Ab igne ignem (От огня огонь)

Мы вольные звери, Мы стая волков. Мы в бога не верим, Но верим в Богов. Они – наши Предки, Их Солнечный Свет Теперь уже редко Нам дарит рассвет. Мы белыми были, Как девственный снег, Глаза голубые, Изящный разбег, Не думая долго, По зову Богов Мы брали за холку Заклятых врагов. В порыве едином Под клич боевой Врезались мы клином Во вражеский строй. Бок к боку сражались, Теряя друзей, Всегда добивались Мы цели своей. А в мирные годы Омыв с себя кровь, По зову Природы Бросались в Любовь, Свой Род продолжали Во славу Богов, Волчицы рожали Нам славных щенков. Но будто разбилось Вселенной стекло, В наш мир просочилось Коварное Зло – Повеяло псиной И серой на нас И блеск погасило Лазоревых глаз. Мы серыми стали И мир поседел, Покрыт цветом стали Небесный Предел. Всё грязью покрылось От пёсьих плевков И тьма ополчилась На Светлых Богов. Мир дурью охвачен, Итог же таков: Повадки собачьи У наших щенков, Любовь не творится Лазоревым днём, Ночами волчица Блудит с кобелём. Но мы – не дворняжки Чужому творцу, Собачьи упряжки Волкам не к лицу. Мы ждём только знака От наших Богов И – снова в атаку Пойдём на врагов. Умоемся кровью Своей и чужой, Разрежет безмолвье Победный наш вой. Вновь в небе свинцовом Забрезжит Рассвет, Окрасив нас снова В Божественный цвет. (автор неизвестен) Последний раз я был в этом доме четырнадцать лет назад. В день перед свадьбой солнц и после победы над Ротадором. С тех пор мы с бароном встречались в нашем с Зоргеном особняке, в ставке командования, во дворце владыки, где фон Штрассе проводил значительно больше времени, чем сам Мельсбах. Я нашел в этом подтверждение опасениям, возникшим после прочитанного письма, возможно, Хайнрих болен, раз пригласил меня к себе домой. Говорят, его давно не видели в обществе. В доме все осталось так, как и было в прошлый раз. Полумрак, тяжелые шелковые портьеры, запах дорогих свечей и немного лекарств. Я опасался худшего. - Дорогой Эрих, садитесь к огню, погода нынче не балует, - барон встал, распахнул руки в приветствии и похлопал меня по плечу, как, бывало, Рудольф Хазе. Выглядел он постаревшим и осунувшимся от бессонницы, но бодрым и здоровым. Тогда что же, интересно, происходит? - Вы, верно, гадаете, чем вызвана такая секретность и ради чего вы проделали путь в тысячу миль? - Ваше письмо встревожило меня, барон, - признался я. - Настолько, что я бросил армию и приехал так быстро, как только мог. - Новостей накопилось предостаточно, вы давно не были в столице, - посетовал фон Штрассе, с непонятными намерениями оттягивая серьезный разговор. - Мараонцы то и дело атакуют. Я и сейчас вырвался лишь на один день, и хотел бы успеть повидать до отъезда своих детей. - Ваша дочь стала настоящей красавицей. Будете стотрав? - Нет, благодарю. Так что он натворил? Хайнрих отвел взгляд, помолчал, пожевал тонкие губы. - У меня есть подозрения, что Кестнер… поймите правильно, это лишь подозрения. Я не хочу голословно обвинять, в последние годы Зорген вел себя безупречно... Я бы не согласился насчет этого «безупречно», по крайней мере, наши с ним отношения оставляли желать лучшего. В последнюю нашу встречу мы рассорились, Зорген орал, что я не понимаю его, что именно я не даю нашей связи установиться. Подозреваю, обвиняю, ревную. Что я так и не стал тем, кем должен был стать по его мнению – настоящей парой. Кое-как угомонив его, я уехал, воспользовавшись неспокойствием на границе, и был даже рад, что именно этот момент Мараон выбрал для возобновления войны. Мне было легче вдали от него. Так я мог сохранять иллюзию необходимости нашей разлуки, будто внешние силы не давали нам быть вместе, а вовсе не неразрешимые разногласия. - Я понял вас, герр Хайнрих. В чем вы подозреваете Зоргена? - Он готовит переворот. Эта весть оказалась неожиданной. При всей непредсказуемости Зоргена, я не видел в этом никакого смысла. - Не может