Ты слишком важен для всех. Ты играешь роли тех, кем хотел бы стать. Но только я - я знаю, кто ты на самом деле: Ты - из тех, кто плачет в одиночестве. Но куда ты денешься? Никто не собирается спасать тебя от самого себя. Ты не можешь убежать.* Evanescence — Where Will You Go.
Кап. Кап. Кап. Мелкая дробь падающих капель. Первое, что она слышит, выныривая из липкой трясины подсознания. Сначала тихо, а потом... Осознание. Оно оглушительно, как и страх. Как удар сердца, едва не переломивший её пополам. Нет. Только не это. Только не сюда, только не снова, пожалуйста. Она ещё спала, хотела снова выключиться, но предательское тело медленно возвращалось в этот ад. Невыносимо поднять веки. Капли забиваются ей в голову, стекают по черепной коробке, оставляя за собой ледяные пылающие полосы. Режут слух, как лезвия. И отрезают дыхание. Она захлёбывается воздухом, рывком садится на своём матрасе так резко, что разрывающая боль в висках и израненном теле едва не заставляет закричать. Только хрипы вырываются из раскромсанного горла. И это тоже больно. Посторонний звук. Шорох. Она пытается повернуться, отшатнуться, сжаться, но тело не слушается. Господи, пожалуйста. Я мертва. Этого нет. Я мертва, они убили меня... это просто сон, я мертва, пожалуйста, боже... Чьи-то шаги, торопливые, громкие, бьющие в то же самое место, куда и каждая острая капля. Кап. КАП. — Позовите Люциуса! Немедленно, Торфин, мать твою! Слишком громко. Слова слипаются в голове так же, как ладони прилипают к лицу. Что это? Кровь? Она пытается стонать и не может, только распахивает рот от чёрствой боли, и кожа так сухо натягивается на щеках, норовя вот-вот лопнуть словно потресканный пузырь. Язык будто окаменевший и грубый, огромный, практически не умещается во рту. Вспышки перед глазами. Она сосредотачивается на них — вдруг они заберут её, снова туда, где нет этой боли и жара, в котором она прожила последние... Вспышка. Гарри. Улыбается ей, обнимает её, всё будет хорошо, слышишь? Веришь мне, Гермиона? Всё будет хорошо. Мы же вместе, я же здесь, ну что ты... Волнами, то тише, то громче, и только глаза смотрят сквозь очки, а к её глотке подбирается что-то отвратительное, похожее на горькую слизь, на огромного душащего червя. Её тело здесь, а Гарри - в голове, улыбается широко, протягивает к ней руки... Вспышка. Рон. У него белое лицо и веснушки - почти чёрные на нём. Чёрные, как и то, чем пропитывается его одежда. Господи, нет, Рон! Чёртовы ублюдки, отпустите его, не смейте прикасаться... Рыжая голова запрокидывается, а из длинной и широкой раны на шее течёт кровь и её столько, что перед глазами мутнеет. Рон, её Рон, кровь обжигает ладони, пока она зажимает рану пальцами, пока его не вырывают из её рук... А она кричит. Как будто это поможет. Может забить кожей зияющую дыру в горле безвольного тела. Она видит его пустые глаза с синеватыми белками. Вспышка. Движущееся на ней существо. Больно, жарко. Лицо пылает, а левая щека будто вот-вот загорится. Руки борются, отталкивают, темно, и запах, запах горящей шерсти, пота, мяса, крови - это всё в ней, этот запах от неё, изнутри и... ...