Я видел сон

В первую же неделю хоббит умудрился опрокинуть инструмент себе на ногу, оттяпав мизинец начисто. - Поделом наука, - хмыкнул начальник смены. Несмотря на рану, работать пришлось в полную силу. Перевязанная ступня кровоточила, плохо заживала, но монотонный однообразный труд делал свое дело - прессовал минуты в часы, а часы в дни. Бильбо поначалу возмущался, потом привык - никто его возмущения не слушал. Торин же, слегка остыв, не раз спускался к нему. Подданные понимали - без нужды король спускаться не станет, и никто не препятствовал. Какой там препятствовать, никто и слова не говорил, когда Торин молча подходил к хоббиту, брал его за руку и уводил в караульную. - Нет, - сказал Бильбо, когда веревочный пояс, затянутый тугим узлом, поддался Торину, - мы так не договаривались. - Ты до сих пор не понял, что мне до твоих договоров дела, как до луны? - Я понял, что тебе до порядочного, как до луны, - закрыл глаза хоббит, почувствовав, как брюки свалились к ногам. Торин довольно ухмыльнулся, расстегивая ширинку, кивком велел опуститься на колени. Бильбо был грязный, весь в угольной пыли, но до купален было далеко, а времени у Торина никогда не хватало. Стены караульной в двадцать шестом спуске дышали сыростью. Сотни, миллиарды капель, как россыпь бриллиантовой крошки. Бильбо послушно брал в рот, а Торин поглаживал его по уху покровительственно, не боялся замараться. Они встречались и в других отсеках, отнорках, там, где голубая глина мешалась с водой, превращаясь в жирную, светло-серую грязь. Ноги словно сами разъезжались в растоптанной жиже, Торин держал хоббита за волосы на затылке, тянул на свой член частыми рывками, а тот, дрожа и принимая его полностью в себя, упирался ладонями в стену, влажную и скользкую. Вдвоем свалились, не удержавшись на ногах, глина жадно и сочно чавкнула, плеснула на стены. Торин мгновенно оказался сверху, подминая Бильбо под себя, ощупывая его бедра, гладкие, чересчур гладкие в этой скользкой грязи. Капли глины стекали по его лицу, и если растереть пальцем, то оставляли светлые следы. - Тише... - шептал хоббит, - больно. Но Торин резко двигал бедрами, вталкиваясь глубоко и часто, глина хлюпала, причмокивала, засасывала пальцы, если упираться в нее. Пробралась, жидкая и обильная, в карман с монетами - тех, которыми Торин платил Бильбо за каждый раз, за каждую проглоченную порцию семени и за нее же, тонкой струйкой стекающую по бедру. Бильбо тихо стонал, чувствуя себя куда грязнее изнутри, чем снаружи. Оказалось, что это проще - платить за каждый раз. Хоббит копил. Не тратил, очевидно, рассчитывая на что-то. А Торин, окончательно разуверившись в идее приучить его к себе, был даже счастлив. Радовался, что не оставил его в спальне. До тех пор, пока не случилось наводнения в двадцать шестом спуске. Пласты мировой тверди разошлись, пропустив подземные воды. Торин тоже был там, в двадцать шестом, помогал в тот день наравне с остальными, спасал тех, кто остался взаперти с темной подземной водой. Было пережито немало неприятных минут, но жертв почти не было, не считая никому не известного хоббита из Шира. Торин не поверил, пока не увидел сам, надеялся, что это неправда, но сделанного не воротишь. Маленький хоббит утонул, захлебнулся насмерть, кожа на пальцах была сбита в кровь, да и без того Торин знал, что это - страшная смерть. И уже нигде не мог найти себе покоя. Совесть вцепилась в душу, как стервятник, давно поджидавший жертву и наконец дождавшийся. Торин терзался, не зная, чем себя утешить. Если б этот стервятник вцепился в него раньше, если бы знать... Торин похоронил его не под горой, чужеземцам там не место, а у реки близ Эребора, там, где перешептывались липы. Оставалось лишь приходить сюда в теплые дни, сидеть и думать о суете жизни и ее несправедливости. Внезапное решение пришло само собой. Будучи таким мерзавцем по отношению к хоббиту, Торин решил завести себе другого, но не относиться к нему так гадко и собственнически, а любить и заботиться. Он отправился в далекий-далекий Шир, где был