быть! - Все указывает на то, что с попустительства маршала началось преследование несогласных членов высшего совета. Старейшины с некоторых пор перенесли свои дебаты из храма Матери в часовню Хайо и Рихарда. После смерти Ульриха они боятся входить в храм, где верховодит жрица Дрейд. - Почему вы думаете, что Зорген в этом замешан? - Я же говорил, никаких доказательств причастности Кестнера ко всем этим безобразиям нет. Не считая того, что он слишком часто наносит визиты Регине. Некоторые мои друзья получали предупреждения от жриц, а одного противника подмены светской власти церковной едва не переехал экипаж прямо напротив его дома. Хайнрих посмотрел мне в глаза и понизил голос: - С некоторых пор я начал бояться за свою жизнь, поэтому завтра утром покидаю Альдеринк и уезжаю в свое поместье. Я ждал вас, чтобы предупредить. - Погодите, - вскочил я, - вы уезжаете? Бросаете Дархайм, своего владыку? - Именно, - спокойно подтвердил барон, - хоть я и стар, но мне хочется пожить на этом свете. - А что же Ройе Мельсбах? Почему он не прекратит это безобразие и не остановит жриц? Хайнрих вздохнул, покачав головой. Он смотрел на меня как на юнца, до сих пор не понимающего простые вещи. Под его укоризненным взглядом я снова опустился в кресло. - Давайте будем откровенны, Эрих, - тяжело проронил он, - когда выбирали вождя, Мельсбах стал им лишь потому, что больше некого было выбирать. Я сознательно отрешился от всей этой суеты, а у совета хватило ума выбрать кандидата, который хотя бы не испортит и без того кошмарную ситуацию. Вы и сами понимаете, Мельсбах не тянет на вождя. Ройе прекрасный человек, честный, порядочный и щедрый, вполне приличный полководец, но не вождь. Я кивнул, вынужденно соглашаясь. До глубины души я уважал и любил нашего владыку, как любой волк любит и уважает вожака своего рода. Но в чем-то фон Штрассе был прав. - Пока вас не было, Эрих, Зорген подмял под себя Мельсбаха и большую часть совета. Его дьявольское обаяние вкупе с непресказуемостью и порой откровенной жестокостью привели к тому, что мало кто теперь осмелится идти ему наперекор. Даже я. - Зорген никогда не тронет вас! – вскинулся я. О нашей дружбе с Хайнрихом Кестнер хорошо знал и если он не хотел сделаться моим врагом… Дьявол, я поймал себя на мысли, что уже ни в чем не уверен. - Я предпочту не рисковать и уйти с его пути. Одновременно сражаться с маршалом и Региной – увольте. Я запустил пальцы в короткие волосы на висках, сжал голову, это всегда помогало собраться с мыслями. - Не понимаю. Какой в этом смысл? Почему Зорген боится жриц? - Не думаю, что Зорген Кестнер боится хоть кого-то, - мрачно усмехнулся фон Штрассе, - помните, мы говорили о заклятии и расплате за него? Я уверен, заклятие маршалу дала Регина Дрейд, и, возможно, в качестве оплаты потребовала лояльность. - Он не настолько безумен, - покачал я головой из чистого упрямства. Зорген так и не признался, откуда и как раздобыл перевернувшее ход войны заклинание. Каждый раз, когда я заговаривал с ним об этом, он мастерски менял тему, не желая лгать, но и не собираясь посвящать меня в свои тайны. А читать его мысли я так и не научился. Возможно, он был прав – я недостоин быть его парой, потому что неспособен чувствовать и понимать своего волка так же, как он меня. - Я с ним поговорю, - пообещал барону, глядевшему на меня с ожиданием и… да, немного с сочувствием. - Хорошо. Напишите мне, если что-нибудь прояснится. - Думаю, скоро все станет понятно. Спасибо за откровенность, герр Хайнрих. - Берегите себя, Эрих. Небо над Альдеринком хмурилось, дул пронизывающий ветер, бросая в лицо морось дождя. Я думал о том, что нужно будет распорядиться выдать солдатам теплую одежду. Это не лето, а черт знает что такое. Еще я думал, не послать ли весточку Эрвину, вдруг он в столице и у него найдется что-нибудь для меня. Мы постоянно поддерживали связь, но живой разговор плодотворнее