её тошнит. Горьким воздухом. Позывы скручивают тело. Сухие слёзы из глаз. Жгут. Трясется, пытаясь издать хотя бы какой-то звук, прекратить эти режущие судороги. — Где грёбаный Роули, мать вашу? Мне НУЖЕН ЛЮЦИУС! Вспышка. У него рана вместо рта. Он едва разлепляет запёкшиеся губы, она видит, как рвутся на них струпья и глубокие щели наполняются кровью. Он пытается что-то говорить, а вокруг хаос, громко, слишком громко, и стены рушатся, разлетаются на куски от взрывов заклятий. Приходится наклониться так, что он пачкает своей кровью её ухо - ну же, Гарри, скажи, что мне сделать? Как тебе помочь? Зелёные глаза практически закатились. В десятке шагов упала замертво Лаванда. Хруст её шейных позвонков отдался на корне языка. Гермиона цепляется за мантию Гарри. Гарри не двигается. Мокро хрипит в её ушную раковину. “Беги”. Всё обрывается. Затылок прикладывается к чему-то твёрдому и на миг кажется, будто она по-настоящему умерла, потому что стихло разом всё. Потому что она не может двинуть ни рукой, ни ногой, распятая магией на стене. Потому что дыхание затруднено и перед глазами оказывается человек. Высокий, единственный приковавший к себе внимание. Если бы он не направлял на неё палочку, она бы подумала, что перед ней сам создатель, вернувший её к жизни. Расчерчен решёткой. Она... снова в клетке? Дыхание начинает постепенно приходить в норму. Очень медленно. — Слава Мерлину, Люциус. Я думал, она свихнулась. Малфой? Кажется, она действительно свихнулась. — У тебя что, руки отнялись, Рабастан? Этот голос узнаваем. Низкий и гулкий, зло рычащий, сорванный. Сознание уцепилось за него и принялось глодать, как псина — кость. Ей нужно было хотя бы что-то, чтобы сориентироваться. А кроме страха сейчас не было ничего. Гермиона не доверяет своему уму. Всегда, но не сейчас. Возможно, всё просто кажется. Проекция, обманка. Возможно, у неё уже настолько сильный жар, что... — Я хотел, но ты приказал сразу же звать тебя. Но эти слова он игнорирует. Делает шаг к прутьям - и давление магии на грудную клетку усиливается. В мутном свете камеры хорошо видны его светлые волосы и скуластое лицо. Сомнений не остаётся: перед ней Малфой собственной персоной. Старший, разумеется. Мозг, словно окунутый в лёд. Соображает медленно и неторопливо, перебарывая жующую боль в каждой напряжённой мышце. Мысли путаются. Взгляд её приковывается к нему, наполовину сокрытому в тени, однако практически сразу различает застывшие глаза, пытливо всматривающиеся в неё. Если он здесь, значит что она действительно у Пожирателей. Это был не бред. Она действительно у них, в клетке, в состоянии, близком к обмороку. И словно бы специально в ушах начинает натужно пищать, а затылок стягивает крепкий спазматический узел. То ли от страха, то ли от боли. Каменные стены вокруг беспрерывно движутся, плывут, сталкиваются между собой. Действительность настолько искажена, что можно представить, что это сон. И она уже почти закрывает глаза, чтобы снова позволить сознанию с тихим шелестом покинуть её, когда вдруг магия отпускает, а в рот и в нос ударяет вода. Ледяная, настоящая, чистая вода прямо из палочки, направленной на падающую на колени девушку. Она тут же вздрагивает от опаляющей боли, однако поднимает голову и ловит струю искрошенными губами, чувствуя, как холод и влага проникают в рот, впитываются в шершавый язык, текут по сухому пищеводу. Так мало, хочется ещё, но... всё прекращается. Очень быстро. Во рту горит. Сознание прояснилось. Теперь плечи, грудь и живот под мокрой насквозь тканью лижет каменный холод. — Мисс Грейнджер? В голосе, произнесшем это, немалая часть удивления и недовольства, которые, однако, могли ей привидеться, потому что в ушах шумит. А она молчит, упираясь мокрыми ладонями в пол, и тяжело дышит. “Мисс” в сложившихся обстоятельствах звучит так глупо и издевательски, что хочется рассмеяться. Жаль, что Гермиона не в состоянии даже поднять головы. Что практически тут же делает за неё магия. Невидимая волна жёстко подцепляет за подбородок и тащит вверх, словно железные пальцы, сотканные из пропахшего