивая пробку на ходу. Кивает на грязнокровку. — Кажется, она вырубилась. Усыпляющее всё ещё надо? Ни черта ему не надо, только попасть домой и подумать, что со всем этим делать. — Бери её, — кивает Люциус Рабастану, который смотрит на того с недоумением. — Что?.. — Оглох? Бери её и возвращаемся в мэнор. Малфой несильно толкает худое плечо девчонки носком туфли, и её тело переворачивается на спину. Грязные волосы откидываются от лица, снова являя Пожирателям укус. Черт лица не разобрать, один сплошной гнойник. Люциус морщится. Рана сочится и блестит, края её слегка вывернуты наружу. — Твою мать, что с ней? — выдыхает Лестрейндж. — Заживёт. — Ты серьёзно, а? Только посмотри... — но под взглядом Малфоя быстро умолкает. Несколько секунд смотрит с откровенным страхом. Затем колеблется. И, кривясь, подымает худое тело на руки. Брезгливость и отвращение можно счищать с его лица ножом — таким толстым слоем они покрывают его. Малфой бросает взгляд на Сивого, который приложился к горлышку бутылки. Он нервничает. Разумеется. Подливать масло в огонь не обязательно, но Люциус не сдерживается. Тянет, доставая из кармана мантии портключ: — Если девчонка умрёт до того, как мы узнаем то, что нам нужно, ответ перед Лордом держать будешь ты. Фэнрир только блестит своими дикими глазами, когда Пожиратели исчезают из палатки. А затем пульсация аппарации, мэнор и это: днём был вызван колдомедик из Мунго. Люциус едва не усмехается, когда приказывает осмотреть грязнокровку — привести её в чувство. Пожалуй, это самое отвратительное из злодейств — вернуть к жизни, чтобы уничтожить немного позже. — Сейчас она плоха, — бормочет седоватый полный мужчина с огромной проплешиной на голове. — Это тяжело не заметить, мистер Кнокс, — тянет Малфой, наблюдая за работой целителя. Из Пожирателей здесь находился только он — чужие глаза были ни к чему. Руки, окутанные защитной магией, наносят на ало-воспалённую кожу лица какую-то мазь. — Мистер Малфой, я всё понимаю... но... лучше бы доставить её в Мунго поскорее. Люциус выразительно выгибает бровь, встречая обеспокоенный взгляд колдомедика. Не выдерживая и нескольких секунд, мистер Кнокс трясёт головой: — Конечно, я понимаю, что у вас... нет возможности, — и мельком осматривает каменную камеру. — Но если девушка будет перебывать здесь, то остановить распространение инфекции будет тяжело, я бы даже сказал — невозможно. Влажность воздуха слишком повышена и... — Просто делайте своё дело и старайтесь не задумываться о лишних деталях. Малфой отталкивается от стены и меряет шагами небольшую комнатку, рассматривая неровную кладку и улавливая лёгкий мятный запах мази, которая покрывает лицо грязнокровки уже третьим слоем. Запах этот смешивается с запахом влаги и мокрого камня, являя собой весьма непривлекательное сочетание. Вспоминается дух глины. В затылке начинает слегка покалывать от напряжения. — И... желательно, чтобы вы сделали какой-то прогноз. Нам с ней нужно будет... кое-что решить. Она нужна дееспособной. Люциус ловит на себе очередной удивлённый взгляд. Практически тут же целитель поднимается, очищая руки заклинанием. Берёт небольшой чемодан, который стоит у грязного матраса, и теребит ручку нервными пальцами. — Я думаю, вам не стоит объяснять, что девушку вряд ли... боюсь, даже... что я уверен — её не удастся спасти. — Я знаю, — спокойно кивает Малфой, всё ещё рассматривая стены. А в следующее мгновение голос его становится напряжённым, как и вся его поза: — И всё же. Она придёт в себя? — Возможно. — Меня не устраивает вариант “возможно”, — негромко шипит он, поворачиваясь к мистеру Кноксу. — Я уверен, что она придёт в себя, — моментально исправляется тот. Пухлые пальцы сильнее впиваются в ручку чемодана. — Хорошо, если так и будет. И по тону Люциуса колдомедику совершенно ясно: если так не будет, то “не хорошо” будет именно ему. — Также вы знаете, — трясущимся голосом блеет он, — что я не имею права оставлять больную в таком состоянии вне больницы и не сообщить об этом... не завести карту... Малфой участливо кивает головой, соглашаясь со всем, что говорит мужчина. А через несколько секунд достаёт палочку и тот замирает на полуслове, жмурясь от вспышки, что на миг озаряет крошечную камеру и часть коридора. Моргает — раз-другой. Растерянно улыбается. Поправляет сбившуюся мантию и приветственно кланяется Люциусу. — Мистер Малфой. Рад вас видеть. Очень жаль, но мне нужно спешить, у меня... важное дело. В больнице святого Мунго. Как это я забрёл к вам, ума не приложу... — Ничего страшного, мистер Кнокс. Можете заходить в любое время, — и провожаемый фальшивой улыбкой целитель спешит покинуть темницы мэнора, чтобы аппарировать в свой рабочий кабинет и забыть о том, что посещал сегодня это место. Малфой медленно поднимается со своего кресла, отставляя бокал на каминную полку. Идёт к двери, вспоминая, как с омерзением, растущим внутри, рассматривал тело лежащей на полу девчонки. Волосы её растрепались — одна часть их покоилась на полу, а вторая — на матрасе рядом с ней, слегка запачканные мазью с травяным запахом. Фигура слишком исхудавшая, чтобы показаться привлекательной даже самому неприхотливому мужчине. Во всяком случае Люциусу никогда не нравились выступающие ключицы и худые как трости руки. Как и кровь, вяло текущая в этих жилах. Как и