сухих письменных донесений. Я думал о том, что скоро первый бал Анники и представление в гвардию Айке. Надо узнать точную дату, чтобы приехать на эти важные в жизни моих детей события. Я старался думать о чем угодно, только не о Зоргене. Не время строить предположения, прежде нужно поговорить с ним, дать объясниться. Зорген сроду не был дураком или ведомым, если он что-то делает, значит, в этом есть смысл. И я знал, что он не слишком доверял Регине Дрейд – верховной жрице храма Матери. Первым делом я отправился его искать в маршальский дворец, адъютант вытянулся предо мной в струнку и сообщил, что его милость в храме, уточнив, что он ушел туда пару часов назад пешком и без охраны. Естественно, велел не беспокоить. Да и кто бы полез, в последнее время Зорген был горяч и спускал пар на бестолковых офицерах и даже иногда на военном совете. Мне следовало бы дождаться его в приемной или отправиться домой и поговорить там, но времени оставалось в обрез, а мне хотелось повидать Айке и Аннику, сбросив с души груз сомнений. Я миновал оживленную площадь, взбежал по серым ступенькам и бросил взгляд на извечных волков, сторожащих храм. В их оскалах мне почудилось что-то недоброе. Впрочем, усталость и дождь заставляли видеть во всем только дурное, даже в ни в чем не повинных скульптурах предков Зоргена. Молодая жрица встретила меня у входа и, кротко опустив лицо, поинтересовалась целью визита. На мое: «к маршалу, срочно» махнула рукой, предлагая следовать за ней, и повела в дальние помещения храма, где располагался церемониальный зал и апартаменты верховной жрицы. - Сюда. Я шагнул в полумрак, освещенный стоящими на полу свечами, и увидел Зоргена и Регину, которые увлеченно целовались. Жрица Дрейд прижимала к себе маршала, одной рукой властно обхватив за затылок, другой шарила под мундиром. От Зоргена несло одержимостью, я слышал, как колотится его сердце, как дыхание перехватывает, чувствовал что-то такое – на грани боли… Или это была моя боль? Когда руки Регины разжались, я покашливанием привлек к себе их внимание. Зорген неуверенно отстранился от жрицы, одернул мундир, принялся торопливо заправлять рубашку в брюки. Он был бледен, как смерть. - Жду тебя в маршальском дворце, - отчеканил я, не в силах больше смотреть на все это. - Буду через четверть часа, - глухо отозвался Зорген. Надо ли говорить, что творилось у меня в душе эти несчастные пятнадцать минут. Я даже не пытался сесть, ходил по кабинету туда-обратно, заложив за спину трясущиеся руки. В груди болело. За окном на город наползала чернота – в непогоду сумерки начинались рано. Хлопнула дверь, что-то негромко проговорил адъютант, шаги Кестнера загремели на лестнице. Он вошел, глядя исподлобья, обошел меня, не пытаясь поцеловать, весь какой-то скованный и даже слегка заторможенный. Сел за стол, вытащил бутылку и стакан, снова бросил косой взгляд, но на этот раз я не собирался отбирать у него выпивку. - Зачем ты приехал? - Ты так рад меня видеть, - ехидно произнес я, остановившись напротив его стола. - Рад, - опустив голову, ответил Зорген, - правда, рад. Хоть ты и не вовремя. - Ты снова полюбил женщин? Зорген вздрогнул, вскинулся и сверкнул алым глазом: - Я любил и люблю только тебя! - Значит, мне померещилось? – уточнил я, не удержавшись от издевательского тона. - Тебе померещилось. - А что еще мне померещилось? Убийства? Угрозы военному совету? - Ты ничего не знаешь, - обвиняющее произнес Зорген. - А ты ничего не хочешь мне рассказать? У него дернулись губы. На миг мне показалось, что сейчас пелена спадет, предо мной окажется тот самый человек, тот самый волк, которого я люблю. Снежно-белый, гордый, не запятнавший себя грязью лжи и подковерных интриг. Но Зорген закусил щеку изнутри, поморщился, как от боли, и сказал: - Пока не время. Доверься мне и уезжай, все будет хорошо. Я люблю тебя. Уезжай. - Это все? – сощурился я. Прежде