тиной воздуха. Выше и выше, так, что грязный свет падает на лицо, а шея моментально затекает, пока сознание предпринимает попытки выстроить логические цепи. — Я знаю эту девку, — голос второго человека более резкий и высокий, чем у Люциуса Малфоя. Кажется, он назвал его Рабастаном? — Какая приятная неожиданность, мисс Грейнджер. Она пытается смотреть прямо на него, но голова слишком сильно кружится. Взгляд уезжает то на стены, то скользит по стоящей поодаль фигуре, которую рассмотреть невозможно даже при большом желании. Сердце беспокойно сокращается, а мозг никак не может вспомнить — почему? Почему одна мысль о том, что они до сих пор не убили её, вызывает тупой ужас внутри? — У меня к вам так много вопросов, — Люциус усмехается краем губ. Вопросы. Они о чём-то догадались. О чём? Вспомни! Господи, как же тяжело собраться с мыслями. Палочка в его руках медленно опускается. Так же медленно опускается лицо Гермионы, позволяя вновь опереться руками об пол, отдышаться. Или хотя бы попытаться сделать это. — Надеюсь, говорить ты в состоянии. Она не была в состоянии даже думать. И с ужасом ощутила, как в желудке снова просыпается и ворочается тошнота. — Мн... мгх... — она открывает рот, стараясь игнорировать боль в лице. Хрипы срываются с губ вместе с невнятными полузвуками, полувыдохами. Мужчины, стоящие по ту сторону решётки, молча наблюдают за ней, пока не получается выдавить пересохшим ртом что-то, отдалённо напоминающее слово “вода”. Раздражённый вздох откуда-то сверху - и Люциус Малфой разворачивается к выходу. Видимо, понимает, что сейчас от неё не добиться ничего, кроме этих захлёбываний воздухом и потерянного взгляда. — Дай ей воды, Рабастан, — бросает он. А через несколько секунд дверь за ним захлопывается. В голове этот звук отдаётся разрывающим грохотом. Ей снова кажется, что вокруг неё рушатся стены.***
— Укус не может просто зажить, Люциус. Когда Бертран говорит этим воспитательским тоном, он не вызывает ничего, кроме раздражения. Малфой раздражён с того самого момента, как вышел из камеры грязнокровки. Послал убийственный взгляд застывшему справа от двери Роули и зашагал по коридору, громко постукивая тростью. Её лицо было практически в порядке. Это было немыслимо. — Я не слепой, — протягивает Малфой, стараясь не цедить слова. Он расположился в широком кожаном кресле в кабинете Яксли и уже двадцать минут наблюдал за тем, как мужчина всё чаще стучит пальцами по огромному чёрному столу, морща свой и без того изрытый морщинами лоб. Здесь всё чёрное, даже стены. Шкафы по бокам комнаты. Потолок. Несколько витых светильников. Зеркальный камень, отражающий их обоих. Бертран смотрит на Люциуса с напряжённым недоверием. — Я видел, как выглядят укусы этих псин, — снова говорит тот. — И видел, что случается с заражёнными. Я не идиот. — Я и не говорю, что ты... — Всё её лицо было сплошной загноившейся раной ещё сутки назад, а сегодня я узнал в ней ту девчонку, которая училась с моим сыном, — усталый голос набирает силу с каждым словом. Яксли опускает взгляд. Что ему сказать на это? Что он не верит? Нет смысла не верить. — Думаешь, это магия? — Что это, если не магия? Бертран резко выдыхает и садится ровно, опуская лицо в ладони. Сквозь них слышно негромкое проклятие, после чего он с силой прикладывается руками по столу. — Грязнокровка не может быть заражённой. Эта фраза разносится по кабинету уже в третий раз. Люциус кивает. Потому что она и не заражена вовсе. После того, как она пришла в себя, а рана исчезла, Пожиратели неоднократно проверили её. Ощущение, что над ними просто кто-то издевается, не