сторона, занимаемая этой девкой в этой войне. Или в этой победе. Его слегка передёрнуло, и он, подгоняемый плохими предчувствиями, взмахом палочки захлопнул решётку в огороженном углу комнаты, оставляя грязнокровку лежать на подгнившем матрасе. Затем вышел за дверь камеры, плотно закрыв и её. Теперь же, негромко постукивая тростью по каменным плитам пола, он возвращается в темницы, тенью скользя по коридорам мэнора. Ему не даёт покоя тот факт, что девчонка может умереть. Потому что... Что тогда? Тёмный Лорд убьёт его. Или убьёт его сына, как поступил когда-то с Нарциссой. И тогда Люциус окончательно исчезнет, ведь Драко — единственный, поддерживающий в нём жизнь. Единственный, за кого стоило проходить сквозь огонь и воду. Сквозь пытки и повиновение хозяину, который теперь не вызывал ничего, кроме смиренного страха. Того, к которому Волан-де-Морт успел приучить каждого из своих слуг. Единственным, кто остался у Люциуса, был Драко, а он даже не знал, любил ли его. Скорее, тот был ему необходим, чтобы не потерять себя окончательно, и наверное это называлось любовью в какой-то степени. Ведь “необходимостью” назвать собственного ребёнка было бы... неправильно. Люциус слишком сильно погряз во всём этом, чтобы рационально судить. Ему иногда казалось, что он абсолютно сумасшедший. Не человек даже. Лишённое здравомыслия существо. Когда Лорд приказывал уничтожить захваченных людей или когда разведчики находили лагеря повстанцев. Люциус был сумасшедшим, когда выхватывал палочку. Срывая с людей шкуры и глядя, как они ещё какое-то время дёргаются, катаясь по земле в приступе болевого шока. Отсекая им конечности и распарывая животы. Сжигая заживо, уничтожая, убивал только потому, что получал приказ, и ничего не чувствовал. Идеальная пустота. И ему почти спокойно. Потому что знал: он в кругу таких же, как он сам. И это становилось стимулом. Да, наверное, он был сумасшедшим. И — только изредка — задавался вопросом: а осталось ли в нём ещё хотя бы что-то, что можно упасти от этого? От того, кем он стал. Кто-то всегда тихо отвечал ему: нет. И иногда казалось, что это был голос Нарциссы. В эти моменты он не жалел о том, что его жена умерла. Не застала того, что происходит в мире теперь. Жалел только, что не получил от Лорда точно такого же дара. Длинный подземный коридор с одинаковыми, будто клонированными, камерами. Из-за некоторых дверей с крошечными окошечками на уровне глаз раздаются негромкие стоны или возгласы. Да, мэнор стал тюрьмой. Для тех, кто сумел заинтересовать Лорда. Для тех, кто сдался Упивающимся, чтобы сохранить свои жалкие жизни. Это место было отвратительно грязным. То самое место, которое отлично подходило каждому из мразей, занимающих свои клетки. Немногие знают о наличии в поместье нижнего этажа. Немногие знают о том, что здесь есть свой тюремщик, Пожиратель смерти Трэверс, которого Лорд не так давно лично приставил следить за содержанием заключённых. Тот уже наверняка заперся в своей комнате-конуре в самом конце этого чёрного лабиринта, затхлого ада, и крепко спит. Иногда голову Люциуса посещают глупые мысли: что снится тюремщикам? Что за сны могут преследовать, когда дни напролёт проводишь в этом? Однако мысли эти не задерживаются в сознании надолго. Потому что тут же вспоминаются собственные сны, в которых в вечном калейдоскопе вертятся образы и голоса. Это была одна из причин, по которым он так редко спал. По пути Малфою встречается несколько сонно зевающих волшебников, которые патрулируют коридоры, негромко переговариваясь между собой. Те тут же приосаниваются, прогоняя сонливость. Приветствуют хозяина мэнора вежливыми кивками. Когда Волан-де-Морта не было, был Люциус Малфой. Хозяин поместья. Лидер в Ближнем кругу Пожирателей смерти. Этого достаточно, чтобы побаиваться его и трепетно уважать. Дверь в камеру грязнокровки открывается бесшумно. Два желтоватых магических огонька под потолком распространяют по крошечной комнате грязный свет. Здесь всё ещё пахнет мазью и травами, когда Люциус останавливается, закрывая створку, и понимает, что со страхом прислушивается, боясь не услышать хрипловатого затруднённого дыхания. Прошло шесть или семь часов с тех пор, как Рабастан проверял её в последний раз. Малфой медленно оборачивается, тут же впиваясь вниманием в застывшую на матрасе фигуру. Кажется, она даже лежит в той же позе, как он и мистер Кнокс оставили её днём, и от этого как-то нехорошо холодеет в животе. Безотчётное беспокойство грызёт его, пока он шаг за шагом приближается к толстым железным прутьям и первым делом скользит взглядом по маленькой груди, прикрытой янтарной тканью грязного сарафана. Он застывает и... с облегчением выдыхает, когда замечает, что лёгкая материя колеблется. Жива. Чёрт возьми, когда-нибудь он так же обрадуется её смерти, он может поклясться. И не успевает эта мысль сформироваться в голове, как взгляд Малфоя соскальзывает на лицо грязнокровки. Слишком... бледное в этом магическом искусственном свете. Несколько мгновений он не понимает, что не так, хмурясь, вглядываясь в полумрак её угла. А затем сердце в яростном ужасе ударяет в рёбра. Челюсть Люциуса медленно едет вниз, пока руки стремительно холодеют, когда он понимает... Не верит своим глазам. Истекающая гноем рана на щеке грязнокровной девки практически затянулась.