***
Джон мерно шагает до стальных дверей, отмеряя ударами каблуков дерби ровно по восемнадцать дюймов – и четыре десятых – с точностью вычисляет Холмс. Несмотря на то, что у него, Шерлока, кружится голова от сладкого запаха свернувшейся крови, его разум, его гениальные мозги кипят от выполняемой ими работы постоянно, без остановок. От подобного быстро можно сойти с ума. Всем, но только не Шерлоку, создателю сумасшедшей машины, ограниченной костными стенами. Восемнадцать дюймов. И четыре десятых. И на секунды кажется, что Джон Ватсон улыбается. Точнее, приподнимает левый край губ.***
Они входят в комнату практически одновременно. От Шерлока пахнет дорогим древесным парфюмом, от Джона – шерстью, выдержкой и афганским солнцем. А еще от него буквально несет пропитанным кровью песком, грязью и сталью брелков на шее, один из которых наверняка погнут с краю, совсем легко, но заметно. А так же достаточно, чтобы вместо «Джона Ватсона» был только «Джон». Подобная метаморфоза всегда вызывала у военного улыбку. От Джона так воняет уверенностью, что слегка подбитый Андерсон кривит нос и отворачивается. — Мистер Ватсон! — кричит Лестрейд из освещенного куска комнаты. Он стоит в полукруге света, похожий на уставшего короля, с которого вот-вот собьет корону колдунья-усталость. Джону кажется, что если этот инспектор уронит голову, то он больше никогда ее не поднимет. — Инспектор? Можете, пожалуйста, сказать, почему вы меня вызвали? — Ваша собака, сэр. Именно благодаря ее лаю мы смогли найти место убийства. Мы решили вас вызвать ради того, чтобы предупредить. Эта собака может быть посланием, что вы, вероятно, следующий.. — Не неси чепухи, Говард! — Я Грэг! — Неважно! Эта собака здесь только ради привлечения внимания. Какой думающий человек заберется в канализацию «за просто так»? Убийца умен, он оставил собаку, чтобы это место нашли, ведь собака будет лаять… Почему именно эта собака? — Она громкая. — Что? — Откликается Шерлок, погрузившийся до этого в мыслительный процесс. Джон выходит на свет и произносит уже с напором: — Он очень громко лает. Даже побил рекорд в Лондоне на одной из выставок. Что с ним случилось? Почему я его сейчас не слышу? — Он настолько сильно рвался на свободу, что задушил сам себя. — Лестрейд по инерции проводит по шее рукой. Рука скользит по взмокшей коже, по небритому подбородку, и Грег едва слышно выдыхает от счастья. Он рад, безумно рад, что жив. Что он не чертова мишень больного на голову ублюдка. Больной на голову ублюдок с прищуром смотрит на этот жест. Шерлок прожигает взглядом лишь в одну точку напротив себя.***
Комната напоминает заброшенный зал с игровыми автоматами. Там и тут, по стенам, притулившись, стоят одинокие столешницы, стулья, покореженные бампера и двери машин, развороченные деревянные ограды и небольшие, вывернутые наизнанку микроволновки с отломанными дверцами. Холодильники, морозильные камеры, «Феликс Младший», «Сахарные Гонки», прочее, прочее, прочее, прочее… Все это стоит у стен. У грязных, темно-серых, покрытых слоем копоти стен. Поднимающихся вверх и сходящихся, в точке слияния образуя полукруг потолка без света, как небо гротескного, постапокалиптического мира с тремя солнцами на окраинах. Рыжий свет лампочек накаливания выбивается из-под юбки стального каркаса, в прошлом крашенного в болотный цвет; рыжие блики скачут по стенам и отражаются от них, бьют в глаза, кажется, что еще немного – и ты больше никогда не увидишь ни морковных отсветов, ни болотных стен канализации. В комнате стоит тяжелый запах. Он забивает каждую полость, он проникает в легкие и заставляет задыхаться. Он надламывает балки перекрытий с двух сторон своими острыми гранями, он режет легкие и оседает стеклянной крошкой на языке, бетонной россыпью на зубах, стальным привкусом со сладким послевкусием. Запах, он заставляет голову кружиться. Ибо кровь в тазах под крюками давно свернулась и превратилась в светлую жижу, подгнившую, и с темно-коричневой пленкой на поверхности. Крюки, покрытые темно-бордовой субстанцией, похожи на заржавевшие когти диковинного зверя. — Он подвесил части её тела за крюки, чтобы кровь не испортила картину. — А здесь, — местный полисмен указывает пальцем (как неприлично) на самый большой крюк на толстом канате, — он подвесил ее тело, подцепив его за подбородок. — И никаких следов? — Отпечатки собачьих лап, псина разлила кровь из одного таза. Но больше ничего, сэр. Шерлок на секунду пытается представить, каково это – быть подвешенным за подбородок на крюк, чувствовать онемевшим языком инородное тело во рту, понимать, что эта кость не предназначена для таких нагрузок. У Шерлока ни черта не получается представить.***
