Sitting in the dark, I can’t forget. Even now, I realize the time I’ll never get. Another story of the Bitter Pills of Fate. I can’t go back again. I can’t go back again… But you asked me to love you and I did. Traded my emotions for a contract to commit. And when I got away, I only got so far. The Other Me Is Dead. I hear his voice inside my head… We were never alive, and we won’t be born again. But I’ll never survive with Dead Memories in my heart.
Не в силах я забыть, блуждая в темноте, То время, что теперь не возвратить обратно. Я вылечиться, может быть, и рад бы, Жизнь подаёт лекарства всё не те… Ты от меня просила лишь любви. И я любил, разменивая карты Правдивых чувств на клятвы по контракту. И что-то мёртвое течёт в моей крови. Нашёптывает – брось свои тщеты, Мы больше не возникнем в этом свете. Но разве сердце мёртвое в ответе За умершие вслед за ним мечты?*
***
Холод, пришедший со стороны Арктики, казалось, прощупывал заледенелыми мозолистыми руками одинокую фигуру скрючившейся в отчаянии девушки. Слёзы её, не достигая земли, подхватывались ветром и смешивались с солёными брызгами волн залива. Слова верности, надежды, любви – всё разбилось вдребезги и разлетелось по безмолвию пустоты. Не той, что стала причиной её нынешнего одиночества; но той, что не рождённой когда-то сестрой отныне заняла апартаменты её души: – Слушай же, ветер! И ты, шумящее бескрайнее море! И ты, разлетевшаяся в испуге стая! Я найду его, чего бы мне это ни стоило! – Я найду её… – в абсолютно иной вселенной вторило эхо. – Чего бы мне это ни стоило…***
Душный июльский день лениво сторонился, уступая место сгущающимся сумеркам. Небосвод с величием хищника заглатывал упавшее солнце, в мольбе протягивающее руки-лучи наводнившим Гайд-парк парочкам. Человек в потёртой джинсе, уложив под ноги шляпу, с апломбом напевал баллады собственного сочинения о временах, давно ушедших и из-за этого казавшихся прекраснее нынешних. Никому не было дела до выпивохи-музыканта, однако подуставшая от жары публика щедро одаривала артиста бронзовыми пенсами – почти такими же, как тот, что использовал гитарист в качестве медиатора. Гогот толпы и весёлая музыка в такой час послужили отличным прикрытием другому, более странному звуку, возникшему ниоткуда, громогласным стаккато возвещающему о приземлении космического корабля. Прохожие, видевшие корабль, принимали его за обычную телефонную будку немного непривычного окраса, но всё же мало у кого могла вызвать интерес старая синяя коробка. Хозяин её, напротив, привлекал любопытные женские взгляды и слегка завистливые взоры мужчин: статный, высокий, в добротном пальто, посланник умершего Галлифрея, он шёл сквозь зелень и гул, как сквозь само сердце июля, и толпа перед ним расступалась. У него не было семьи, не было друзей, не было даже имени… Хотя он и отзывался на звание «Доктор», таковым он совершенно не являлся. Сам он с твёрдой уверенностью мог заявить, что хотел бы распрощаться и с этим лживым наименованием, ибо смысл существования любого приличного доктора заключался если не в лечении людей, так в спасении их больных душ – он не мог похвастаться ни тем, ни другим. Свою душу он забросил давно и далеко – за самый край горизонта залива Злого Волка. На одной из скамеек нашего героя поджидал персонаж весьма примечательной наружности. Однако наружность эта была почти полностью скрыта сенью кустов и полотном расправленной газеты, которую тот с жадностью увлёкшегося читателя поглощал страница за страницей. Доктор на секунду остановился, чтобы рассмотреть ожидавшего: с виду – человек, причём немногим старше его самого, одет элегантно, правда, не для летней погоды. Дорогой серый костюм, заломленный на бок берет и тёмные перчатки с раструбами выглядели не более неуместными, нежели одеяние самого Доктора; да и что мог судить пришелец о вкусах лондонских денди? Доктор шумно присел рядом, совершенно не боясь потревожить столь неприкрытое уединение незнакомца; и даже не удосужившись откашляться, произнёс: – Не знаю, каким образом вам удалось со мной связаться, но надеюсь, дело срочное. – Ну что же вы, Доктор. У нас впереди целая вечность, – мужчина аккуратно свернул газету и мягко улыбнулся посетителю. – Однако же, признаю, я так торопился, что начисто подзабыл правила хорошего тона и не успел представиться. Меня зовут Теодор Воланд. Я также доктор. Правда, в немного другой, отличной от вашей, области. Я, если угодно, специалист по чёрной магии, – глаза субъекта сверкнули задорным огоньком. Доктор на мгновение растерялся и в поисках ответа зачем-то уставился на голову пуделя, служившую набалдашником трости, скучающей рядом со скамейкой и явно принадлежавшей говорившему. – Мне кажется, я понял, в чём тут дело… – рука непроизвольно потянулась к пиджаку, дабы выудить заветную помощницу – звуковую отвёртку, однако последней не оказалось ни в нужном месте, ни в местах более редкой посещаемости пальцев пришельца. – Нет-нет-нет, сегодня никакой науки! Только дружеская беседа. Вы же не пожалеете часа на диалог со старым товарищем? – Старым? Извините, вы меня явно с кем-то путаете. Если у вас всё в порядке, угрозы окружающему миру не наблюдается, то и разглагольствовать я не намерен. – Ужели потеря отважного ребёнка разбила сердце ни во что не верящего старика? Воздух, до этого свободно поступавший в лёгкие Доктора, казалось, решил начисто вымести из памяти своей дорогу к грудной клетке галлифрейца. Доктор поперхнулся и воззрился в лицо оратора с неподдельным ужасом: – Но… этого не может быть! – В том-то и дело, друг мой. Все ваши проблемы – от недостатка веры. Всё суетитесь, гоняетесь за собственной тенью, не осознавая того, что незримое всегда рядом. В моём лице, в большинстве случаев. Мне известно всё, что с вами произошло, и всё, что грядёт неумолимо. И я могу помочь… – Мне не нужна ничья помощь! В особенности таких, как ты! – покончив с любезностями и чеканя каждое слово, перебил Доктор. – Я могу даровать вам желанный покой. Вам. И ей, в частности, – не замечая возражений собеседника, продолжил Воланд. – Скажем, после событий на Кроп Торе я немного развернул свой угол зрения относительно вас обоих. Демоны тоже умеют любить… – Любить?! Да что ты знаешь об этом чувстве?! Ты… – А я сейчас говорил не о себе. Так что, не пришло ли время великого Доктора послушать о Господе нашем, Иисусе Христе? ____________ *Эпиграфом к главе выступает композиция Slipknot – Dead Memories, перевод авторский.