организован большой праздник в честь подгорного короля, и Торин, в богатых одеждах, расхаживал туда-обратно, с интересом рассматривая безбородые забавные, милые и даже смазливые мордахи хоббичьей молодежи. Но ни один из них не мог заменить того хоббита, что был похоронен у реки под липами близ Эребора, и, заметив мрачного Торина на собственном празднике, один славный юнец подошел, притронулся к плечу и спросил, почему-то басом: - Государь? А потом вцепился жестко и тряхнул так, что Торин едва язык себе не прикусил, вытряхнувшись из чересчур жуткого сна. Начальник стражи уставился на Торина, а Торин - на него. - Фрар, около реки растут липы? - спросил он быстро, присев на кровати. - Какие липы? - не понял тот, посмотрел на Торина исподлобья, - отродясь не росло. Все хорошо? - Все просто замечательно, - кисло выдохнул Торин, - лучше и быть не может. Не спать нормально третьи сутки подряд - лучше некуда. Сны снились дурацкие, несвязные и вообще глупые, надо же, голубая глина! И прочий бред. Все от того, что без хоббита было не так уютно спать. Почувствуй, что называется, разницу. Когда не в меру подозрительный и заботливый Фрар ушел, Торин поднялся с кровати. Принялся мерить комнату шагами, пнул по пути стул и едва не споткнулся - под ногу подкатилась банка с мазью против рубцов. Торин ударил себя ладонью по лбу, уселся на кровать. Вертел банку в руках, почти не сознавая, что делает. Мазь эту изготавливали для женщин, но негласно к ней изредка прибегали и мужчины. Она здорово снимала боль в подживающих ранах и неплохо разглаживала имеющиеся рубцы, если было желание избавиться от них. Торин рыкнул тихо, едва не расколотил банку от злости. Была же прекрасная идея - взять хоббита, размять его косточки, гладенькую кожу, заодно смазав и поджившие, и свежие ранки. Но забыл, как назло, про треклятую банку, а ведь все могло быть иначе. Можно было спокойно спать с теплым хоббитом под боком, соблазнив его и уговорив по-хорошему. Можно было спокойно работать днем, не ожидая срочных донесений из спуска, не выставлять себя идиотом и не читать нытельные рапорты от начальников смены: "За какие наши провинности, государь Торин, вы повесили сию килу нам на шею?". Одним словом, можно было по-хорошему, а Торин сделал по-плохому. А все потому, что забыл про банку в тот вечер, и все пошло наперекосяк. Проклиная собственную забывчивость, Торин сунул проклятую банку в верхний ящик стола, пообещав себе внимательнее относиться к мелочам. *** Светильники перемигивались, свет дрожал, отражаясь от стен. Бильбо закусил губу, подумав о том, что не протянет здесь и часа. От неровного, танцующего света становилось дурно, хотелось моргать часто-часто, а еще лучше – и вовсе сесть, обнять себя за коленки и тихо раскачиваться из стороны в сторону. Вместе с толпой горластых и чем-то недовольных гномов, он спускался вниз на здоровенном деревянном подъемнике, стараясь не смотреть в пропасть. Подъемник скрипел и ныл, как старуха. - Светильники опять расшалились, - рявкнул один гном, щелкнув по стеклу. - Светильники-коптильники, - передразнил второй, - как для тридцать первого спуска, так пожалуйста, вам и новые фонари, вам и подъемник с перильцами, вам и выпить за вредность, и что угодно. - На кой хрен тебе перильца, дружок? - донеслось с другой стороны, - чай, и без них вниз не ссыпешься. После этих слов Бильбо послушно поглядел вниз и едва не свалился в обморок. Пусть даже их на подъемнике было битком, и Бильбо толком вздохнуть не мог, зажатый со всех сторон, но тонкая веревочка вместо перил выглядела весьма опасно. Гномы-рудокопы беззлобно переругивались, отмечая этим начало дня. Вопреки печальным ожиданиям Бильбо, это не были ни провинившиеся, ни преступники, ни пленные гномы. Обычная гомонящая толпа, рассуждающая о предстоящей рабочей неделе, о заработке, о том, что у Татра жена на сносях, а старый Ухрид из двенадцатого нашел вчера сушеную ящерицу в мешочке с солью. Рассуждали, к добру ящерица или не к добру, и можно ли теперь эту соль есть, и не лучше отправиться в Дейл и