Зорген объяснял мне хоть что-то в ответ на обвинения, боялся потерять доверие, теперь, видно, перестал бояться. Или перестал мной дорожить. - Это все. Когда ты уедешь? Я дам тебе охрану. - Чтобы гарантированно выставить из Альдеринка? – усмехнулся я. – Не волнуйтесь, ваша милость, я не стану мозолить глаза вам и вашей возлюбленной. Зорген опустил лицо в ладони и так и сидел, пока я не вышел. Ветка стукнула в стекло. Анника мысленно обругала суетливую птицу, из-за которой на секунду подумала… нет, это не птица. Ну точно же! Девушка вскочила, подобрала длинную кружевную сорочку, выпрыгнула из постели на мягкий ковер и подбежала к окну. - О нет-нет-нет! Волчьи Боги, осторожнее! Она распахнула створку окна, протянула руку брату, который повис на толстой ветке яблони и тщетно пытался вскарабкаться на скользкий карниз. - Айке, - прошипела она, - держись! - Да тише ты, он в коридоре и в любой момент может войти, - шепотом одернул ее брат, - дай руку, я уцеплюсь за тебя и прыгну. - Хорошо, давай попробуем. Ноги замерзли от сквозняка, занавеска раздувалась пузырем, теплая, шершавая от налипших частичек коры рука Айке крепко сжала запястье сестры. Он оттолкнулся, Анника дернула за руку, и оба покатились по ковру, сцепившись в объятиях. - Получилось! – изобразил победный жест Айке. Анника перекатила его на спину и, усевшись сверху, расцеловала в обе щеки. Потом вскочила на ноги, протянула руки, побуждая подняться. - Ты замерз, пошли в кровать, я тебя согрею. Айке глупо хихикнул, скинул одежду и юркнул в нагретую Анникой постель. Она уже успела выскользнуть из сорочки и обернуться волчицей. Этот облик ей нравился больше. Густая, мягкая шерсть, Айке любил зарывать в нее холодный мокрый нос и жарко дышать в шею. Он тоже поспешил перекинуться, потоптался, устраиваясь, позволяя сестре свернуться рядом с ним, накрыл ее лапы своим длинным черным хвостом. Они лежали рядом и тихо дышали, ощущая неизменный покой и уют. Если бы все могло оставаться так, с грустью думала Анника, почему придумали какие-то правила? Старый дурак Леске внушил отцам, что они с Айке уже слишком взрослые, чтобы спать в одной постели и играть в одни игры. Теперь Зорген заговаривает о гвардии для ее брата, а ей самой предстоит бал, на котором, возможно, для нее подберут пару. Если только еще не подобрали. Хорошо, что папа не согласен и все еще отстаивает для нее право самой решить, за кого выходить замуж. Анника не хотела замуж. Она вообще не хотела, чтобы что-то в ее жизни менялось. Ей было хорошо с Айке, она мечтала засыпать и просыпаться рядом с ним. Только так, как одно целое, как они лежали в утробе отца. Без брата она чувствовала себя одинокой и незащищенной. Глупые взрослые сердились, запирали их спальни и даже пару раз секли Айке розгами, а ее, Аннику, запирали в чулан. Но все равно каждое утро они просыпались в одной постели. Мирно лежавший Айке вдруг поднял голову и повел ухом. Анника тоже прислушалась. В доме раздавался какой-то шум. Это отец приехал так рано? Нет, голос принадлежал Эриху. Айке фыркнул, завозился, но Анника положила лапу ему на холку и придавила к подушке. Папочка был в очень дурном расположении духа. От его душевной боли на глаза навернулись бы слезы, будь она сейчас человеком. Не лучшее время демонстрировать щенячью любовь. Дверь приоткрылась, впуская узкий луч света. - Ну вот, опять вместе, - проворчал Леске, поднимая свечу повыше. Но привычного раздражения в его голосе не было. - И пусть, - тихо ответил Эрих, - пусть они будут вместе. - Вы не останетесь, герр Раске? – с беспокойством спросил Леске. - К сожалению, мне пора. Передайте им, что я их очень люблю. Луч пропал, стихли шаги, а потом внизу хлопнула входная дверь, и быстроногий конь с топотом увез папочку на войну. - Отец опять его расстроил, - сказал обернувшийся человеком Айке. Густые черные брови сошлись на переносице. - Мне кажется, даже