давало покоя уже который час. — Я не знаю, что делать с этим, — наконец-то сдаётся Яксли, качая головой. — Я... не знаю, как отреагирует Тёмный Лорд. — Он сказал мне, что с девчонкой что-то не так. Он не смог применить на ней легилименцию. — Думаешь, это может быть как-то связано? — Я не могу сказать наверняка, — уклончиво произносит Малфой, отворачиваясь. — У нас будут огромные проблемы, если мы потревожим его просто так. После всех этих событий. И если он узнает об укусе, с Сивым проблем не избежать, и... ты понимаешь. Малфой понимал. Покачивал ногой, глядя на носок собственной туфли, отражающий свет от лампы, и понимал, что кто-то загоняет их в угол. — Я обращаюсь к тебе только в самых крайних случаях, Бертран, ты знаешь об этом, — с нажимом произносит Люциус, глядя как Яксли опускает тяжёлый блуждающий взгляд. — Я знаю. Это меня и волнует. — Они недолго молчат, пока Бертран вновь не нарушает тишину кабинета: — Кто-то ещё знает о том, что это был укус оборотня? — Нет, никто. — Значит и узнать не должны. Просто выполняйте приказ Лорда. Что, кстати, ты собираешься делать с ней? Люциус прослеживает заинтересованную нотку в тоне Яксли. Жмёт плечом и медленно поднимается, опираясь ладонями о мягкие подлокотники кресла, подхватывая свою трость, которую прислонил ранее к краю стола. — Попытаюсь выяснить, что за чертовщина творится. Допросим, применим легилименцию, возможно, это ослабит щит в её сознании. Яксли качает своей тяжёлой головой: — Не думаю, если даже у Лорда ничего не получилось. Хотя она ещё слаба, не стоит упускать момент или давать ей восстановить силы, — негромко произносит он, наблюдая за тем, как Малфой медленно идёт к выходу из его кабинета. — Главное — не переборщить. Слишком частое вмешательство в сознание может привести к его разрушению, ты и сам знаешь об этом. — Отлично знаю. — В любом случае хорошо, что рана зажила. Мы выиграли время, — пояснил он, когда Люциус бросил на него уставший взгляд через плечо. — Твой оптимизм очень бодрит, — негромко тянет Малфой, берясь за холодную ручку двери. — И да. Я рассчитываю на то, что ты не сообщишь никому о нашем разговоре. Яксли напрягается, хмуря брови. Будто не понимает, о чём речь. А когда до него доходит, он выглядит почти оскорблённым. Люциус наблюдает за всеми этими сменами эмоций с бесстрастным выражением лица. Бертран никогда не подводил его, однако предосторожность не помешает. — Если ты о том, что нас кто-то может подслушать, то на кабинет наложены чары. Да и нет здесь сейчас никого - Руквуд, министрёнок новоиспечённый, — он практически сплёвывает эти слова, — назначил два последних слушания на девять утра. Малфой никогда не видел Августа Руквуда Министром Магии. Он далеко не глуп, но слишком зациклен. И слишком уж хорошо притёрся к Рабастану ещё после их нашумевшего побега из Азкабана в далёком девяносто шестом. Сколько лет прошло? Три года? А складывалось впечатление, что не меньше полувека. Но с Тёмным Лордом спорить никто не вызвался, когда Августа назначили главой министерства. В конце концов, целиком изменённая политика министерства тоже сказалась на её работниках. И, возможно, из всех представленных вариантов Руквуд был лучшим на место Министра. — Я не беспокоюсь, что нас подслушают, — бросает Люциус. — Я о том, чтобы ты не распространялся. Снова этот оскорблённый взгляд. — Ты знаешь, что я — могила. — Пока ещё вполне жив. Потому и предупреждаю, что теперь это секрет — мой и твой. Яксли щурит невзрачные глаза, после чего кивает. — Да. Но как ты объяснишь придурку-Рабастану, каким образом зажило её лицо? Утаив то, что