Оробевший Джон после слов полисмена о том, что девушка была подвешена за крюки, отказывается входить в комнату. Он стоит у входа, отвернувшись и разминая руку. Он делает что угодно, лишь бы не обращать внимания на происходящее. На снующих туда-сюда экспертов, на выкрики «Сделайте фотографии улик, кто-нибудь!», на тихую ругань детектива, на громкий топот каблуков полисменов. Джону плохо, понимает Шерлок. Впрочем, это не настолько важно. И когда Холмс, подняв воротник и погрузившись в мысли, практически выходит из «комнаты с игровыми автоматами», Джон дергает его за рукав и тихо спрашивает: — Это дело рук Безымянного? Шерлок молчит. — Это ведь этот ублюдок сделал?! — Он не, как вы выразились, «ублюдок», он в своем роде творец. Создатель. Он психопат, помешанный на своих действиях, но никак не ублюдок. Ублюдком я бы назвал вашего друга, который отказался приютить вас у себя, несмотря на то, что у вас не хватает денег оплачивать мотель и ближайшие два дня вы спали на лавке в парке. — Не переводите тему! Он убивает людей! — Джон для пущей убедительности резко взмахивает руками и щелкает пальцами. — О нём уже ходят слухи, дети боятся выходить на улицы! — Вы тоже убивали людей, Джон. — Это другое дело! — Ватсон опускает глаза и сжимает челюсти. — Это была война, и я был на войне, — тихо произносит он, — там все убивают людей. — Чушь, — у Шерлока не хватает терпения. — Отговорки. Вы могли бы этого не делать, если бы остались дома. — Долг! — Бессмыслица. — Но наша страна! — Кучка таких же идиотов, как вы и Андерсен, управляемая другой кучей идиотов. — Честь! — Выдумки. — Совесть! — Человеческий дефект. Джон улыбается и кивает в сторону выхода, где дежурят двое: — Поужинаем?***
Шерлок демонстративно молчит. Джон не настаивает на разговоре. Джон доволен. Ведь Шерлок, его любимый детектив, этот потрясающий мужчина напротив, оказался ещё лучше, чем он только мог себе его представить. Он был умён, несомненно, циничен, холоден, высокомерен и до рези в глазах прав во всём. Он был таким же закомплексованным мальчишкой, что и Джон. Он был таким же бесчувственным, как и Джон. Таким же смелым и робким, как и Джон, таким же глупым и резким, как и Джон. Он был таким же, как и Джон. Джон представлял, как он наденет на Шерлока венок – из белых роз, конечно, со вставками ранукулюса и пиона, с ягодами зверобоя и листьями, с чем-то зеленым, обязательно с чем-то зеленым – как положит в его руки его же сердце (конечно, любящее Джона, иначе и быть не может), как вспорет его живот от желудка до печени и вытащит это всё наружу, все эти прекрасные органы, слагающие любовь, всё это, дающее жизнь их вечной, сильной и потрясающе прочной любви. Ведь Шерлок такой же, как и Джон. Шерлок не может не любить Джона. От мысли, что Холмс может быть верен кому-то еще, у Джона подкашиваются ноги и тяжелеет в животе от ярости. Ведь Шерлок может принадлежать только Джону. Ведь Шерлок любит Джона. Ватсон отвлекается от ковыряния пасты в тарелке и поднимает взгляд на Шерлока. — Откуда ты узнал, что меня не принял друг и я спал в парке? — Твоя одежда. — И всё? — Этого достаточно. Она мятая на спине и на боках, заломы глубокие и крепкие, словно ты лежал, а их форма говорит именно об этом, на чем-то жестком всю ночь. Почему парк? Твоя куртка влажная, вчера был дождь, а утром на улице выступает туман, в том числе и мятая, по состоянию ткани я могу предположить, что ни сегодня, ни вчера, ты не находился в квартире. Кстати, советую принять соответствующие медикаменты, ночи на улице могут плохо сказаться на здоровье, во всяком случае, нога и рука у вас уже ноют. Но пятно на рукаве куртки от хорошего масла, его не льют в ресторанную еду – в тех ресторанах, куда ты сейчас себе можешь позволить пойти – делаем вывод о ужине с кем-то близким. Родные? Нет, иначе ты бы не искал жилье. Друзья? Вполне вероятно, исходя из того, что ты все-таки остался на улице. — Гениально. — Ничуть. — Заносчивый засранец! — Джон хохочет. — В нашу прошлую встречу, — продолжает Холмс с улыбкой на уставшем лице, — вы ходили смотреть квартиру, не так ли? — Да у вас чертовски хорошая память! Так точно, ходил. Прожил у старушки пару дней и свалил оттуда, пока силы были, сумасшедшая женщина, дай Бог ей здоровья! Шерлок приподнимает одну бровь. — Кошатница. Одного слова хватает. — Я знаю одну квартиру в центре по выгодной плате. — В центре всё дорого! — Только не здесь. Хозяйка делает мне большую скидку, думаю, она и вам её сделает. — Вот так вот просто? Два раза встретились и уже жить вместе? Шерлок непонимающе хмурится. — Да брось, пошутил! — Джон улыбается и тихо проводит по лезвию тупого алюминиевого ножа. — Какой адрес? — Два два один, Бейкер-стрит. — У меня денег сейчас ни гроша… — Считайте, что я оплатил ваш первый месяц. Шерлок вскакивает из-за стола, взмахивая полами пальто, и направляется к выходу из кафе. Джон со стоном вынимает бумажник. _________________ От Автора: Поздравьте, что ли, с прошедшим днем рождения, что был 6 дней назад. Глава вообще планировалась как раз к 6-му числу, чтобы, так сказать, ровно к празднику, но не склалось.