больше, чем обычно, - ответила Анника. – Я его ненавижу. - Не говори так! – оборвал ее брат. – Он наш отец, он дал нам жизнь. - А теперь ее рушит. Давай попросимся обратно в Танхау. - Нет, у меня скоро представление в гвардию. - Если нас разлучат, я умру, - клятвенно пообещала Анника. Айке вздрогнул, обнял ее и поцеловал в щеку. - Ты никогда не умрешь. - Значит, ты всегда будешь со мной? А если полюбишь кого-то? - Я никого не полюблю. А ты? - И я. И я никого. Михаэль скинул мокрый плащ, аккуратно отряхнул его и, повесив на гвоздь, вошел в дом. Тут как всегда было тепло, даже немного жарко – но после долгой дороги под пронизывающим дождем, то, что надо. Пахло травами, в чистом воздухе разливалась легкая полынная горчинка. - Михаэль, ты вернулся? Жена вытерла насухо руки вышитым полотенцем и обняла его, невесомо касаясь губами щеки. - Садись поесть, у меня уже все готово. - Где Хельмут? - Где-то бегает с мальчишками, сейчас позову его ужинать. - Погоди. Он обвил руками по-девичьи тонкую талию Кианы, провел ладонью по теплым шелковым волосам, каждый раз он удивлялся, в какую необыкновенную рыжую волчицу она обращается. Много лет жена была его лучшим другом, помощником, настоящей опорой, терпеливо сносила тяготы полной опасностей и лишений жизни. - Как у нас жарко, - облизнув горящие губы, сказал Михаэль. Стер большим пальцем капельки пота с ее лба. - Это все Хель, - рассмеялась она, в уголках смешливых глаз залегли мелкие морщинки, - он нарубил столько дров, что их некуда девать. А когда закончились наши, пошел помогать соседям. - У него начался гон? - Наш мальчик знает, что делать, он не сорвется, - уверенно кивнула Киана. - Жаль, что меня не было рядом, - вздохнул Михаэль. Он обещал себе, что будет с Хелем во всех сложных ситуациях. Хельмут рос замечательным парнем, добрым, рассудительным и справедливым, но все равно оставался волчонком с мертвой стаей, а во время первого гона зверь рвется из молодого оборотня со страшной силой. Михаэль боялся, что Хельмут не сможет сдержаться и натворит что-нибудь непоправимое. - Кто-то же должен зарабатывать деньги, - ответила Киана негромко. – Мы сильно задолжали мяснику, я стараюсь кормить мальчика только хорошим мясом, а оно стоит дорого. Михаэль отпустил жену и отвернулся к окошку, за которым стремительно темнело. Он привез меньше серебра, чем рассчитывал, и теперь ему снова придется искать подработку вместо того, чтобы провести время с семьей. - Что случилось? Ты помрачнел, - мгновенно почувствовала его настроение Киана, - это из-за денег? - Да, - Михаэль порылся в кармане, стыдливо вынул тощий, потертый кошель и протянул жене, - проклятый Адольф обвинил охрану в краже зерна, которое его же племянник вынес со склада. Сколько мы ни спорили, из нашего жалования вычли за это зерно. Придется завтра идти к герру Кольбе, оружейнику, может, согласится взять меня вторым подмастерьем. Рука Кианы легла на его ладонь, с силой сжимающую подоконник. Ласково погладила, но тон жены был строгим: - Михаэль, помнишь, о чем мы говорили? Хельмут подрос, ему не место в этом захолустье, пора устраивать карьеру мальчика. Он сам рассказал Киане про Эриха Раске. Однажды вот в такой же неудачный вечер, когда в трубе завывал ветер, дождь полоскал вишни в саду, а Михаэль с горя напился в кабаке. Он вспоминал, заново проживая первую встречу с печальным, бесконечно одиноким старшим коммандером, возглавлявшим форт, куда отправили служить юного Ротбауэра. Их начавшуюся дружбу, если так можно назвать те странные отношения, которые связывали Михаэля и его начальника. Приезд в Рац Кестнера, с которого все пошло наперекосяк. Начало войны и то чувство безысходности, которое охватило его, когда Михаэль понял, что его кумир нашел свою пару. Киана слушала молча, не утешала, не осуждала, но оттого, что она была рядом, на сердце теплело. Она так и осталась нетронутой будущей жрицей, Михаэль