девка вылечилась сама. Малфой дёрнул бровью. — Мэнор посетил лучший колдомедик Мунго. Пару заживляющих — и готово. Бертран отстранённо кивает. А затем снова тянется за своими бумажками, отложенными на время визита Люциуса. Тот уже открывает дверь, когда приглушённый голос снова разносится по кабинету: — И да, Малфой. До меня дошёл слушок, что Лестрейндж сам тащил её до темниц. Люциус не оборачивается, просто молча останавливается в проёме створки. Углы его губ приподнимаются, когда Яксли договаривает: — Жаль, я этого не видел. Он слышит усмешку в его голосе. Крысу Лестрейнджа не жаловали даже в своих кругах. — До встречи, Бертран. — Удачи там. Теперь трость Малфоя стучит куда тише, когда он широким шагом проходит по коридорам Министерства Магии, скупо кивая нечасто встречающимся волшебникам. Сейчас здесь мало людей — все либо на первом уровне, либо в зале Суда, где проводят последние дела по пойманным магам. То, что Руквуд назначил слушание этим неудачникам на выходной день, да ещё и на раннее утро, никак Люциуса не касалось — он прибыл в Министерство к Яксли. Обсудив ситуацию, он даже несколько успокоился, несмотря на то, что Бертран основательно напрягся от известия, что с девчонкой всё очень загадочно и неоднозначно. После того, как он вернулся в спальню из темниц вчерашней ночью, он сразу и без раздумий сбросил одежду и, не подавляя уставшего вздоха, лёг в постель, стараясь выкинуть из головы все мысли разом. И ему бы даже удалось задремать часа на три, если бы в сознание постоянно не возвращалось лицо, покрытое рыжими заживающими ранами и образованиями, какие остаются после сильной инфекции или воспаления. Когда Райли вломился в гостиную и, задыхаясь, выдавил, что мистера Малфоя срочно зовёт в темницы мистер Лестрейндж, сердце Люциуса нервно дрогнуло. Он не надеялся, что девчонка придёт в себя так быстро. Когда он обнаружил, что раны затягиваются, а отёк спадает, её лица было не узнать, однако в этот раз он хорошо разглядел его, несмотря на то, что корка на щеках в нескольких местах треснула, пачкая её тёмной кровью. Люциус узнал её по глазам и узкому подбородку, который совершенно не изменился с их самой первой встречи в книжном магазине, где царил невообразимый шум из-за фонтанирующего Локхарта, купающегося в лучах своей кратковременной славы. Правда, на грязнокровку Грейнджер Люциус тогда взглянул лишь краем глаза, заметив этот упрямый подбородок и по-детски распахнутые ореховые глазищи, всё ещё несколько замасленные таким количеством книг и ослеплённым собой Златопустом, однако в один миг потерявшие всю свою масленность, стоило взгляду упасть на Драко, который уже заносчиво вещал, не потрудившись понизить голоса: — Ух ты, сколько покупок! Небось твои родители теперь месяц будут ходить голодные, Уизли.** После чего она уже хватала своего дружка за мантию, чтобы тот не кинулся на Драко, размахивая своим котлом. Драко никогда не умел быть достаточно сдержанным и тем более — в детстве. Мерлин. Его сын был ребёнком. Гарри Поттер, грязнокровка и все те, кого сейчас уже нет в живых — они все были детьми тогда. Это было миллион лет назад. Люциус вспомнил, как Артур, этот нищий ублюдок, приложился ему по челюсти своим кулаком там же, в чёртовом “Флориш и Блоттс”. Несдержанный сукин сын. Люциус со вздохом закрыл глаза, погружаясь во мрак. Вспоминая былое, он не испытывал ничего — ни ярости, ни раздражения или негодования. То время пахло малыми заботами, которые в сравнении с сегодняшним днём казались ясными и не занимающими сознание лишним беспокойством. Той ночью ему снились убитые им