оборвать уши торговцу. На Бильбо и внимания никто не обращал, разве что начальник смены поглядывал в его сторону. Но когда, оказавшись внизу, все разошлись, разбирая заботливо уложенный инструмент, хоббит остался один на решетчатом поддоне, не зная, куда ему идти. - Как звать? - спросил начальник, подходя к нему ближе. Приосанился, разглядывая свысока. Тоже важный, хоть и не такой дорого одетый, как иные, наверху. - Бильбо. - Значит, тот самый, - гном сделал пометку у себя в записях, - ну, чего смотришь, бери инструмент. Уголь колоть - много ума не надо. - Этот? - Бильбо сглотнул, до последнего не веря в то, что ему и правда придется это делать. Подхватил какую-то стальную рогульку на палке, длиной с его руку, и тяжеленную в придачу. Попробовал замахнуться, интереса ради, и уронил себе на ногу, отшиб пальцы и взвыл от боли, запрыгав на одной ноге. - Ты цел? - взволновался начальник. - Ай-яй... - Бильбо напрыгался, отдышался и снова поднял инструмент, - да, кажется. - А ну отдай сюда кайло, - нахмурился тот, - а то неровен час, все пальцы себе оттяпаешь. - Куйло? - Бильбо с интересом поглядел на рогульку. - Сам ты куйло, - буркнул гном, - будешь вагонетки толкать, в нашем спуске все по старинке, нету прогресса. - Хорошо, - не стал спорить Бильбо. А начальник сунулся в каморку, выволок оттуда заношенную грязнючую робу и растоптанные сапоги. - Переодевайся, а свою одежонку мне оставь. Выдам после смены. - Обязательно? - Обязательно! - рявкнул гном, - шустрей давай, работа идет, а ты, копуша, тормозишь добычу. Весь Эребор из-за тебя в убытке. - Прям вот весь, - буркнул Бильбо, и, отвернувшись от сердитого гнома, разделся до подштанников, полез в захмызданную, серо-бурую от пыли робу. - И за что меня узбад не любит, - вздохнул начальник печально, поглядывая на гладкие, округлые плечи, на торчащие лопатки. – Прислал работничка, а за что мне это, великий Махал? - Узбад никого не любит, - вставил Бильбо свои три гроша очень ценного мнения, кое-как оделся и замер, с сомнением уставившись на сапоги. - Чего смотришь, обувайся. - Не ношу я это. - А ну как старый Ухрид тебя по ноге заместо породы огреет? Или вагонеткой себе ногу переедешь? - начальник подскочил к нему, подтягивая лямки, подвязывая веревочками и подгоняя робу по размеру, - что ж ты капризный какой, одни проблемы от тебя! Бильбо смолчал на этот раз, обулся без особой радости, потоптался в сапожищах, чувствуя себя сущим чучелом. - Ну, что смотришь, как сыч? – сказал начальник, кивнул на ясно освещенный провал в стене, - вперед и с песней. Гномьих песен Бильбо не знал, да и пели они их на своем языке. Разговоров лишних не было, все были заняты делом, а Бильбо стоял у стены, мялся, растаптывая и без того ношеные сапоги, не зная, куда податься и что ему делать. Чувствовал себя неловко, потому как с одной стороны и делать ничего не хотел, с другой - совестно было стоять вот так, у всех на виду, пока остальные вкалывали. - Бери вагонетку и тащи к выходу, - сказал начальник, кивнув на одну, доверху груженую кусками угля. Бильбо с сомнением обошел вагонетку в полтора раза больше него самого и, стиснув зубы, попытался толкнуть ее назад по штреку. Засопел, навалившись плечом, но та и с места не сдвинулась. - Махал меня проклял, - вновь начал причитать начальник, - не иначе, как. Что, не можешь? - Не выходит, - развел руками Бильбо. Какой-то гном прошел мимо него, оттер плечом и покатил вагонетку к выходу. Бильбо отошел к самой стене, чтоб никому не мешать, печально оглядывая все вокруг. - Грузи тогда уголь в вагонетки, - махнул рукой начальник, - только смотри, не попади под удар. Деваться было некуда, пришлось грузить, натянув высокие, до локтя, рукавицы. Бильбо вместе с несколькими другими гномами подхватывал лопатой куски угля, наполняя вагонетки доверху, старался не тормозить и не отставать. Угольная пыль стояла в воздухе, дышать ею было сложно, и Бильбо старался делать это через раз, отчего кружилась голова – кислорода в штреке было маловато. Неуклюжие, тяжелые сапоги натирали ноги