не посмел посягнуть на чистоту Кианы. Если бы он любил ее, как свою волчицу, то, возможно, не смог бы сдержаться, а так… Киана могла быть спокойна. Но, главное, она поддержала его намерение просить помощи у Эриха, который был как-никак вице-маршалом Дархайма. - Михаэль, забудь о своих чувствах. Мы должны думать о Хеле. Он слишком заметен здесь, его необычный окрас бросается в глаза, мне даже пришлось запретить ему оборачиваться. И он… из благородных, я же вижу. - Как раз это меня и тревожит. Вдруг его узнают? – возразил Михаэль, как десяток раз до этого. - Ну кто его узнает? Его бросили, принесли в жертву, для своих родителей он мертв. Неужели ты хочешь, чтобы наш прекрасный мальчик пошел работать на мельницу или в помощники к кузнецу? - Что в этом плохого? – упирался Михаэль из чистого упрямства. Хельмут, смелый, порывистый, полный огня, не выживет тут. Но его стая, эти чертовы мертвые волки, которые неразлучно были при нем – незримыми тенями, хитрыми и пронырливыми тварями, чьи морды украдкой высовывались из-за печки и из-под лавок и тут же прятались, стоило Михаэлю посмотреть на них прямо. Киана как-то умела ладить с ними, а он старался просто не обращать внимания. И понимал, что вечно так продолжаться не может. - Ох, Михаэль, твоя похлебка остыла, - всплеснула руками Киана, - садись, ешь скорее, а я поищу Хеля. И знаешь что, думаю, мы должны рассказать ему про герра Раске и позволить самому решить, какой судьбы он желает. Она набросила на плечи плащ-дождевик и вышла из дома в сумерки. Хельмут не заметил, как пробежало время. Он ушел из дома после обеда, намереваясь пробежаться по острову, прогулять стаю и отвести душу. С тех пор как мама запретила ему обращаться в волка, стало намного труднее держать себя в руках. Он чувствовал, что сам не свой, что кровь будто кипит в жилах, а перед глазами мелькает череда образов, и все время хочется куда-то бежать, рваться вперед из всех жил, мчаться, пока от усталости не подогнутся ноги. Ночью становилось еще хуже, ему снились странные, до одержимости реальные сны, в которых он сжимал в объятьях обнаженное тело нестерпимо прекрасной девушки, и он просыпался на жарких, мокрых от пота простынях с болезненным томлением между ног. Киана заваривала ему какие-то травки, но они помогали слабо. Поэтому Хельмута тянуло на остров. Сюда не забредал никто чужой, хотя со стороны Верцига через брод был перекинут добротный низкий мостик. Селяне боялись разрушенного храма, болтали, что здесь бродят духи умерших жриц. На острове Хель мог, наконец, сбросить человеческую личину и бегать волком до потери сил. Потом он подползал к дереву, терся о гладкий, лишенный коры ствол, обнимал лапами и получал успокоение. Дерево странным образом излечивало все его горести и страхи. И даже мысли о беловолосой и белокожей девочке с глазами цвета фиалок. Хельмут ткнул в бок разлегшемуся в мокрой траве волку, теням сырость не страшна, а он сам вымок и ужасно вонял псиной, и между пальцами лап забилась влажная плотная земля. Пора было возвращаться домой. Сегодня должен вернуться с заработков отец, и мама, конечно же, приготовит что-нибудь вкусненькое. Хельмут все время хотел есть, он понимал, что растущий организм требует пищи, но ужасно стыдился своего аппетита, когда мама подкладывала ему кусочки побольше и посочнее. Отец убивался на работе, а они все равно были в долгу и у мясника, и у булочницы. Хельмут пытался помогать, брался то за то, то за это, но он оказался бесталанным, все валилось у него из рук, никакое дело не пришлось по душе, и толку от него оказалось мало. Что ему действительно нравилось, так это оружие. Старый, расшатанный меч отца, которым тот владел, как Волчий Бог, кинжал в руках мамы, она тоже умела его держать как надо, хоть и тщательно скрывала это. Хельмут вырезал себе меч из деревяшки и неустанно тренировался на заднем дворе, а по праздникам никогда не