волшебники, пока сон не прервался новыми беспокойными образами, лицами, шёпотом, в котором он всегда безошибочно узнавал шёпот Нарциссы. Просыпался с ним в ушах наутро и брёл в ванную комнату, умываясь ледяной водой и принимая душ. Из зеркала на него смотрело всегда одинаково измождённое лицо, которое он так не любил рассматривать. Потому что видел глубокую морщину между бровями, ещё две — вокруг рта. Мелкие, как стеклянные царапины, разбегались от уголков глаз. Больше признаков старости его лицо не выдавало, если только он не решал вдруг отпустить щетину, которая как и брови, в отличие от почти пепельного цвета волос, была куда темнее. А значит, хоть и редкие, но седые волосы можно было обнаружить в ней без труда. Он не выглядел на сорок пять лет и прекрасно знал об этом. Пустой цвет глаз, потерявших былую хитринку, заполненных теперь лишь отрешённой надменностью и безразличностью. Именно эта его черта протаскивала его из года в год. Всё дальше и дальше. Из утра в утро. С одинаковым выражением лица в отражении и одинаковым выражением во взгляде. С одинаковыми мыслями и одинаковым существованием. Пока не появляется этот “привет” из прошлого. Чудом выживший. Единственный человек, посмевший внезапно отбросить его на почти десяток лет назад. Скольких он уже встретил, скольких убил. Многие из них когда-то были его коллегами. А тут появляется некто, кого он осознанно узнаёт. Однокурсница его сына. И именно это вызывает раздражение. Это, а также взгляд из полутьмы её угла, полный боли, когда он обездвижил её, заставив впечататься спиной в стену. Распластаться по ней, демонстрируя тонкие раскинутые руки и худые ноги. И хриплое заходящееся дыхание. Едва не выключается прямо там, у стены. И ничего больше не остаётся, кроме как брызнуть Агуаменти в покрытое сукровицей лицо. Вода залила её одежду, практически приковав тело к полу. Грязнокровка не была тощей, но худоба её была болезненной. И глазищи на этом узком лице, особенно когда спал отёк, казались просто гигантскими. Так он и узнал её. Что скрывает эта дрянь? Единственное, на что надеется Люциус, подходя к одному из четырёх служебных каминов на третьем уровне, это что сегодня она может связать хотя бы пару слов, потому что медлить с выяснением этого вопроса он не собирался. Яксли прав, — думает Малфой, закрывая глаза, когда изумрудный огонь взлетает вокруг его фигуры, а в следующий момент по обонянию уже ударяет прохладный запах лилий. Грязнокровку нужно использовать, пока она слаба. Пытаться проникнуть в её сознание и перебрать каждую мысль, каждую извилину, скрывающую в себе что-то, что мешает им. Или поможет им. Что нужно Лорду. Люциус сжимает губы, пересекая пустой зал с чёрным столом, стараясь не смотреть ни на него, ни на стулья с высокими и жёсткими спинками. Проходит мимо, хмуря брови, однако взгляд всё равно останавливается на том месте, где обычно восседает Волан-де-Морт. В груди холодеет, и Малфой морщится, отворачиваясь. Минуя вазу с лилиями и выходя из каменного зала, следуя по коридору в сторону столовой. Возродившееся было после встречи с Бертраном стойкое ощущение беспокойства тут же исчезло, стоило заметить за широким деревянным столом в столовой, залитой мутным утренним светом, Драко. Как обычно одетый в повседневный костюм и накинутую на плечи мантию. Перед сыном стоит наполовину пустая чашка кофе, а в тонких пальцах он сжимает страницы “Пророка”. Тонкие брови хмурятся, отчего на лбу образовалось несколько продольных морщин. Тут же вспоминается высокий и худощавый ребёнок в школьной мантии, глядящий с надменным презрением на своих