повыше лодыжки, и чем дальше, тем сильнее натирали, от работы лопатой болела поясница, Бильбо толкали со всех сторон, не нарочно – просто привыкли так работать, четко, без лишних эмоций и расшаркиваний за случайный пинок. Через час Бильбо всей душой, всем своим существом осознал, что он не может так больше. Осторожно смывшись, он прокрался назад по штреку, и, устроившись за одной из балок, укреплявших свод, он вытянул усталые ноги, отвернулся лицом к стене и крепко уснул. Проснулся он в полной тишине. Не было слышно ни слаженного звона металла, ни гудения горы, ни ворчания гномов – ничего. Только безумная толща камня над головой, которая в любой момент могла осесть и превратить хоббита в кровавый блин. Бильбо прижал ладони к ушам и тихо застонал. Поднявшись на ноги, он поплелся к выходу из забоя, озираясь и громко шаркая сапогами. Испугался – а вдруг что-то случилось, вдруг обвал или прорыв воды, и всех подняли на подъемнике, а его не нашли и забыли? Сердце зашлось от страха, но через полсотни шагов Бильбо услышал гномьи голоса – спокойные да размеренные, и страх отступил. Бильбо никогда еще не думал, что обрадуется гномам, поспешил к ним, забыв про стертые ноги. Отработав смену, гномы ужинали – еду им спустили сверху, уже остывшую в пути, но все еще аппетитно пахнущую. Бильбо, учуяв запах вареной картошки, мгновенно подобрался ближе, потыкался туда-сюда, пока его не заметил начальник смены. - Ага! – обрадовался тот, засиял весь, - вон ты где! - Да, - сглотнул Бильбо, ожидая расправы, но гном ничего не сделал, только хлопнул по плечу и усадил на свободную лавку. Впихнул ему в руки миску с горячей, рассыпчатой картошкой и куриной ногой. - А я уж забеспокоился здорово, - сказал начальник смены, - хотел розыск объявить. - Я уснул, - Бильбо не стал врать и изворачиваться, раз уж его не стали лупить плетью и заковывать в цепи, - простите. Еды я, похоже, не заслужил. - Не заслужил, - согласился тот, потер бороду задумчиво, - останешься на вторую смену. - А сколько часов смена? – поинтересовался Бильбо, осторожно вгрызаясь в куриную ногу, еще теплую, соленую и сочную. - Двенадцать. Отработаешь вторую смену, потом сразу нашу, первую, чтоб нагнать - и на отдых. - Двенадцать да плюс двенадцать, а потом отдых…? – переспросил Бильбо. Зубы завязли в курице, и хоббит едва не свалился с лавки. *** Конечно, Бильбо не мог отработать ни сутки, ни день, ни полдня – спал в укромном уголке после каждых трех часов работы, но начальник смены не будил зазря, не требовал встать и работать обратно. Только старательно записывал рапорт, почему да как смена страдает из-за одного невысоклика. Государь Торин ничего не ответил на первый рапорт, не ответил ни на второй, ни на третий, но через несколько дней явился в спуск самолично. По штреку, как по фитилю, полетел огонек слуха, ну, не каждый же день узбад приходит проследить за добычей, и все принялись работать усерднее и старательнее, чтоб Торин мог гордиться двадцать шестым спуском. А начальник смены, вытянув хоббита за рукав, кивнул в направлении выхода из штрека: - Иди. С тобой поговорить желают. Бильбо, с дурным, черным предчувствием на сердце пошел на выход, один пошел, поскольку начальнику не следовало оставлять смену. Хоть и любопытно было, а пришлось остаться на месте. Торин, аккуратно причесанный, в лазурно-синем кафтане, ждал, сложив руки за спиной. С интересом оглядел хоббита с головы до ног. Бильбо, серо-буро-черный от пыли, глянул на него в ответ, подтянул болтающийся шнурок, шмыгнул носом и вытер лицо рукавом. Изначально Торин не планировал забирать хоббита из забоя. Судя по рапортам, Бильбо тут не работал, а прохлаждался. Кроме того, Торин просто проверить пришел, успокоить себя и совесть. И в глубине души он ожидал, что хоббит кинется ему навстречу, обнимет, умоляя забрать его и, возможно, даже поцелует авансом. А Торин еще очень подумает, прежде чем соглашаться. Но хоббит стоял молча, дергал себя за шнурок. Нос и щеки его поблескивал от жирной, как сажа, пыли, уголки губ едва заметно подрагивали.