Вместе

Ты понимаешь, что не можешь, просто не имеешь права позволить себе разрушить его счастье, но отказаться от него – это выше твоих сил и возможностей.

Франсеск смотрел на фото, на котором переполненный счастьем Давид обнимал маленькую дочурку, и чувствовал себя мерзким грабителем, ворвавшимся в чужую жизнь, который спешит, боится не забрать своё и поэтому отнимает у законных обладателей нечто сокровенное, нечто такое, чего он сам не заслужил, да и вряд ли когда-то сможет заслужить. Фотография выпала из бумажника Вильи еще позавчера, когда тот в очередной раз уходил из этой их камерной жизни вместе с Франсеском в ту, иную, свою, где он – это любящий отец и верный муж. Которая из жизней была настоящей – он и сам бы не смог ответить. Этот яркий человек вошел в привычное окружение Фабрегаса несколько лет назад и прочно в нем обосновался. Шумный, эмоциональный Вилья поначалу казался слишком несерьезным, чтобы быть другом, и в то же время слишком открытым, чтобы его игнорировать. Они не сразу стали друзьями, не сразу и дружба перетекла в нечто более трепетное, более сильное, более сложное. Его запах. Так пахла неизбежность. Неотвратимость. Возникало ощущение, словно ты стоишь на середине тонкого шершавого каната, поперек пересекающего горное ущелье. Удержаться бы на месте, не упасть в эту странно-влекущую глубину, но не выходит. Нет сил на это. Разделяя друг с другом жаркие ночи, полные смелых ласк и откровенных признаний, они не задумывались о том, что будет дальше. Не вспоминали о своих семьях. Не размышляли о развитии этих странных отношений. Существовало только здесь и сейчас – руки, сжимающие смятые простыни, легкая щетина, колющаяся при поцелуе, громкие стоны в момент единения. По утрам, в то время, когда они могли себе позволить просыпаться вместе, иногда возникало ощущение некой неловкости, но стоило их взглядам встретиться, как оно тут же исчезало. Искорки радости в любимых глазах способны на многое, если вы способны их видеть. Давид всколыхнул его привычное мироощущение, заставил иначе взглянуть на всё, что окружало Франсеска. Это так странно – зависеть от кого-то настолько, что становилось страшно. Страшно не оправдать его ожиданий. Страшно перестать быть для него кем-то важным. Страшно потерять эту хрупкую нить, связывающую их. Даже почти получалось не ревновать его к Патрисии. Хотя, обнимая Давида, он порой чувствовал аромат горьких женских духов, и эта горечь словно проникала ему под кожу, заставляя говорить совсем не то, что нужно. Вилья наверняка всё понимал. Не мог не понимать. И стоит отдать должное его выдержке – они ни разу не схлестнулись в словесном поединке из-за таких моментов. Хотя так тоскливо иногда становилось от ощущения невозможности счастливого финала. Те самые слова не звучали ни разу. Им было совсем не до словесного выражения своих чувств, когда и так каждая секунда была на счету. И Фабрегас не хотел думать о том, как сильно ему хотелось бы их услышать. Не позволял подобным мыслям разъедать иллюзию спокойствия, потому что знал, что это лишь ускорило бы окончание их истории. А пока что они всё еще были вместе, и это давало Франсеску силы для того, чтобы дышать.