пропускал ярмарки, где проводились поединки мечников и соревнования стрелков. - Хель! Чуткое ухо уловило голос матери. Хельмут спружинил всеми четырьмя лапами и помчался сквозь рощу прямиком к мостику. Он знал эти места, как собственный дом. В середине рощи раньше была поляна. Теперь она заросла кустами рябины и волчьей ягоды, а на проплешине в середине, где еще торчал остов храма, все заросло горькой, как отрава, полынью. В месте, на котором когда-то стояла часовня, отец много лет назад посадил чуднОе дерево. Оно вымахало огромным, толстым и высоким, и почти доставало макушкой до самых высоких берез. Его ветви величественно раскинулись над поляной, густо покрытые широкими темно-зелеными листьями, а ствол, лишенный коры, в солнечный день отливал бронзой. Хельмут бежал прямо к нему, когда чужой, опасный запах ударил в ноздри, заставил резко затормозить, пригнуться к земле, спрятаться в кустах. В роще был кто-то очень плохой. Их было много, от них пахло... Хельмут не знал, чем от них так отвратительно несет, ведь это были волчицы, самки, к которым его в последнее время тянуло неимоверно. Но эти казались гадкими, как жабы. Мерзлыми, скользкими, серыми, будто плесень. Шерсть на загривке встопорщилась, дернулась, обнажая клыки, верхняя губа. Хель с трудом сдержал рык, раздумывая, что ему делать. Он мог особыми, секретными тропами обойти зло и вернуться домой, но какого дьявола, если это его роща, это его чудесное дерево, дерево, посаженное руками отца и обласканное ладонями матери. Пропустить сюда чужих – все равно что позволить врагу войти в свой дом. Нужно напугать волчиц и заставить убраться отсюда. Хельмут обернулся, убеждаясь, что его стая следует за ним. Они все время шли за ним. Не все, конечно, – волки в стае были разные, иные убегали куда-то по своим делам, иные не любили бегать и большую часть времени сладко дремали в тихих кустах. Но сейчас они, как один, были настороже. Хельмут уже собирался отдать приказ окружать волчиц, когда услыхал голос матери. Короткий разговор он не расслышал, хотя даже приподнялся, навостряя уши, а потом его будто оглушило криком, а запах крови достиг ноздрей. Хель взвыл, рванулся, натянутый, как струна, делая такие длинные прыжки, что лапы, казалось, вовсе не касались земли, а щеки, обнажая зубы, подтянулись едва не до ушей. Что-то мутно-белое мелькнуло перед ним за миг до того, как его собственные клыки вырвали кому-то мягкую, жалко хрустнувшую глотку. - Мама! – взвыл он снова, развернулся, топчась на месте, выискивая следующую волчицу. Тени резали на куски пришлых. Все еще колотящая злость заставила Хельмута склониться над уже мертвым телом женщины в белом платье и впиться ей в щеку, рвануть теплую податливую плоть. - Хель, не надо, - услыхал он родной голос, который, как в детстве, приказывал «бросить бяку». Он заскулил, пополз к матери. Та лежала, неестественно изогнутая, привалившись локтем к дереву, и тяжело дышала. На бледном, сереющем от боли лице, выступила обильная испарина. - Пожалуйста, милый, успокойся, пожалуйста… Он лизнул ее холодную руку. Сжался, трансформируясь, и простонал: - Мама! – подполз к ней еще ближе. Стая сгрудилась вокруг них. Испуганные волки жались друг к другу и к своему вожаку, Хель трясся от ужаса, не зная, что ему сделать. Можно ли притронуться к ней или он только навредит маме. От страха он завыл, забыв, что уже стал человеком. Его било ознобом от холода, хотелось закрыть глаза и уснуть, чтобы потом проснуться и понять, что все это было лишь сном. Теплые, шершавые ладони легли на замерзшие плечи, нос почуял запах, и Хельмут прикрыл глаза от нахлынувшего облегчения. Отец принес с собой уверенность. Он наклонился над матерью, которая совсем плохо выглядела и, кажется, почти не дышала. Осторожно поднял на руки и сказал: - Следуй за мной. Хель склонил голову и послушно пошел за отцом, оставив на поляне свою мертвую стаю.