однокурсников. Не заимевший ещё ни этих суровых складок у крыльев носа, ни стального отголоска в серых глазах. “Небось твои родители теперь месяц будут...” Люциус на миг прикрывает глаза, выгоняя этот образ из сознания. Чувствуя неожиданно-сильное раздражение. — Доброе утро, отец. — Ты недавно встал? — Несколько часов назад, — негромко отвечает сын, не отвлекаясь от чтения. Малфой-старший подходит ближе и берёт ещё один выпуск газеты, лежащий на другой стороне стола. Пробегается по первым строкам взглядом. “...19 августа, в воскресенье, состоится рассмотрение дела отловленных Упивающимися волшебников, предателей правильной стороны, назначенное Августом Руквудом, исполнительным...” — Одно и то же, — вздыхает он, отбрасывая издание обратно на стол. С главной полосы таращатся и даже практически не моргают бледные лица пойманных повстанцев. Эти лица знакомыми не кажутся. И бес с ними — в последнее время слишком часто они меняются на первых листах “Пророка”. — Пока меня не было, никто не приходил? — Не считая Баса — никто. — Драко, — строго одёргивает Люциус, глядя как тот жмёт губы, старательно скрывая усмешку. — Называй мистера Лестрейнджа так, как положено. Сын давно выучил интонации отца и понимал, когда можно было позволить себе каплю шутки, а когда лучше было замереть и не делать лишних телодвижений. — Конечно, — когда Драко откладывает газету, от улыбки не остаётся и следа. — Извини, отец. Он наблюдает за тем, как тот садится за стол и вызывает эльфа, что появляется тут же. Эльф кланяется так, что метёт кончиками ушей пол. А через миг перед Люциусом уже стоит чашка ароматного и горячего кофе. — Мистер Лестрейндж сказал, что лицо грязнокровки заживает очень быстро, — как бы между прочим тянет Драко, поглаживая блестящую столешницу кончиками пальцев. Косится краем глаза. Люциус молча пригубляет кофе, глядя перед собой. И думая о том, что хорошо бы затолкать Рабастану в задницу его же болтливый язык. — Да? — отстранённо переспрашивает он, понимая, что сын ждёт ответа. — Да, — спокойно отвечает тот. — И я подумал, что... возможно, я мог бы взглянуть на неё? Умоляющие нотки в голосе Драко такие крошечные и едва различимые. Но Люциус моментально улавливает их. — Нет. — Но... она ведь... — Это не обсуждается, Драко. Дальше упрашивать сын не решается. Только молча сверлит взглядом свою початую чашку кофе с оставленными на внутренней стороне тёмными полосками от напитка. — И ещё — с тобой хотел поговорить Трэверс, — вдруг добавляет он. Упоминание о тюремщике заставляет Люциуса дёрнуть бровью, поднять голову. — Где ты видел его? Драко смотрит немного затравленно. — Он поднимался наверх. — Что-то срочное? — Не думаю. Он был... несколько удивлён. Не более. Нехорошее предчувствие снова въедается во внутренности, когда Малфой лишь кивает, допивая свой кофе. — Хорошо, — и он поднимается, перехватывая трость. Очень кстати нашлась причина посетить темницы. Сеансы легилименции, направленной на то, чтобы разрушить защиту в мыслях грязнокровки, можно начать этим чудесным утром. Драко молча смотрит в прямую спину отца, уверенно идущего в сторону выхода из столовой. Кусает губу, а затем тянется к отложенной газете и с понурым вздохом возвращается к статье. Во рту от кофе неприятно горчит. Совершенно идиотский напиток.___ *You're too important for anyone You play the role of all you want to be But I — I know who you really are You're the one who cries when you're alone But where will you go With no one left to save you from yourself You can't escape ___ **цитата из книги “Гарри Поттер и Тайная комната” (перевод “РОСМЭН”)