Пробуждение

      Ты сидишь на полу перед монитором, закусив большой палец на руке — эту картину я лицезрю каждый день. Каждый божий долбанный день. Зачем ты вообще меня спас? Для того чтобы я пялился на твою сгорбленную спину?        — Лавлет, ау, — трясу тебя за плечо, — Ты себе так палец отгрызешь. Ты одариваешь меня недовольным взглядом из-под челки:        — Бейонд, я занят. И ты неправильно произносишь мое имя. Хихикаю в ответ:        — Я художник, я так вижу. Ты вздыхаешь и отворачиваешься обратно к монитору:        — Ты должен помогать мне в расследовании, а не отвлекать своими дурацкими шутками. Сажусь рядом и кладу голову на твое острое плечо. Ты скашиваешь на меня глаза, не выпуская изо рта многострадальный палец.        — Эл, мне скучно. Тут уже и без процентов вероятности ясно как день, что Лайт и есть Кира. Это очевидно, — прижимаюсь к тебе еще теснее, — А мне скучно, я даже выйти не могу из этой комнаты. И все, что я вижу каждый день — это дурацкий компьютер и тебя, пожирающего палец.        — Я согласен, Лайт определенно Кира, но мне нужно это доказать. Пытаешься отодвинуться, но я вцепляюсь в твою руку, впиваясь ногтями. Ты ойкаешь и остаешься на месте.        — Я говорил тебе, я не вижу продолжительности его жизни. Хотя я и сам не знаю, можно ли считать это доказательством.       Ты вздыхаешь и наконец убираешь изо рта палец. Я тянусь к твоим губам, слизываю капельку слюны с уголка твоего рта и мгновенно возвращаюсь на твое плечо, пока не получил по уху.        — Бейонд, да что ты творишь опять?       А я и сам не знаю, что творю. Тот пожар сломал во мне какой-то переключатель — я больше не безэмоциональное нечто, мыслящее процентами и логическими цепочками. Меня переполняют чувства, эмоции, я стал неуравновешенным и порывистым, я начал видеть то, чего не замечал раньше — редкие искры в твоих матовых глазах, когда я прижимаюсь к тебе, полуулыбку на губах, когда ты входишь ко мне в комнату и видишь, что я опять валяюсь на диване и облизываю пальцы, измазанные клубничным джемом. Мне кажется, что я переродился в том огне, как птица Феникс, и стал кем-то большим, чем был раньше, гораздо большим. Я не хочу превосходить тебя — теперь в этом нет никакого смысла. Мне хорошо с тобой, я будто заново узнаю нас обоих и строю из наших странных отношений что-то новое, прекрасное и непонятное. Я хочу касаться тебя и ничего не могу с собой поделать, поэтому и не пытаюсь анализировать свое поведение — боюсь результаты анализа меня напугают.        — Ничего, Эл, ничего.       Улыбаюсь и валю тебя на пол. Ты слабо отбиваешься сверкая глазами. Заламываю тебе руки и победно улыбаюсь. Получаю коленом по спине — как я мог не отметить того, что твои ноги свободны. Смеясь, отпускаю твои руки и падаю на тебя сверху. Ты недовольно сопишь мне в ухо и пытаешься выбраться, впрочем если бы ты хотел выбраться, ты бы уже это сделал.        — Кхм, Рюдзаки? Мы одновременно смотрим на Ватари, стоящего в дверях с непроницаемым лицом и папкой с документами под мышкой.        — Да, Ватари, я слушаю, — ты возвращаешь старику такой же ничего не выражающий взгляд, а я со смешком утыкаюсь носом в твою ключицу.        — Здесь важные документы, Рюдзаки, но, пожалуй, мы обсудим их позже.        — Да, Ватари, я приду через несколько минут.        — Через полчаса, Ватари, — поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом, — Он придет через полчаса. Когда за стариком закрывается дверь, я тянусь к твоей груди и слегка прикусываю кожу под белой футболкой.        — Обними меня, - требую плаксивым голосом и чувствую, как твои руки смыкаются на моей спине, почти не касаясь. Мне хорошо. Где-то глубоко во мне распускаются цветочки, светит солнышко и царит идиллическое спокойствие. Ты со мной — большего мне не нужно, да и не хочется.        — Я думаю тебе нужен психиатр, Бейонд. Поднимаюсь на локтях и заглядываю тебе в глаза.        — Нет, Эл, мне нужен только ты.

***

      Лежа на полу, придавленный твоим телом, я пытаюсь понять, почему позволяю тебе все это. И не понимаю. Единственная связная мысль в моей голове — ты теплый. Она зациклена на повторе в моем мозгу.       Мне кажется, что ты меня меняешь. Я начинаю смутно замечать какие-то чувства, кроме голода и азарта распутывания очередного дела. В штабе расследования детективы странно косятся на меня, когда я, слегка улыбаясь, думаю о тебе. Лайт однажды не удержался и даже спросил меня, отчего это я такой довольный. А я не нашел, что ответить, ограничившись фразой — «Тебе показалось».       Я часто вспоминаю, как Ватари первый раз позволил мне зайти к тебе в палату. Ты лежал весь обмотанный бинтами, капельницами, проводами и датчиками. Черты твоего лица, так похожего на мое, заострила боль. Я провел пальцами по твоей щеке и ты открыл глаза, мутные, ничего не различающие вокруг. Простонав мое имя, ты снова забылся тревожным сном, а я так и не понял, увидел ли ты тогда меня, или просто посылал мне проклятия. Ватари взял меня за руку и насильно вывел из твоей палаты. «С Бейондом все будет хорошо, я обещаю,» - сказал он мне, и я поверил.       С тобой сейчас действительно все хорошо — о том, что ты пережил, напоминают лишь шрамы на твоей спине и руках, но и их можно будет убрать через какое-то время. Я сам выбирал тебе врача и программу восстановления. Раньше ты кричал во сне и иногда мне приходилось ночами сидеть рядом, держа тебя за руку, но через какое-то время кошмары исчезли — по привычке заходя к тебе ночью я слышал только ровное дыхание. Но вот твое психическое состояние меня беспокоит, как и то, что оно влияет на меня.       Доктора, обследовавшие тебя перед выпиской, не выявили никаких отклонений, но эти отклонения на лицо. Ты неуравновешен, эмоционален и нуждаешься в близких тактильных контактах. Пару раз ты срывался, и мне приходилось покрывать твои убийства и отмывать кровь очередного попавшегося не вовремя мерзавца с твоих рук. В такие моменты ты был тих и печален - я знал, что ты не получаешь от убийств никакого удовольствия, и, кроме Лос-Анджелеса, все твои жертвы сами были виноваты в случившемся. Вспоминая Бейонда из «Вамми», тихого и отрешенного, я никак не могу поверить, что ты и есть тот человек, с которым мы делили одну комнату на протяжении многих лет. И не могу определиться, каким ты мне нравишься больше.        — Я думаю тебе нужен психиатр, Бейонд, - говорю я вслух куда-то в твою макушку и мысленно добавляю — «И мне».       Ты поднимаешься на локтях, заглядываешь мне в глаза своими красными — в них взрываются разноцветные фейерверки, и я ловлю себя на мысли, что это очень красиво. Я художник, я так вижу — как ты любишь говорить, когда я упрекаю тебя в ошибках при произношении моего настоящего имени, которое горит у меня над головой вместе с продолжительностью жизни - если тебе верить. И я, как художник, разукрашиваю искры в твоих глазах и сохраняю на память.        — Нет, Эл, мне нужен только ты.